Железные люди

Вечером штаб и политотдел подводили итоги боев. Заместители командиров по политчасти подробно рассказывали нам о том, как прошел день.

Замполит 16–го батальона Пономарев был свидетелем геройской гибели группы воинов при высадке десанта южнее Станички. Враг накрыл заградительным огнем кромку берега, снаряды и мины рвались на суше и в воде. Перед катерами, приблизившимися к месту высадки, взлетали гигантские фонтаны кипящей воды. Некоторые катера были повреждены прямыми попаданиями снарядов и потеряли управление. Они не могли уже подойти к берегу и беспомощно качались на волнах. Вдруг над рокочущим морем раздался резкий выкрик на русском, затем на грузинском языке:

— Друзья! Смело вперед! За мной, на врага!

И сержант Менагаришвили прыгнул за борт. Погрузившись почти по шею в воду, он с поднятым вверх оружием пошел к берегу. За ним бросились другие бойцы — кавказцы. Повисшие над морем фашистские ракеты осветили вспененные волны, а над ними — десятки голов и поднятые вверх автоматы, винтовки. Отважные воины устремились к берегу, но в этот момент их накрыли несколько вражеских мин. Все перемешалось в клокочущем ледяном аду. Многие добрались до берега, но не все.

— А Менагаришвили? — нетерпеливо спросил я.

Пономарев умолк на миг и угрюмо произнес:

— Ни среди живых, ни среди погибших на берегу его не оказалось. Видимо, погиб в воде.

Эта весть потрясла меня. Тому, что не стало Менагаришвили, не хотелось верить. Его, чудесного бравого усача, я часто представлял себе возвращающимся домой, в родную семью, победителем.

Грядинский, заменивший замполита 305–го батальона, рассказал о подвиге командира отделения Скакуна. Его отделение быстрее всех достигло совхоза Мысхако и, встреченное сильным огнем, залегло вблизи строений. Пристально наблюдая за противником, Скакун заметил, что гитлеровцы перетащили через улицу и установили за домом пулемет, готовясь встретить огнем приближавшуюся к совхозу нашу роту.

Командир отделения решил атаковать врага, не ожидая подхода всей роты. Он поднялся с возгласом: «Вперед, черноморцы! Черное море смотрит на нас. Бей фашистов!» Отделение ринулось вслед за ним в атаку. Услышав дружное «ура» и очереди автоматов, гитлеровцы растерялись и стали убегать, прячась за домами. В это время подоспели сюда другие подразделения и поддержали успех Скакуна.

Краснофлотец грузин Джиматлвили, заметив, как группа фашистов скрылась в одном из домов, побежал туда. Из окна дома уже высунулся ствол фашистского пулемета, когда моряк приблизился вплотную к окну и швырнул в него две гранаты. Через несколько минут наши бойцы захватили дом и увидели там лишь трупы гитлеровцев.

Поздно вечером ко мне пришел Цезарь Куников. Этой встречи я ждал с тех пор, как узнал, что он вернулся в строй и действует тут, рядом с нами.

Цезарь Львович рассказал, что после излечения его назначили командиром участка противодесантной обороны в районе Геленджика. Враг, однако, не рискнул высадиться там, и Куников томился в ожидании настоящего дела. Узнав о том, что будет высаживаться наш десант, боевой командир обрадовался. И когда принял командование отрядом, снова почувствовал себя в своей стихии.

— Невелик был отряд, — вспоминал Куников, — но народ — словно на подбор, настоящие моряки. Защитники Одессы и Севастополя, участники керченского и феодосийского десантов, герои боев в Новороссийске и на Кавказе. Но я им сразу сказал, что теперь предстоит самое трудное и, если мы не подготовимся как следует, можем на этот раз сплоховать. Тренировались по 10–12 часов, а то и ночи напролет, под холодным дождем, на ветру. Лазили по обледенелым скалам, по расщелинам, залепленным мокрым снегом. Ходили по каменистому берегу с завязанными глазами, учились вслепую перезаряжать диск автомата. Мерзли, страшно уставали, но это были настоящие тренировки. Они очень пригодились, как только мы оказались тут ночью одни, на маленьком пятачке…

Куников был прав: именно кропотливая подготовка решила успех высадки его отряда. Наши батареи с противоположного берега бухты во время артподготовки выпустили по фашистским позициям полторы тысячи снарядов. Как только они перенесли огонь в глубину обороны, советские катера с десантниками быстро подошли к берегу и уткнулись в грунт. Не прошло и десяти минут, как все моряки были уже на берегу, выгрузив и боезапас, и продовольствие. И тут ожили уцелевшие огневые точки врага на прибрежной высоте, о борта катеров застучали пули, на берегу заметались фонтаны взрывов. Но моряки уже бежали в глубь берега. Отряд потерял при высадке лишь четырех бойцов: трое было ранено, один убит.

