ОПЕРАЦИЯ «ЦИЦЕРОН»

ОПЕРАЦИЯ «ЦИЦЕРОН»

Утром 28 октября 1943 года, прибыв на работу, я собирался просмотреть поступившие за ночь радиотелеграммы, когда позвонил X. Вагнер — правая рука Риббентропа — и спросил, не можем ли мы встретиться по делу, не терпящему отлагательства и исключающему возможность вести беседу по телефону.

Прибыв ко мне, он доложил о только что принятой телеграмме от фон Папена и о странном предложении, поступившем от человека, назвавшего себя слугой английского посла в Анкаре. Взамен колоссальной суммы в двадцать тысяч фунтов стерлингов, которую следовало немедленно выплатить, «слуга» предлагал фотокопии наиболее секретных документов английского посольства. В дальнейшем он намеревался продавать фотокопии таких документов по пятнадцать тысяч фунтов за каждый последующий ролик пленки. Учитывая то обстоятельство, что материал затрагивал вопросы, интересующие секретную службу, но казался довольно сомнительным и рискованным делом, Риббентроп хотел знать мое личное мнение, целесообразно ли принимать это предложение.

На первый взгляд эта затея и впрямь выглядела весьма сомнительной. Однако информация, поступавшая к нам до сих пор из других источников, носила очень общий характер, и пренебрегать таким предложением было бы легкомысленно. За время работы на секретном поприще мне часто приходилось с необходимостью принимать подобные рискованные решения, и у меня выработалась определенная интуиция. А предложение оплачивать каждую серию фотокопий после их передачи давало определенные гарантии. Но лучше все же было сначала хотя бы бегло ознакомиться с содержанием пленок. Я нисколько не сомневался, что Мойзиш в Анкаре, которого я знал как опытного и умного разведчика, справится с этим делом.

Взвесив все факты, я посоветовал принять предложение и первоначальную сумму из фондов секретной службы немедленно направить специальным курьером в Анкару. Риббентроп согласился со мной, о чем уведомил телеграммой фон Палена. На следующий день двадцать тысяч фунтов стерлингов переправили в Анкару курьерским самолетом.

С большим нетерпением я ожидал весточки от Мойзиша. Она пришла три дня спустя. Он установил контакт с человеком, дав ему условную кличку «Пьеро». Последний был ему представлен посланником Янке, у которого «Пьеро» несколько лет назад работал в качестве слуги.

Пребывая на дипломатическом поприще, Янке вынужден был остерегаться происков секретной службы противника и не хотел связываться с «Пьеро». Поэтому, как только тот появился у него в доме, Янке сразу послал за Мойзишом и в тот же вечер свел их.

«Пьеро» был среднего роста, бледный, с глубоко посаженными темными глазами и подбородком, свидетельствовавшем о волевом характере. Говорил он мало, на Мойзиша произвел впечатление жестокого и очень способного человека. Все его ответы были определенны и точны. После непродолжительной беседы Мойзиш почувствовал себя в затруднительном положении. С одной стороны, находясь на секретной службе, он, конечно, испытывал сильное искушение принять предложение. С другой — запрошенная сумма была баснословной, а дело — отчаянно рискованным. К тому же у Мойзиша под рукой такой суммы иностранной валюты не было.

Дело усложнялось еще тем, что «Пьеро» обусловил срок — три дня — в течение которого Мойзиш должен решить этот вопрос. «Пьеро», махнув в сторону советского посольства, предупредил, что его ждут другие заказчики.

Когда Мойзиш получил первые ролики пленки, он сумел их проявить и бегло ознакомиться с содержанием снимков. Даже этот беглый взгляд на первые две пленки буквально ошеломил его. Он немедленно связался по радио через фон Папена с Риббентропом. Получив донесения от «Пьеро», я лично ознакомился с фотоснимками. Вот так в наших руках оказалась особо секретная переписка английского посольства в Анкаре с Форин Оффисом в Лондоне. Имелись также личные записки посла о взаимоотношениях Англии с Турцией, с одной стороны, и Англии с Россией — с другой. Большую ценность представлял полный список материалов, поставленных Америкой Советскому Союзу по лендлизу в 1942 и 1943 годах. Здесь же находился обзорный доклад Форин Оффиса о результатах встречи в Москве в октябре 1943 года министров иностранных дел.

Содержимое так захватило меня, что, позабыв обо всем, я углубился в изучение этих документов и даже не наметил сразу те мероприятия, которые в таких случаях накладывала на меня должность начальника секретной службы. Впоследствии я набросал следующее:

1. Через Гиммлера срочно представить доклады Гитлеру.

2. Генералу Тиле (начальнику службы радиоперехвата и дешифровок ОКВ) передать материал, по которому он сможет начать работу по дешифровке английского кода. Четыре самых крупных дешифровщика Германии, в том числе два профессора математики, несколько недель подряд трудились, пока не удалось «раскусить» часть кода. Это было большим успехом. Несомненный интерес представляли сделанные от руки на полях документов заметки, даты шифровок из Лондона и Анкары. Подобные пометки представляли для наших экспертов большую ценность.

