В прифронтовом лесу

Следующий день я провел в 305–м батальоне. Майор Куников встретил меня, как всегда, подтянутый, собранный, предупредительный. Чуть приглушенным голосом, сопровождая рассказ скупыми, но резкими жестами, он отвечал на мои вопросы о состоянии батальона, о людях. В этом мужественном командире и обаятельном человеке чувствовались неиссякаемая энергия, сильная воля. И так же, как Востриков, он горячо любил своих воинов, верил в них, с удовольствием рассказывал о храбрых, находчивых, упорных в бою.

В обороне Новороссийска батальон Куникова был на очень трудном участке, под постоянным яростным натиском гитлеровцев, рвавшихся к центру города. Батальон нес большие потери, но и врагу стычки с моряками обходились дорого.

Куников вспоминал, как моряки смело бросались навстречу фашистским танкам и подрывали их гранатами, как пулеметчик Гришин в критический момент втащил свой «максим» на башню полуразрушенного здания у Октябрьской площади, стал в упор косить прорвавшихся на площадь фашистов и сорвал их атаку.

— Удержать Новороссийск все же не удалось — сил было мало, — задумчиво произнес комбат. — Но знаете, можно сказать, что и не отдали мы город. Ведь берег Цемесской бухты остался у нас, вся бухта под обстрелом нашей артиллерии. Вы представляете, что это значит? Новороссийским портом, к которому они так рвались, немцы воспользоваться не могут. Промышленностью тоже. Цементный завод в наших руках. Там у нас теперь железобетонные укрытия, проволочные заграждения, все подступы к позициям заминированы. У немцев превосходство в танках и авиации, но толку от этого мало. Забрали они опустошенный город и узкую полосу побережья между скалами и морем, пусть попробуют тут развернуться… В общем, я думаю, что нам скоро удастся их оттуда вытряхнуть.

Куников сказал, что пополнение в 305–й батальон идет крепкое, командный состав надежный, опытный.

* * *

Командование флота и Новороссийского оборонительного района торопило нас с формированием бригады. Мы быстро укомплектовали подразделения. Недоставало только транспорта и оружия, особенно автоматического. Неважно обстояло дело и с обмундированием — обносились люди, кое у кого после боев одежда превратилась в лохмотья.

Наступали холода. Костров ночью жечь нельзя — выдашь места лагерей. Бойцы сгребали сухие листья и зарывались в них на ночь, чтобы теплее было спать.

В эти дни передышки перед новыми боями в бригаде никто не терял даром ни часа. Наряду со всякими хозяйственными работами роты занимались боевой учебой. Моряки учились тактике и приемам боевых действий в горно — лесистой местности. Специальную тренировку проходили группы снайперов и истребителей танков. С утра до вечера в прифронтовом лесу раздавались разноголосые команды, выстрелы, взрывы гранат. По ночам отправлялись на тактические занятия разведчики. Командир расставлял в темноте дозоры; группы разведчиков старались бесшумно обойти их и захватить «языка» в стане «противника». Действовали по — настоящему, мобилизуя все умение и ловкость, требовательно учили друг друга осторожности. Каждый понимал: не отработаешь нужные приемы сегодня — завтра, в бою, можешь поплатиться жизнью.

Не знали покоя связисты. Начальник штаба бригады капитан 3 ранга А. Я. Чирков, наладив связь с подразделениями, проверял ее днем и ночью, усложнял задачи связистов, поднимал их по тревоге, заставлял непрерывно тренироваться.

Позывные батальонов и рот были взяты из морского обихода. 16–й батальон теперь именовался «Шквал», 144–й — «Якорь», 305–й — «Клотик», тыл бригады — «Гавань», взвод разведки — «Крюк», саперная рота — «Тральщик», штаб бригады — «Линкор».

Обходя подразделения, я продолжал знакомиться с людьми, присматривался к командирам и политработникам. Росло хорошее, гордое чувство уверенности, что бригада богата прекрасными воинами и готова драться с врагом по — богатырски.

Вот младший лейтенант Петр Ябров — энергичный, боевой. Когда под Новороссийском батальон Красникова штурмовал занятую гитлеровцами высоту, Ябров первый поднял свою роту в атаку и захватил очень важную позицию на высоте. Фашисты обошли было роту с фланга, но Ябров послал им навстречу один свой взвод — и он разбил целую роту вражеских автоматчиков.