Краснофлотцы взобрались на прибрежный откос, и быстро сориентировавшись, небольшими группами, устремились на огневые точки фашистов. Обходили их с флангов, бросались на них и уничтожали. Гитлеровцы, захваченные стремительной атакой врасплох, не смогли оказать серьезного сопротивления. Чтобы еще больше дезориентировать их, Куников открытым текстом передал радиограмму: «Полк высадился без потерь, продвигаемся вперед». Конечно, вражеские радисты перехватили это сообщение. Весть о высадке на южной окраине Новороссийска целого советского полка ошеломила врага, и в эту ночь он уже не решился ничего предпринять. Тем временем на захваченный Куниковым плацдарм высадились еще три группы десантников. Воспользовавшись замешательством врага, они расширили плацдарм, продвигаясь вправо по Станичке.

— Действовали прекрасно, — с восторгом рассказывал Куников.

Отделение старшины Николая Романова, высадившееся на берегу рыбозавода, выскочило к железнодорожной насыпи и залегло перед сильной огневой позицией врага. Оттуда била пушка, строчили пулеметы. Романов решил немедленно атаковать. Трем краснофлотцам приказал прикрывать атаку огнем из автоматов, а с пятью остальными подобрался в темноте к вражеской позиции. Прокладывая путь гранатами, моряки ворвались в фашистский блиндаж и прикончили всех находившихся в нем гитлеровцев, захватили два пулемета и пушку.

Вскоре у десантников было уже несколько трофейных орудий. Моряки создали из них артгруппу, назвав ее «Отдельным трофейным артиллерийским дивизионом», и без промедления использовали ее в бою.

За ночь куниковцы заняли здания на берегу и несколько кварталов Станички.

С большой похвалой отозвался Куников о трех группах десантников, прибывших к нему на подкрепление ночью. Благодаря энергичным действиям этих групп под командованием И. М. Ежеля, В. А. Ботылева и И. В. Жернового, гитлеровцам удалось внушить, будто наступают большие силы. Лишь на рассвете враг убедился, что силы десантников невелики, подтянул резервы и стал контратаковать.

Два дня выдерживали куниковцы ярый натиск противника. Их непрерывно обстреливали тяжелые орудия, бомбили «юнкерсы» и «хейнкели», атаковали фашистские танки. Моряки стойко отбивали атаку за атакой. Патроны им подбрасывали ночью наши самолеты. Летчики в темноте не всегда удачно сбрасывали груз: ящики с боеприпасами то разбивались о камни, то падали в море. Краснофлотцы ползали по берегу, разыскивая и собирая патроны.

Людей страшно мучила жажда. На захваченном плацдарме не оказалось ни колодцев, ни ручьев, ни речек. Вспомнив, как моряки собирали в горсти капли дождя, чтобы хоть немного утолить жажду, Куников сказал:

— Железные люди… Ведь жажда хуже голода. Вижу, измучились бойцы и ослабли, а ведь им сражаться надо… И вот идем с замполитом Старшиновым от позиции к позиции, говорим с моряками, стараемся подбодрить их. И ни разу ни от одного не услышали ни жалобы, ни упрека, ни единой нотки неуверенности. Лежали или сидели в укрытиях молча, старались меньше двигаться. А приближался враг — вскакивали, бросались в атаку…

Куников рассказал о подвиге младшего сержанта Михаила Корницкого.

Во время боев в Станичке гитлеровцы окружили группу десантников, захвативших здание школы. Пробитое фашистскими снарядами, здание загорелось. Тушить пожар было нечем, и морякам оставалось одно: покинуть горящий дом. Но гитлеровцы устроили засаду. Прорваться было невозможно, всем десантникам угрожала гибель. И они решили умереть, но не сдаваться.

