Дорогой таманцев

В середине октября 1942 года командующий Черноморской группой войск генерал — лейтенант И. Е. Петров приказал 83–ю бригаду морской пехоты срочно перебросить под Туапсе, в распоряжение командующего 56–й армией.

В общих чертах мы знали о положении под Туапсе. Не добившись успеха под Новороссийском, гитлеровские войска захватили 6 августа Армавир и устремились на Майкоп и Туапсе, намереваясь прорваться к Черному морю и отрезать 47–ю армию, действовавшую под Новороссийском, и все советские войска в районе Краснодара. Противник превосходил наши силы на этом направлении в четыре раза по пехоте, в десять раз по артиллерии и минометам; он имел 280 танков, а мы ни одного.

14 октября враг начал наступать на Туапсе, нанося сходящиеся удары от станции Навагинская и селения Гунайка и из района Фанагорийского на село Садовое.

Сюда, к Садовому, и перебрасывали нашу бригаду.

Утром 17 октября противник уже захватил ближайший к Садовому город Шаумян и вел бои за Елисаветпольский перевал. Днем мы получили приказ. Нельзя было медлить ни минуты. Кравченко приказал готовиться к маршу.

Вечером мы собрали командиров батальонов и дивизионов и их заместителей по политчасти (к тому времени военкомы стали заместителями командиров по политчасти).

Комбриг сказал, что бригада отправится в район боев на автомашинах, познакомил командиров с маршрутом, предупредил о необходимости строжайшей организованности и маскировки на марше.

Я предложил командирам и политработникам хорошо разъяснить бойцам боевую задачу.

— Наши морские пехотинцы, — говорил я, — оставляют добрую память о себе в 47–й армии. Не уроним же завоеванной кровью и геройским ратным трудом славы! С честью пронесем ее дальше, будем еще отважнее драться на новом участке фронта, не дадим гитлеровцам ходу нигде!

В тот же вечер во всех батальонах проводились беседы с бойцами. Я зашел в 144–й, когда там перед краснофлотцами выступал заместитель командира батальона по политчасти Илларионов. Он говорил об опасности, нависшей над Кавказом:

— Если фашистам удастся прорваться к Туапсе, Черноморская группа наших войск будет отрезана от Закавказского фронта. Прорыв гитлеровцев в район Поти может привести к гибели нашего родного Черноморского флота…

Многоголосый гул пронесся по рядам. Раздались выкрики:

— Обожгутся!.. Растопчем гадов!..

Утро было мрачным, ненастным. Еще не рассветало, когда морские пехотинцы под сильным дождем двинулись к машинам, рассредоточенным в лесу у селений Марьина Роща и Адырбеевка. Посадка прошла быстро, организованно. Машины одна за другой выходили на дорогу.

Учитывая большую активность вражеской авиации, бригада двигалась небольшими автоколоннами по основному гудронированному шоссе вдоль побережья и по лесным дорогам.

Я отправился с головной колонной 16–го батальона, устроившись на машине вместе с комбатом Красниковым и группой краснофлотцев. Комбриг оставался пока в прежнем районе расположения: нужно было позаботиться о доставке продуктов, понаблюдать за отправкой последних подразделений.

Машины были открытые, а дождь проливной, и все мы кутались в плащ — палатки. Пока не выехали на шоссе, машину бросало на ухабах, иногда она застревала в грязи, и краснофлотцы толкали ее плечами. Несколько раз пришлось пересечь русло речки Адырбеевки. Наконец выскочили на шоссе и помчались. Теперь уже не обижались на дождь: низкие облака и дождевая завеса прикрывали нас от вражеской авиации.

К вечеру 18 октября наша головная колонна пришла в село Ново — Михайловское и, свернув влево, медленно и с, трудом двинулась по пойме реки Псебс. Вскоре мы приблизились к поселку Псебс и Псебскому перевалу. Начались крутые подъемы. Дождь лил еще сильнее, и дороги превратились в месиво. Подниматься по ним вверх на машинах было невозможно. Нам пришлось сделать привал и подождать, пока подтянутся остальные подразделения. Часть автомашин я послал назад, чтобы доставить оставшийся в тылу боезапас, минометы, противотанковую артиллерию, лошадей и повозки.

Стемнело. Моряки устраивались на отдых в густом сосновом лесу. Удалось отыскать сухую листву и сухой валежник. Бойцы сооружали шалаши, накрывали их плащ — палатками и ложились спать.

До полуночи сюда продолжали прибывать подразделения. Они сразу же располагались на ночлег. В лесу слышались приглушенные шутки. Настроение у моряков было бодрое.

Ночью я собрал в школе села Псебс командиров и политработников, познакомил их с дальнейшим маршрутом, напомнил о маскировке. Теперь с каждым шагом мы приближались к переднему краю обороны, и требовалась величайшая осторожность.

— Кстати, — вспомнил я, — все ли знают, чем знаменит район, где мы теперь находимся? Здесь совершала свой переход легендарная Таманская армия, описанная Серафимовичем в «Железном потоке». Напомните бойцам об этом, расскажите, какие испытания выдержали тогда герои.