Среди ротных командиров 144–го батальона выделялся Александр Куницын — серьезный, вдумчивый, принципиальный человек, хороший воспитатель бойцов и сам бесстрашный воин.

Отлично показали себя в прежних боях командиры рот 305–го батальона Алексей Ковылевский, Александр Каратаев, Вадим Ржеуцкий, Анатолий Богаченко, Георгий Кисин. Весь личный состав 305–го очень энергично готовился к новым боям, усиленно занимался тренировками…

Но мы лишились в те дни комбата Цезаря Куникова. Случилось это так. Он поехал в тыл. По узкой дороге двигалась колонна автомашин, и вдруг над этим районом появилась вражеская авиация. Куников выскочил из кабины, стал подавать команды и сигналы шоферам, чтобы быстрее рассредоточить колонну. Вдруг какой — то шофер, не осмотревшись, двинул свою машину назад и притиснул стоявшего там Куникова к борту другой машины. Командира с травмами привезли в госпиталь. Трудно было рассчитывать, что он вернется в строй.

Вместо Куникова командиром 305–го батальона решили назначить капитан — лейтенанта А. М. Шермана — бывшего командира 4–го керченского батальона морской пехоты, который после новороссийских боев слился с 305–м. Я знал Шермана с начала войны. Этот человек вырос на наших глазах. Перед войной он окончил Высшее военно — морское училище связи и во время первых боев на Керченском полуострове в 1941 году был начальником связи 9–й бригады морской пехоты. А в конце того же года он возглавил 2–й штурмовой отряд морских пехотинцев, высаживавшийся десантом в Феодосии. Позднее, командуя 4–м батальоном морской пехоты в боях за Новороссийск, показал себя смелым, волевым, вдумчивым и находчивым командиром.

Возвращаясь после разговора с Шерманом в штаб бригады, я зашел в 144–й батальон. На поляне собралась большая группа бойцов. Они сидели на грудах сухих листьев, на пнях и поваленных стволах деревьев.

Комбат Востриков, увидев меня, оживился:

— Очень кстати пришли! Тут мы с Илларионовым затеяли познакомить наше пополнение с историей бригады, с боевыми делами и традициями морских пехотинцев. Выступают наши бывалые воины и рассказывают, как действовали в прошлых боях. Вот сейчас поделится своими воспоминаниями санинструктор Панна Козлова. Не удивляйтесь, эта девушка в боях не уступала лихим морякам, и ей есть что рассказать. Хотите послушать?

Я, конечно, заинтересовался и занял место рядом с Востриковым у края поляны.

Перед новичками, прислонившись к массивному стволу старого дуба, стояла рослая круглолицая девушка с аккуратно подобранными под пилотку пышными волосами. Стоявший рядом военком Илларионов что — то говорил ей, она в ответ, поджав губы, кивала головой. Потом Востриков сказал громко, обращаясь ко всем:

— Предоставляем слово санинструктору Панне Козловой. Расскажите, Панна, о том, как сами действовали в бою, о своих боевых товарищах.

Девушка смущенно поглядывала на людей, приготовившихся слушать ее, и, помедлив немного, начала говорить — неторопливо, задумчиво. В ее рассказе было много человеческой теплоты, глубокой любви к людям, переносившим суровые испытания войны. Говорила Панна увлекательно, красочно, живыми штрихами рисовала обстановку и людей.

Мне сразу представилось широкое убранное поле. Краснофлотцы ползут по пшеничной стерне, прячась за валками соломы, выброшенной проходившими тут недавно комбайнами. Впереди — станица Широчанка, из нее рота старшего лейтенанта Головаченко должна выбить гитлеровцев. Отделение Фоменко, с которым пошла и санинструктор Козлова, первым поднялось для броска. Но из садов станицы сразу же засвистели пули, слева с мельницы застрочил фашистский пулемет. Упали краснофлотцы Кириллов, Валиулин. Атакующие залегли. Панна рванулась к упавшим, неизвестно еще — раненным или убитым.

«Куда? Назад!» — сурово крикнул Фоменко, ухватив санинструктора за ногу, и приказал всем отходить на кукурузное поле. Немцы бросились в контратаку. Укрывшись в зарослях кукурузы, моряки отбили ее.