— Постойте — ка, друзья!: — сказал вдруг Михаил Корницкий. Он был ранен и ослабел от потери крови, но вдруг вскочил, обвязал себя гранатами, выдернул из одной чеку и, бросившись во двор, на ходу крикнул:

— Прощайте, товарищи!

В следующее мгновение он перемахнул через стену и прыгнул на головы фашистов, сидевших в засаде. Моряки увидели пламя, полыхнувшее за стеной, услышали грохот мощного взрыва и вопли врагов. Засады не стало. Десантники ринулись в пролом ограды.

Михаилу Корницкому было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

…Мы говорили с Куниковым до ночи. Под конец он сказал, что назначен старшим морским начальником захваченного нами плацдарма и его отряду поручена охрана занятого десантом побережья, прием новых подкреплений, быстрая разгрузка прибывающих на Мысхако судов.

— Подкрепление идет, — сказал Куников. — Готовятся к высадке наша пехота, танки и артиллерия. А сегодня ночью встретим партизанский десант. Пять партизанских отрядов будут штурмовать Новороссийск вместе с нами.

Утром 10 февраля части нашей бригады начали решительный штурм поселка и совхоза Мысхако. На передний край мы выдвинули 144–й батальон, 305–й поставили во второй эшелон. Ему же поручили охрану южного побережья Мысхако.

Перед нами были фашистские доты и дзоты, сильно укрепленные врагом дома и позиции на высоте. На наши боевые порядки гитлеровцы снова и снова обрушивали артиллерийский огонь и бомбовые удары. Но к исходу дня в наших руках оказались и совхоз, и поселок. Мы вышли к подножию горы Мысхако и оседлали шоссейную дорогу Глебовка — Новороссийск. Не помогли врагу ни укрепления, ни огневое превосходство.

Этот день я встретил в 16–м батальоне. Рано утром пришел на КП Рогальского. Он был немного возбужден, но настроен уверенно.

— Сейчас разговаривал с Фишером, — сказал Рогальский. — Условились с ним атаковать поселок с трех сторон. Мой батальон идет с севера и северо — востока, 144–й — с юга.

Атаке предшествовал короткий налет артиллерии береговой обороны Новороссийской базы и наших минометов. Затем по условному сигналу одновременно поднялись на штурм подразделения 16–го и 144–го батальонов. На моих глазах дружно развернулись и, рассредоточившись, двинулись вперед где перебежками, где ползком роты Мартынова и Яброва. Другие подразделения пошли в обход.

Перед поселком Мысхако изрыгали огонь фашистские доты и дзоты, хорошо прикрытые артиллерийские и минометные батареи. Путь к ним преграждала колючая проволока.

Моряки упорно двигались навстречу огню, используя каждое укрытие. Перед проволочным заграждением залегли. Швырнули под проволоку несколько гранат, но нужных результатов это не дало.

Тогда главстаршина Воронин, обвешанный гранатами, пополз вперед, укрываясь в овражках и в воронках от взрывов. Все замерли, наблюдая за храбрецом. Его фигура то показывалась, то скрывалась в складках местности. Вот он уже подкрался вплотную к проволочному заграждению. До вражеских орудий оставалось два — три десятка метров.

Поднявшись во весь рост перед опешившими гитлеровцами, Воронин одну за другой бросил несколько противотанковых гранат. На фашистской позиции раздались оглушительные взрывы, брызнули вверх фонтаны земли и обломки укреплений. Возле умолкших пушек лежали убитые и раненые фашисты.

Не теряя ни секунды, Воронин быстро снял бушлат, накинул его на колючую проволоку и полез через заграждение. За ним бросилась вперед вся рота.

Главстаршина не успел преодолеть препятствие — вражеская пуля сразила его. Но моряки уже неудержимо шли вперед. По примеру Воронина они накидывали на проволоку бушлаты, плащ — палатки и врывались на вражеские позиции.

Я подошел к месту прорыва, когда неприятельская батарея была уже взята и рота занимала новый рубеж.

Санитары бережно сняли с проволоки безжизненное тело Воронина. В тот же день мы доложили о его подвиге командованию флота. Он был посмертно награжден орденом Ленина.