3. Эксперты постарались составить список вопросов, которые должны были подтвердить Гитлеру достоверность материалов. Конечно, это имело самое большое значение, так как давало возможность решить, можно ли использовать полученный материал для оказания влияния на внешнеполитический курс государства.

4. Проинформировать о принятых мною мерах государственного секретаря Штеенграхта. Мойзишу принять ведение дела на себя (так как сумма была очень значительной, я спросил секретаря, к каким расходам ее отнести. Штеенграхт рекомендовал провести расходы по моему ведомству, и если они окажутся непосильны, тогда часть суммы сможет принять на себя министерство иностранных дел.)

Вскоре из Стамбула поступила шифровка о том, что Мойзишу приказано явиться в Берлин и лично доложить Риббентропу суть дела. Мне очень не понравилось, что со мной не проконсультировались по данному вопросу. Поэтому я устроил так, чтобы Мойзиш до встречи с Риббентропом сначала повидался со мной. Я вовсе не собирался упускать из своих рук «Цицерона» — как его прозвал фон Пален.

Первая обстоятельная беседа с Мойзишем состоялась на следующий день после его визита к Риббентропу. Мы старались понять, какие мотивы побудили «Цицерона» на такой шаг. Тогда еще трудно было определить ценность фотодокументов, но мы решили: колоссальные расходы оправдают себя. Окажись материалы подкинутыми нам вражеской секретной службой, то даже в этом случае мы извлекли бы пользу — ведь очень важно знать, к каким средствам прибегает враг, чтобы ввести своего противника в заблуждение. Но, как было сказано Мойзишу, я верил в подлинность материала. Он полностью соответствовал общей картине политической ситуации, как я представлял ее себе. Я решил не ограничиваться только оценкой материала, что имело прямое отношение к функциям секретной службы, но посвятить себя третьей фазе — найти добытым данным практическое применение. Как правило, это не входит в обязанности секретной службы, которая должна ограничиваться первыми двумя фазами: сбором и оценкой информации. Однако тяжелое положение Германии требовало, чтобы я использовал все свои способности на решение именно этой проблемы.

Я приказал Мойзишу все переданные ему «Цицероном» пленки тотчас направить в Берлин, дабы наши работники смогли их размножить в достаточном количестве для рассылки фотокопий заинтересованным лицам. В случае необходимости с целью оказания технической помощи мы брались организовывать дважды в неделю посылку специальных курьерских самолетов в Анкару. Намечали также в срочном порядке направить туда специалиста со всем необходимым для современной фотолаборатории оборудованием. На время выполнения миссии предоставить «Цицерону» дипломатический статус.

Затем мы обсудили некоторые стороны версии «Цицерона». Тот, например, говорил, что его отец во время первой мировой войны проживал в Константинополе, где, вовлеченный в ссору из-за сестры «Цицерона», был убит. Позднее он уже уверял, будто его отца убили англичане на охоте в Албании. Именно это породило в нем ненависть к англичанам и подтолкнуло к решительным действиям. Расхождение между двумя версиями вновь ослабило доверие к «Цицерону», однако документы говорили сами за себя. Он утверждал также, что совсем не владеет английским языком, позже выяснилось, что это чистейшая ложь. Я не придавал этим мелочам особого значения, но они создавали немалые сложности, и мне стоило большого труда убедить Гитлера и Гиммлера в достоверности документов, полученных от «Цицерона».

К концу декабря подозрения особенно усилились, а вместе с ними увеличились и наши сомнения в достоверности документов. Дело в том, что на одной из фотографий мы увидели его пальцы. «Цицерон» же все время твердил, будто фотосъемку производит сам, без чьей-либо помощи, для чего практиковался на пересъемке документов в течение двух лет. Вот как он рассказывал нам о методе своей работы: являясь слугой посла, он, естественно, прислуживал ему во время раздевания. Посол имел привычку перед сном принимать снотворное, поэтому, когда он засыпал, «Цицерон» задерживался в комнате, чтобы почистить костюм хозяина. Это давало ему возможность извлекать ключи, открывать сейф и производить при сильном свете фотосъемку «Лейкой», которой мы предусмотрительно его снабдили. Через каких-нибудь полчаса все документы возвращались на место, а штаны хозяина были вычищены и отутюжены. И вдруг на фотографиях оказались пальцы самого «Цицерона»!

После консультации с экспертами, которые попытались воспроизвести действия «Цицерона», мы пришли к заключению, что он никак не мог одной рукой держать документы, а другой в то же время работать «Лейкой». Мои эксперты пришли к выводу: «Цицерон» работает не один.

Это свидетельствовало о его неискренности, но ни в коем случае не означало, что документы фальшивые. А пока мы, используя эти документы, смогли открыть английский дипломатический код. Одним из первых важных сообщений, на которое мы натолкнулись в материалах «Цицерона», были сведения о готовящемся вторжении во Францию. Операция носила условное название «Оверлорд». Столкнувшись с этим названием, я связался с генералом Тилем, который немедленно предпринял меры, дававшие нам возможность установить, где и когда впервые проскользнуло во вражеских радиошифровках слово «Оверлорд».