Рыжов зачитал последние сводки Совинформбюро. Вести были хорошие: всюду росло сопротивление наших войск, крепчали удары по врагу.

Утром, обходя подразделения 144–го батальона, я увидел окруженных краснофлотцами командира роты старшего лейтенанта Куницына и его заместителя по политчасти политрука Вершинина. Они только что закончили беседу с бойцами. Куницын, оживленный, радостный, шагнул ко мне навстречу и, отдав честь, доложил:

— Настроение у наших людей отличное, бодрое. Личный состав роты дает слово форсировать перевал успешно. Дождь и грязь не помешают. Отстающих не будет. Поможем и нашим лошадкам перетащить через перевал повозки с боезапасом!

Лошадям помощь действительно была нужна. Зайдя в хозяйственное подразделение, я увидел угрюмые лица ездовых. Они с мрачным отчаянием смотрели на коней, второй день не получавших — ни овса, ни сена. Их кормили опавшими листьями. Привязанные к стволам деревьев, повозкам и бричкам, отощавшие и понурые, они грызли деревянные ящики и кору деревьев.

В полдень подразделения выстроились и берегом реки Псебс потянулись на перевал. Шли по скользким тропинкам, прижимаясь к лесу. Дождь не переставал. Шлепали по грязи флотские ботинки, топорщились намокшие, забрызганные грязью брюки клеш. Бойцы были обвешаны гранатами и сумками с патронами. На плечах у многих висели трофейные автоматы.

Шли молча, сосредоточенно. Требовались усилия и для подъема в гору, и для спуска вниз по скользким скатам.

Кто — то, нарушив молчание, заметил:

— Да, по этой палубе лучше бы погулять в красноармейских сапогах…

Пройдя с головной колонной около двух километров, я остановился у очередного подъема, чтобы проследить, как идут подразделения.

Люди упорно шагали. Хуже было дело с обозом. Лошади медленно, с большим напряжением тянули повозки, нагруженные снарядами и патронами.

На крутом подъеме ослабевшие кони выдохлись и, подавшись вперед, уперлись ногами в раскисшую землю, остановились.

Рядом проходили моряки 16–го батальона — «сборной флота».

— А ну — ка, нет ли тут тяжелоатлетов? — полушутя крикнул я.

— Найдутся! Придется заменить лошадей! — раздались возгласы, и бойцы ухватились за повозку. Приговаривая «Вира помалу!», они быстро вытянули повозку из грязи и втащили на гребень горы. Потом взялись за другую.

Среди бойцов я увидел секретаря комсомольского бюро батальона Григория Гутника. Худощавый, быстрый, веселый, он вместе с краснофлотцами толкал подводу и, как всегда, сыпал шутками:

— Нет, не зря морскую тельняшку в горный край занесло, тут есть где показать силушку… Бери, братва! Взяли — дружно!..

Пройдя пять километров, люди и кони передохнули на коротком привале и двинулись дальше.

Путь и впереди не предвещал ничего хорошего. Дождь все лил, нудный, холодный, размывал горные склоны, просачиваясь сквозь дырки в стареньких плащ — палатках. По дорогам, колеям и тропам бежали мутные желтые ручьи. Все чаще раздавалось в колонне дружное: «Раз — два, взяли!» Это опять бойцы вытаскивали из грязи повозки.

Лишь под вечер, когда головная колонна прошла больше половины Псебского перевала, дождь перестал. Из — за облаков появилось уже спускавшееся к горизонту солнце, и мигом ожили, засверкали изумрудными каплями заросли. Шагать стало веселее»

Я снова остановился, чтобы пропустить и проверить все три батальона. Ординарец краснофлотец Гурьянов отвел верховых лошадей в лес.

Присматриваясь к лицам проходящих мимо морских пехотинцев, я заметил на них следы усталости. Таких переходов нам совершать до сих пор не приходилось. Преодолели за день, правда, не столь уж большое расстояние — 16 километров, но все по крутым горам, под дождем, по грязи, голодные. «Привезут ли хлеб к вечеру?» — думал я.

Вдруг по колоннам прокатилась тревожная команда «Воздух!».

Из — за гор со стороны города Шаумян появился «фокке — вульф».

— «Рама»! — с ненавистью крикнул кто — то.

Колонны быстро рассыпались. Моряки притаились в зарослях. На дороге остался лишь обоз, и фашист приметил его. Самолет сделал разворот и, снизившись, пошел вдоль дороги. Было видно, как от «рамы» отделялись черные точки. Бомбит!

Три бомбы разорвались у дороги, недалеко от хвоста обоза. Четвертая угодила между двумя повозками 16–го батальона. Разлетелись в стороны обломки повозок, куски лошадиного мяса, рухнули наземь поврежденные минометы. Как ни привыкли мы к потерям и жертвам, а снова больно сжалось сердце.