Из 16–го я перешел в 144–й батальон. Здесь бойцы по — своему преодолевали проволочные заграждения. В ночь перед боем разведчики обнаружили на берегу минное поле и обезвредили его. Двигаясь дальше, они увидели проволочное заграждение, прикрепили к кольям трофейные мины и тихо отползли назад. Перед атакой краснофлотцы бросили на заграждения несколько ручных гранат, мины сработали — и вся проволочная сеть, разорванная, разлетелась по полю. Путь атакующим был открыт. Вскоре они вели бой уже на окраине поселка Мысхако.

Младший сержант азербайджанец Саламов, увлекшись, оторвался от своих и оказался на краю поселка перед домом, в котором засели гитлеровцы. Над ним просвистели пули. Боец кинулся в канаву, дал по дому ответную очередь из автомата и стал наблюдать. Раздались вражеские выстрелы из — за ограды. Саламов осмотрелся. В соседних домах никаких признаков присутствия врага не было, и боец, притаившись, пополз по канаве. Ему удалось незаметно подкрасться к забору, за которым засели гитлеровцы. Заглянув в пролом, он увидел около двух десятков фашистов и выпустил в них длинную автоматную очередь. Враги шарахнулись от забора, оставив на месте несколько убитых и раненых, укрылись за домом и, придя в себя, открыли огонь. Но Саламов пробежал оврагом, потом через огород и снова обстрелял захватчиков. Еще несколько из них упали, сраженные, остальные залегли, расползлись по укрытиям во дворе и, стреляя, стали подбираться к огороду, где притаился советский автоматчик. А тот не сидел на месте. Он ловко менял позиции и, оставаясь неуязвимым, уничтожал фашистов одного за другим. Кончился этот поединок тем, что Саламов снова загнал врага за угол дома, подкрался ближе и швырнул туда гранату. А когда уцелевшие гитлеровцы стали подниматься с земли, перед ними стоял моряк с автоматом и властно командовал: «Руки вверх! Хенде хох!..» Один из них сделал было угрожающий жест и в тот же миг упал, сраженный пулей. Остальные сдались.

Саламов привел в штаб батальона четырех пленных. Заняв дом, возле которого он схватился с врагом, моряки насчитали 15 убитых. Отважный горец одержал победу, воюя один против девятнадцати.

В тот же день в бою за совхоз Мысхако совершил подвиг Витя Чаленко. Витя сильно изменился, возмужал, окреп, приобрел отличную воинскую выправку.

Рота моряков залегла перед совхозом, остановленная огнем вражеского пулемета. Чаленко набрал гранат и пополз, заходя во фланг вражеской позиции. Моряки видели, как ловко, извиваясь среди укрытий, крадется к врагу их любимец. Вот он уже близок к цели и, приподнявшись, швыряет гранаты — одну, другую, третью. Он уничтожил пулемет и пулеметный расчет, но не успел укрыться, и враг взял его на мушку.

Захватив вражескую огневую точку, моряки подняли лежавшего около нее Витю Чаленко. В планшете героя нашли маленький зеленый блокнот, в котором он, видимо, перед каким — то из боев, написал:

«Если погибну в борьбе за рабочее дело, прошу политрука Вершинина и старшего лейтенанта Куницына зайти ко мне домой в город Ейск и рассказать моей матери, что сын ее погиб за освобождение Родины. Прошу мой комсомольский билет, орден, этот блокнот и бескозырку передать ей. Пусть хранит и вспоминает своего сына матроса. Город Ейск, Ивановская, 35, Чаленко Таисе Ефимовне. Моряк от роду 15 лет Чаленко Виктор».

Вечером краснофлотцы вырыли на берегу моря братскую могилу. Хоронили главстаршину Воронина, Витю Чаленко и других героев Мысхако.

В тот же вечер мы получили телефонограмму из штаба Группы особого назначения. Командир группы полковник Гордеев, накануне прибывший на Мысхако, объявлял благодарность личному составу 83–й бригады за успешные боевые действия по расширению плацдарма на Мысхако.

После захвата совхоза и поселка 144–й батальон продолжал наступление в направлении горы Мысхако, а 16–й и 305–й повернули вправо, в сторону высоты 307.

«Вот как надо!»