— Разгорелась перестрелка, — рисовала Панна картину боя. — Бьют немцы, бьют наши. Слышу крик: это старшина Журавлев ранен. Бегу к нему, а у самой санитарная сумка уже прострелена в нескольких местах. Чтобы не так страшно было, на ходу стреляю в сторону гитлеровцев… Старшину перевязала, кинулась назад, в кукурузу. Ребята встретили возгласом: «Жива!» Кто — то дает мне напиться из каски. В это время сзади послышался недовольный голос комбата: «Застряли тут!» И сразу все ожили: «Батя! Если наш Батя здесь, значит, порядок, будет победа!» Наши моряки уже привыкли к этой мысли. Казалось, тебя не тронет ни пуля, ни осколок, только действуй смелее, с огоньком, как Батя… И вот Александр Иванович уже командует: «Подавить пулемет на мельнице!» Туда бьют наши пулеметы. Тут же оказалась какая — то пушка — ударила по мельнице. Мельница разрушена. И сразу команда «В атаку!». Востриков и командир роты Головаченко идут рядом с нами, тоже стреляют из автоматов. Стемнело — можно двигаться смелее. Бежим. Поле от края до края оглашает зычное морское «полундра!». И вдруг в темноте донесся до меня стон: «Помогите, я лейтенант…»

Падаю возле раненого, вижу, лицо вроде как у кавказца. Показывает рану в боку, заткнутую куском ваты. А в стороне корчится другой. Говорю этому: «Потерпи, друг, посмотрю, что с тем…».

Проползаю мимо наших ребят, раненных в дневной схватке. Спрашиваю стонавшего: «Что у тебя?» Молчит, только тихо стонет и корчится. Нащупываю рану на колене, перевязываю. «Ползти можешь?» Опять молчит. «Ну, лежи, перевяжу лейтенанта!» Подползаю к тому. Вату из раны вырвало, кровь фонтаном, даже на меня брызнула… Делаю перевязку, раненый бормочет слова благодарности. И вдруг настораживаюсь: какой странный акцент! И между русскими словами — нерусские… Присматриваюсь. В этот момент раненый вскрикивает предостерегающе: «Камрад!..» «Немец!» — кричу не своим голосом, а в этот миг кто — то рванул мой автомат. Оглядываюсь: это тот, долговязый, которому я перевязала колено, надумал отнять автомат. Хорошо, что ремень оказался на руке. Фашист только успел выругаться по — русски, и тут новый сюрприз: из — за куста, буквально метрах в пятнадцати, застрочил по мне третий гитлеровец. Кинулась к земле, прячусь за «лейтенантом» и стреляю по кусту. Автоматчик умолк. А этот «лейтенант», в котором я уже опознала румына, умоляет: «У меня жена, дети!..» Я вспомнила: ведь он крикнул «Камрад!», когда тот фашист ко мне подползал, и, значит, предупредил меня об опасности… Блеснула мысль: «Языком» будет…» В этот момент увидела в темноте фигуры, бегущие ко мне. Не знаю, свои или нет. Нацелила на бегущих автомат, кричу: «Отвечайте, наши или нет?» А оттуда слышу: «Панна!» Подбежали краснофлотцы, командир роты Головаченко, техник — лейтенант Сергиенко. Радостные: станицу, говорят, взяли. Показываю им на раненого: пусть, мол, будет «языком». Ребята после боя ожесточены, кто — то схватился за автомат. Раздался вопль о пощаде. Я оттолкнула нашего парня. «Не тронь, — говорю, — его, он меня предупредил об опасности, человеком оказался… И в войне он не виноват: видите — румын. Фашисты его погнали…».

Панна задумалась, грустная. Вспомнила своих боевых друзей, погибших на ее глазах в боях у станиц Славянской, Анастасьевской, Курчанской. Разорвало на куски вражеской миной любимца роты душевного и смелого парня комсорга Ваню Тищенко. Утонул в кубанских плавнях раненный в перестрелке с гитлеровской засадой замполит Карпов.

— Погибали, — проговорила Панна, — каждый раз, казалось, самые лучшие. А жизнь шла своим чередом, день за днем — бои. И вижу: все, все храбрецы и люди — один лучше другого…

На лесной поляне стояла тишина. Бойцы слушали волнующий рассказ, смотрели на отважную девушку — воина, и, наверное, многие, как я, думали: «Сама — то она какой золотой человек!».