Эксперты высказали предположение, что «Цицерон» мог бы посредством специально подготовленного воска получить слепки ключа от сейфа. Для этой цели ему направили соответствующую инструкцию и маленькую коробочку с воском, в которой необходимо было прислать в Берлин слепок. Через небольшой промежуток времени слепок лежал перед нами, и наши мастера приступили к работе. Спустя еще три дня ключ от сейфа английского посла в Анкаре лежал на моем столе.

«Цицерон» был несказанно рад этому и заявил, будто ключ действует даже лучше настоящего и теперь можно с большей безопасностью вести свою работу.

После поражения Германии, когда я находился под следствием, английский офицер, перевозивший меня из Ричмонда в район Лондона, где вела допросы специальная англо-американская комиссия по кодам и дешифровке, неожиданно спросил:

— А какого вы мнения о г-не Мойзише?

Я не имел желания отвечать на вопрос и только повел плечами.

— Это был очень способный человек, не правда ли? — продолжал офицер.

И снова я ответил тем же равнодушным жестом. Тогда англичанин заметил:

— Знаете, а ведь Мойзиш сообщил нам, что он еврей и вы принудили его вступить в СС и работать на вас под дулом пистолета.

Впервые с момента интернирования я рассмеялся. Мойзиш и я всегда работали на самых дружественных началах.

Кроме черновиков шифровок, сделанных сэром Кналбулом Гугессеном, по вопросам отношений между Турцией и Англией, в переданных «Цицероном» материалах имелись:

1. Отчет о конференции в Каире в ноябре 1943 года между Рузвельтом, Черчиллем и Чан Кайши. Наиболее важной частью конференции было обещание Рузвельта возвратить после поражения Японии Манчжурию Китаю. Поэтому мы несказанно удивились, когда в конце февраля 1945 года один наш агент сообщил нам, что между Америкой и Россией по этому вопросу достигнуто секретное соглашение. Не проконсультировавшись с Чан Кайши, Рузвельт согласился передать русским транс-Манчжурскую железную дорогу и морские порты Порт-Артур и Дайрен. И все это только за то, чтобы заручиться согласием русских объявить через три месяца войну Японии. Наших вождей трудно было убедить, что Соединенные Штаты действительно пошли на это.

2. Отчет о Тегеранской конференции (с 28 ноября по 2 декабря 1943 года между Рузвельтом, Черчиллем и Сталиным) и о происходивших там же заседаниях военачальников союзнических вооруженных сил. В ходе изучения этих документов стало совершенно ясно, что, несмотря на существующие разногласия, как военные, так и политические, на этой конференции в целом они были преодолены. Мы на шестьдесят процентов были уверены, что Черчилль не сумел отстоять свой план открытия второго фронта на Балканах. Очевидно, военные советники Рузвельта в этом вопросе сыграли решающую роль. Политическая ситуация на Балканах могла оказаться очень сложной и ненадежной; кроме того, подобная стратегия давала преимущества английским интересам в юго-восточной Европе, и Рузвельт все еще опасался установления русско-германских контактов.

Из документов, отснятых «Цицероном», стало известно об особом статусе, гарантированном союзниками Турции. К сожалению, ничего не говорилось о Греции. Однако не было ни тени сомнения, что благодаря достигнутому в Тегеране соглашению Польша, Венгрия, Румыния и Югославия переходили под «защиту» советских армий.

Изучение этих документов производило ошеломляющее впечатление. Наших выводов и оценок поступивших материалов нельзя было понять. Один лишь Риббентроп по-прежнему пытался читать между строк, как всегда, видел растущее напряжение между Россией и западными союзниками и, конечно, находил приверженца своих бредней в лице хозяина.

Реакцию Гитлера предсказать было нетрудно. Он объявил, что сейчас, как никогда, необходимо собрать все силы для тотальной войны. Документы «Цицерона», очевидно, привели Гиммлера в состояние нерешительности. В канун Рождества 1943 года он вызвал меня. Во время доклада он внезапно прервал меня словами: «Шелленберг, теперь я сам вижу, что-то должно случиться. Только все это сложно и тяжело…»

Я не верил своим ушам, а он продолжал: «Ради Бога, не теряйте контакта с сэром Гевиттом. Вы не подскажете ему, что я готов встретиться с ним для беседы?»

С этого момента удары судьбы посыпались на нас градом. Из документов «Цицерона» явствовало, что нейтралитету Турции жить осталось недолго. Шаг за шагом Турция переходила на сторону союзников. Турецкие дипломаты действовали осторожно и согласно плану, то есть почти точно так, как это описывалось в докладах английского Форин Оффиса.

Где-то в феврале или марте 1944 года «Цицерон» перестал снабжать нас информацией, а в апреле Турция порвала дипломатические отношения с Германией и перешла в лагерь союзников.