Вечером мы изучали данные разведки и допрашивали пленных. Солдаты 101–й немецкой горнострелковой дивизии, оборонявшей совхоз и поселок Мысхако, признались, что стремительный натиск моряков вызвал у них панику. А из допроса солдата, захваченного разведчиками на нашем правом фланге, выяснилось, что на высоте 307 нам предстоит сразиться со 125–й немецкой стрелковой дивизией — той самой, которую мы в октябре сбросили с высоты Кочканово северо — восточнее Туапсе. После того как мы потрепали там эту дивизию, ее отвели в резерв, пополнили и теперь прислали под Новороссийск.

Весть об этом вызвала среди краснофлотцев и веселое оживление, и ожесточение. Вспомнили все: и голодную блокаду горы, и подожженный лес, и погибших друзей.

До конца месяца бригада вела неустанные, упорные наступательные бои, расширяя плацдарм под Новороссийском.

Трудно было взять гору Мысхако. Поднимаясь почти на полкилометра над уровнем моря, она господствует над окружающей местностью. Гитлеровцы сосредоточили на ней много орудий, несколько минометных батарей, станковые пулеметы и простреливали не только подступы к высоте, но и всю Малую землю. Они использовали высоту и как наблюдательный пункт, с которого был виден весь занятый нами плацдарм.

От местных жителей мы услышали, что они называют эту гору по — своему — горой Колдун. Она напоминала знакомую нам высоту Кочканово. И здесь с одной стороны подъем был довольно пологим, а с другой, южной, к морю опускались крутые скалистые обрывы.

— Интересное совпадение, — заметил Красников и задумался. — Нехудо бы нам повторить здесь тот же способ атаки. Вопрос только может быть один: учли они тот урок или дадут снова застать себя врасплох?

Как показали данные разведки, гитлеровцы и на этот раз слабее укрепили южный, обрывистый скат высоты.

— Ясно, — сказал Красников, усмехаясь. — Не зря говорят, что у них тактика шаблонная и уроки, опровергающие ее, они запоминают плохо.

Решено было приступить к штурму горы по испытанному уже нами методу. В лоб, со стороны совхоза, наступали роты Мурашкевича и 305–го батальона. Они широко развернулись и двигались вперед с хорошим огневым прикрытием, имея в боевых порядках минометы и пулеметы. Это произвело на гитлеровцев должное впечатление, и они сосредоточили на этом направлении все свое внимание, большую часть огневых средств.

А тем временем со стороны моря по круче взбирались на высоту роты Куницына и Волкова. Моряки карабкались вверх, цепляясь за выступы скал, за кусты и обнаженные корни деревьев.

Расчет оказался безошибочным. Моряки и на этот раз нанесли главный удар по фашистам с той стороны, откуда они меньше всего ожидали опасности. Высота была взята дружным штурмом.

В боях краснофлотцы снова проявили изумительную отвагу. В одной из атак краснофлотец Пилипец первым подкрался к окопам гитлеровцев. Заметивший его фашист вскочил и бросил гранату. Она разорвалась в стороне и не задела нашего бойца. Тогда поднялся Пилипец, крикнул: «Плохо, гад, целишься! Вот как надо!» — и короткой очередью из автомата скосил фашиста. В следующий миг Пилипец уже укрылся в воронке от снаряда и снова открыл огонь. Тем временем поднялась вся рота и штурмом взяла вражескую позицию.

Во второй роте 144–го батальона во время наступления образовался разрыв между взводами. Командир роты послал во второй взвод связного Исаева передать приказание, чтобы разрыв был ликвидирован. В пути Исаев наткнулся на группу фашистов, уже устремившихся в образовавшуюся брешь между взводами. Исаев один решил справиться с ними и открыл огонь. Троих убил, остальные обратились в бегство. Затем он доставил во второй взвод приказание командира, а на обратном пути подобрал оружие, брошенное гитлеровцами. Около трех трупов лежало пять винтовок. Видимо, еще двое были ранены и уползли, бросив оружие, или были унесены.

Краснофлотец 144–го батальона Шкаредный подкрался к вражеской батарее и из ручного пулемета перебил весь ее расчет. Подоспевшие моряки захватили батарею и повернули орудия против гитлеровцев.