* * *

К 20 сентября в бригаде было четыре тысячи штыков. Формирование в основном закончилось, и бригада поступила в подчинение командующего 47–й армией и Новороссийским оборонительным районом генерал — майора А. А. Гречко.

— Сколько у нас коммунистов? — спросил я Рыжова, зайдя в политотдел.

— Четыреста двенадцать.

— А комсомольцев?

— Семьсот двадцать пять.

— Значит, каждый четвертый воин — коммунист или комсомолец.

На лесных полянках проходили партийные и комсомольские собрания. На них обсуждались опыт боев за Новороссийск и предстоящие задачи. Приходили к одному выводу: опыт прошедших боев показал, что бить гитлеровцев мы умеем и можем; осталось бить их до полного уничтожения; мобилизуй себя, будь храбрым, приготовься применить в бою всю силу, всю сноровку и мастерство!

Зайдя как — то под вечер в 144–й батальон, я увидел на опушке леса краснофлотцев, сидевших на траве. На стволе спиленного дерева примостился с газетой в руках старшина 2–й статьи Харламов — статный моряк в сдвинутой чуть набекрень фуражке. Увидев меня, пытался подать команду. Я остановил его:

— Продолжайте беседу!

Харламов рассказывал краснофлотцам о боях за Новороссийск, о подвигах храбрецов. Передовая статья газеты «Красный флот», которую старшина держал в руках, называлась «Военные моряки на защите Юга». В ней шла речь о батальоне Вострикова. Харламов прочитал вслух ее заключительные слова: «Моряки сражаются неистово, стойко, беззаветно, сила сопротивления, сила величайшего отпора врагу возрастает с каждым днем и будет возрастать с каждым часом… Советский моряк! Посмотри на пылающую огнем землю, посмотри на пожарища и пепелища там, где вчера еще цвела жизнь, посмотри — пусть душа твоя запылает великой ненавистью к фашисту! Бей его везде, где встретишь!».

— Это о нас и к нам обращено, товарищи! — глуховатым от волнения голосом закончил Харламов. — Что же ответим мы на это?

— Что говорить? Ждем приказа. За нами дело не станет. Погоним фашистов с Кавказа. Погоним и живыми не выпустим! — сказал за всех один из черноморцев.

— Правильно говорит краснофлотец, — сказал я. — Но не забывайте: для того чтобы успешно бить фашистов, желания одного мало, их надо бить умением, поэтому используйте сейчас каждую минуту, готовьте себя для упорных боев в горах и лесу.

Я подошел к штабной палатке. Мое внимание привлек подросток, одетый в мешковато сидевшую на нем флотскую форму. Он начертил на лужайке круг, отошел шагов на пятнадцать и стал, целясь, бросать в круг одну за другой болванки гранат. Присмотревшись, я увидел, что это были гильзы от снарядов 45–миллиметровой пушки, туго набитые землей, с воткнутыми в горловины деревяшками.

Увидев меня, паренек вытянулся по — военному. Подошедший Востриков пояснил:

— Это наш воспитанник, сын батальона, Витя Чаленко. В Ейске пристал к нам…

Востриков рассказал, как Чаленко прибежал на боевые позиции батальона и сурово, без слез, сказал командиру роты Куницыну: «Фашисты убили моего брата Колю. А сестру ранили. Я хочу с вами!» — «Зачем?» — «Мстить фашистам».

Уговаривали его вернуться домой, предупреждали — в бою страшно, опасно. Парень вспыхнул: «Нет! Я не такой, вы увидите!».

Так и пошел он с батальоном по фронтовым дорогам. Под огнем противника Витя выполнял поручения командиров и краснофлотцев, сам стрелял по фашистам.

Мне вспомнилась собственная юность. Так же вот в 1918 году, шестнадцатилетним, добился, чтобы дали в руки оружие — бить белогвардейцев. Помню, как замирало сердце от восторга, когда меня взяли в Орскую боевую рабочую дружину. Мне тогда довелось участвовать в боях с белогвардейцами Дутова и Колчака. Так и прошли юные годы — в окопах, походах, под пулями.

Мои размышления прервал Витя Чаленко. Он что — то звонко крикнул, собирая свои самодельные «гранаты».

Уходя, я невольно оглянулся и посмотрел еще раз на его мальчишескую фигурку в свисающем с плеч флотском обмундировании.