Самолет, набрав высоту, скрылся в северо — восточном направлении.

— Ушел, стервятник, — произнес чей — то мрачный голос в кустах. — Но это, видно, только разведчик. Теперь жди их целую ватагу!

Опасность приходилось учитывать и быть начеку, но медлить и прятаться было некогда. Колонны вытянулись по дороге и пошли, готовые в любой момент снова рассыпаться по лесу.

Мы с Красниковым прошли к месту разбитых повозок. Комбат приказал погрузить на фуражные повозки минометы и собрать куски лошадиного мяса.

— Приготовим горячий ужин из конины, — с прежним спокойствием сказал он.

К нашему удивлению, вражеские самолеты больше не появлялись. Это объяснялось, вероятно, тем, что бригада вовремя укрылась в лесу и фашист не придал особого значения этому обозу — мало ли их двигается на тыловых дорогах!

Темнело. Посоветовавшись с Рыжовым и начальником штаба бригады А. Я. Чирковым, я распорядился о привале на ночь. Люди быстро разбрелись по лесу в поисках мест посуше.

Рыжов ушел к штабному радисту. Вскоре он снова разыскал меня и показал записанную карандашом на листке бумаги очередную сводку Совинформбюро.

В ней упоминались два района самых ожесточенных боев: на берегах Волги и под Туапсе. Внимание страны вновь привлекли южные фронты, и в частности район, где предстояло сражаться нам.

Мы решили размножить и немедленно разослать эту сводку в подразделения.

Я пошел посмотреть, как люди устраиваются на ночлег в этом пропитанном водой лесу. В полумраке слышались и воркотня, и шутки.

— Хоть бы дупло какое найти… Или медвежью берлогу… С косолапым уж как — нибудь договорились бы…

Пока варился ужин, бойцы рубили подсохшие на ветру ветки и строили шалаши.

В расположении 144–го батальона командир роты автоматчиков Андрей Пилипенко учил моряков, как лучше сделать шалаш, чтобы он не промок. На вопрос, каково самочувствие моряков, Пилипенко ответил:

— Отличное, товарищ полковой комиссар! Конечно, сыровато. Думаем вон в том просторном шалаше развести огонь, соблюдая, разумеется, светомаскировку, и посушим там брюки, носки…

Мне сразу захотелось остаться тут, присесть у костра в шалаше, подсушиться. Потягивало ко сну, сказывалась усталость. Ординарец Гурьянов, словно угадав мои мысли, спросил:

— А где вы ночевать думаете, товарищ полковой комиссар?

— Да, друг, этот вопрос мы с тобой пока не решили… Ну ничего, придумаем что — нибудь, — ответил я и направился к группе моряков. Это был взвод автоматчиков. Подошел туда и командир роты. Он осмотрел шалаш, сооруженный взводом, похвалил краснофлотцев, ухитрившихся разыскать под обрывами сухие листья и валежник для подстилки и для костра.

Пока мы разговаривали с краснофлотцами, подошли Илларионов и начальник штаба батальона старший лейтенант Н. М. Герасименко, а вскоре и Востриков.

Мы вошли в шалаш. На столе, сделанном из ящиков, лежали ложки.

— Хлеба нет, — вздохнул Илларионов. — Но из тыла уже сообщили, что завтра привезут и хлеб, и еще кое — какие продукты.

У меня отлегло от сердца. Значит, не зря наш Кравченко остался в тылу.

Ординарец комбата принес и поставил на стол флотский бачок. Над столом заклубился пар, и потянуло своеобразным запахом, знакомым тем, кому доводилось употреблять конину. А ординарец хвалит ужин.

— Братва говорит, что превосходная еда, когда в ней ложка плавает стоймя, — сказал он и с довольной улыбкой поставил ложку в густой суп в центре бачка.

— Хорошо! — одобрительно произнес комбат. — Признаться, аппетит разыгрался основательно…

В шалаш вошли секретарь партбюро Мастеров и секретарь комсомольского бюро Харламов.

— Мы тут сейчас кое о чем посовещаемся, а заодно и поужинаем вместе, — сказал Востриков.

Потом он вдруг хитро подмигнул ординарцу, делая ему какой — то знак, и продолжал:

— Кстати, мы сегодня можем позволить себе перед ужином и по сто граммов. Разрешите, товарищ комиссар?

Я удивился, откуда появилось у Вострикова спиртное. Он пояснил:

— Наш начпрод побывал в селе Псебс, колхозники преподнесли нам целый бочонок чачи. Говорят: выпейте за наше здоровье и бейте фашистских гадов насмерть! Приказал я выдать по сто граммов бойцам. Пусть согреются.

Трапеза закончилась крепким горячим чаем. Востриков к тому времени обсудил со мной, с начальником штаба и политработниками свои распоряжения на завтрашний день. Решили сделать подъем в четыре часа, чтобы с рассветом продолжать марш. Я передал приказание об этом и в другие батальоны.

Комбат предложил мне остаться на ночлег у него.