16–му батальону пришлось отбивать несколько контратак противника. В одном из отделений, оборонявшемся на фланге, осталось четыре бойца: Оборин, Тимошенко, Кутышев и Маренко. Выбыл из строя командир. В это время сюда двинулся взвод гитлеровцев с двумя ручными пулеметами. Командование горсткой моряков принял краснофлотец Оборин. Он быстро рассредоточил бойцов на удобной позиции и предупредил, чтобы без команды не стреляли. Когда вся группа гитлеровцев оказалась на виду, четыре наших автоматчика внезапно открыли дружный огонь. Ошеломленные фашисты залегли, потом снова поднялись и бросились в атаку, но были встречены точным, губительным огнем. И они откатились назад. В этой схватке четверо краснофлотцев уничтожили около четырех десятков гитлеровцев.

Командир роты 16–го батальона старший лейтенант Цымбал с краснофлотцами Федоренко и Мелащенко вышел на рекогносцировку и увидел группу фашистов, заходящих во фланг нашим частям. Казалось, в такой ситуации разумнее всего, не выдавая себя, быстро вернуться в подразделение и подготовить отпор неприятелю. Цымбал только переглянулся с краснофлотцами. Трое без слов поняли друг друга и вступили в бой против тридцати. Командир знаком приказал всем залечь. Когда фашисты были уже шагах в пятнадцати, он дал сигнал, и три автомата хлестнули по вражеской цепи. Около десятка гитлеровцев упали, остальные бросились бежать. Тройка смельчаков преследовала их и перебила всех. Цымбал уничтожил 9 солдат, Сидоренко — 11, Мелащенко — 10 солдат и офицера.

Однако чем дальше, тем труднее было вести наступление. С расширением плацдарма увеличивалась протяженность линии фронта. К исходу дня 11 февраля только части нашей бригады очистили от фашистов около 15 квадратных километров земли. А между тем боевые порядки наступающих батальонов редели: каждый день было много убитых и раненых.

Растягивались и наши коммуникации, а враг держал их под непрерывным артиллерийским обстрелом, бомбил с воздуха.

Прибывавшие к нам подкрепления, боезапас и продовольствие выгружались все на той же Рыбачьей пристани, на которой высаживались первые десантные отряды. Враг часто налетал сюда и наносил нам большой урон. То и дело приходилось восстанавливать разрушенные причалы. Припасы, которые удавалось выгрузить, краснофлотцы тащили на себе пять — семь километров под огнем противника. Каждый раз в группе, доставлявшей боезапас и продовольствие, несколько человек погибало. Наступающие подразделения начали испытывать перебои в снабжении боезапасом и пищей.

12 февраля в политдонесении я докладывал обо всем этом вышестоящему командованию и предложил использовать для высадки войск и выгрузки боевого имущества, кроме Рыбачьей пристани, участок мыса, занятый нами в районе совхоза Мысхако. Там вставал над морем крутой берег, укрывавший подходившие корабли от вражеских прожекторов и обстрела.

Предложение было одобрено. Моряки прибуксировали к южному берегу Мысхако старую баржу, выволокли ее на мелководье, оборудовали примитивный причал, пристроили сходни. Так появилась у нас Южная пристань, которая стала главным пунктом высадки десантных войск. Сюда подходили катера, сейнеры и канонерские лодки с войсками и грузом. Теперь дела у нас пошли лучше: пункт снабжения стал ближе к боевым порядкам.

В гости к нам пришел полковник Горпищенко, командир соседнего соединения, действовавшего в предместьях Новороссийска. Встреча со старым сослуживцем мне была особенно приятна. До войны Горпищенко был начальником, а я комиссаром Школы оружия Черноморского флота в Севастополе.

На флоте Павла Филипповича Горпищенко все знали как твердого, волевого и очень авторитетного командира. В дни обороны Севастополя от гитлеровцев он командовал полком, потом бригадой, и сводки Совинформбюро не раз сообщали об упорстве, проявленном в боях частями Горпищенко.

О том, что на Мысхако мы стали соседями Горпищенко, я узнал вскоре после нашей высадки. Очень хотелось его повидать. И вот смотрю — приближается к КП знакомая фигура великана с черной окладистой бородой и черными пиками усов. Обрадованный, иду навстречу. Павел Филиппович шумно приветствует, крепко жмет руку.

— Воюем по соседству, — говорит он, — а повидаться все некогда. Только узнаю каждый день, как вы тут тараните неприятеля. Вроде нехудо, а? Поздравляю с успехами!

Подошел Красников, тоже обрадованный появлением Горпищенко. Отдав необходимые распоряжения начальнику штаба, Дмитрий Васильевич пригласил гостя в наше жилище.

Мы с Красниковым и Рыжовым жили на краю поселка Мысхако, в крестьянском домике, потрескавшемся от бомбежки. Зайдя в комнату, Павел Филиппович оглядел стены с зигзагообразными щелями и выбоинами в штукатурке. Красников, перехватив его взгляд, развел руками, словно извиняясь. Горпищенко усмехнулся:

— У нас то же самое, — и, нахмурившись, вздохнул: — Бомбят…

Мы пообедали. Вспомнили Севастополь, нашу школу, броски по крымским дорогам.

Задумавшись, Горпищенко сказал:

— Сил еще эти бои вымотают много. Наступать все труднее. Гитлеровцы подбрасывают свои резервы, стали крепко цепляться за каждый рубеж.

— И укрепляют каждый холмик, — добавил Красников. — Наши разведчики видели: спешно строят новые сооружения.

— В общем, ясно, — заключил Павел Филиппович, — оборону придется ломать еще крепкую. Вы только тут, на Мысхако, не ослабляйте нажим, а мы будем брать город — квартал за кварталом.

Красников и Горпищенко договорились о связи и взаимодействии. Мы проводили гостя. Его высокая фигура скрылась в вечернем сумраке.

В следующие дни нам уже не удавалось совершать больших рывков. За день продвигались в лучшем случае на километр, обычно же на 200–300 метров.

Но продвигались упорно, преодолевая сильные узлы сопротивления врага, штурмуя доты и дзоты. Противник сохранял превосходство в артиллерии и авиации. Сотни, тысячи бомб и снарядов ежедневно посылал он на наши боевые порядки. Грохот взрывов сопровождал нас постоянно, и люди уже привыкли к этой зловещей музыке боя, привыкли к мысли, что сегодня снова поредеют ряды моряков, что смерть витает над каждым.

Подобно Вите Чаленко, оставил друзьям завещание краснофлотец 144–го батальона Сухоруков. Он храбро дрался, перебил много фашистов из автомата и в рукопашных схватках. И вот он смертельно ранен. В кармане его гимнастерки нашли записку: «В случае моей гибели не забывайте меня, кандидата партии. Я для партии отдал все. Я был честен перед народом и своей Родиной. Мстите за меня, дорогие друзья! Прошу вас сообщить моим родителям, что их сын погиб за Родину, за народ как верный советский патриот. Примите от меня последний привет!»

Погиб, ведя краснофлотцев в атаку, один из лучших командиров рот 144–го батальона, любимец моряков Александр Куницын.

Не стало Цезаря Куникова. Обидно нелепой была его смерть. Он готовил у основания Суджукской косы причалы и площадку для приема наших танков, а под вечер отправился со связным Дмитрием Гапоновым проверить готовность причалов. На этом участке оставалось обнаруженное, но еще не обезвреженное минное поле. Куников и Гапонов шли по тропинке, огороженной знаками: «Проход». Немцы с прибрежной горы заметили двух пешеходов и возобновили обстрел. Один из снарядов попал на минное поле. Загрохотали взрывы. Осколок мины поразил Куникова в живот. Ночью его в тяжелом состоянии отправили на катере в Геленджикский госпиталь. Там 14 февраля 1943 года оборвалась жизнь отважного командира.

Посмертно Цезарю Куникову было присвоено звание Героя Советского Союза.

В солнечный день 12 февраля я пошел в 144–й батальон. Он занимал самый обширный на Мысхако участок фронта. Перейдя шоссе, я прошел мимо разрушенного винного завода, миновал небольшой лесок.

На опушке встретил краснофлотца. Высокий, худощавый, он шел торопливым размашистым шагом. Увидев меня, оживился, отдал честь. Спрашиваю его:

— Вы из 144–го?

— Так точно!

Я спросил, куда он направляется. Оказалось — несет на КП бригады пакет, адресованный мне. Я взял пакет (это было политдонесение) и попросил краснофлотца проводить меня к комбату.

— Кстати, как ваша фамилия? — снова спросил я его.

— Сергей Довбненко.

— А! Так я вас знаю. Разведчик, севастополец. Так ведь? Слышал я о ваших боевых делах в разведке и очень рад, что по — севастопольски действуете здесь.

Мы разговорились. Довбненко рассказал о себе. Он давно лишился родных и воспитывался в севастопольском детдоме. Севастополь считает лучшим городом на свете, с нетерпением ждет, когда будет освобождать его от фашистов, а после войны думает стать строителем, возводить на месте руин новые дома, чтобы родной город стал краше прежнего.

Спрашиваю шутя:

— Одного не понимаю: почему вас в батальоне зовут «Сега с Корабельной»?

— Вы и это знаете? — смущенно рассмеялся мой попутчик и пояснил: — Это у меня с детства прозвище. Я свое имя Серега не выговаривал, говорил «Сега». Так меня и стали все звать. И я к этому привык. Потом на руке сделал татуировку: «Сега». Друзья на флоте это увидели, подхватили.

Разговаривая, мы незаметно взобрались на гору Мысхако. Отсюда открывалась широкая панорама изрезанной холмами и оврагами Малой земли.

Встретившись с комбатом Фишером, я поделился с ним своим впечатлением:

— Какая же действительно превосходная тут позиция. Все вокруг как на ладони… Да, большое вы дело сделали, взяв эту гору!

Фишер молча кивнул головой и после короткой паузы сказал:

— Но и досталась она нам не дешево.

Мы спустились в блиндаж, сели на ящики, заменявшие стулья. Комбат, отвечая на мои вопросы, рассказывал о подробностях штурма высоты, о погибших и о тех, кто, презирая смерть, шел вперед и добывал победу.

С волнением говорил он о подвиге старшины Миши Гулиева, агитатора, пылкие беседы которого еще в Туапсе так полюбили его земляки — азербайджанцы. Гулиев продолжал эти беседы в перерывах между боями и на Мысхако. А в боях он показал, как надо выполнять первую заповедь воина — коммуниста: увлекать бойцов на подвиг большевистским словом и личным примером.

В одной из атак Гулиев оказался впереди наступающей роты. Из фашистского окопа в него полетела граната. Ловкий горец поймал гранату на лету и с насмешливым возгласом «Получай обратно!» бросил ее в фашистов. Продолжая во весь рост идти на врага, Гулиев призывал друзей: «Вперед! Новороссийск будет наш!» Следующая граната разорвалась на груди героя. Смертью храбрых пал славный сын азербайджанского народа.

Я выслушал рассказ Фишера о краснофлотце Слепышеве, в течение одного дня уничтожившем 17 фашистов. Подбив немецкого снайпера, моряк, раненный в обе ноги осколками вражеской мины, пополз к фашисту, чтобы забрать снайперскую винтовку. Тот был лишь легко ранен и вступил в борьбу с моряком. Слепышев, собрав все силы, превозмогая страшную боль, задушил фашиста, забрал его документы, снайперскую винтовку и пополз к своим. Но уже вблизи наших позиций моряк потерял сознание. На другой день наши разведчики подобрали его, обессилевшего от потери крови и обмороженного, сжимавшего в руках две винтовки — свою и трофейную. Слепышева отправили в госпиталь, он остался жив.

После беседы с Фишером я пошел по ротам поговорить с бойцами.

В одном из окопов роты автоматчиков снова вижу Сергея Довбненко. Сидит и стягивает на ноге шнурками какую — то необычную обувь.

Обычно, отправляясь в расположение врага, наши разведчики привязывали к подошвам ботинок войлок.

— Войлок на ходу сползает и путается под ногами, подвести может, — сказал Довбненко, — а вот смотрите — новый образец обуви!

Добыв где — то сыромятной кожи, он обвернул ею ступню и плотно стянул шнуром, продетым в дырки на краях, а стельку из войлока подложил внутрь.

— Теперь подкрадусь к фашисту, как кошка, — довольным тоном произнес разведчик и озабоченно добавил: — Надо пойти проведать гитлеровцев, что — то очень они стали нахальны: на чужой земле, да еще отбиваются. Придется поискать у них слабое место.