ПРЕДСКАЗАНИЕ ХИРОМАНТКИ

ПРЕДСКАЗАНИЕ ХИРОМАНТКИ

СЫН

Звонок в дверь. Передо мной здоровый малый. Лицом очень похож на молодого Молодого, а вот ростом выше, в плечах пошире и весовая категория более тяжелая. Пока он читает рукопись, я расскажу его биографию. Родился Трофим в Москве 19 апреля 1958 года, через девять месяцев после тайной встречи отца с матерью в Карловых Варах. Конон Молодый, а для всех процветающий английский бизнесмен Гордон Лонсдейл, каждый год вплоть до своего ареста в Лондоне выезжал отдохнуть якобы на Багамские или Канарские острова, на самом же деле оказывался в Карловых Варах, Загребе или Будапеште, чтобы, быстро сменив документы, повидаться с женой в каком-нибудь безопасном месте в пределах границ социалистического лагеря и даже в Москве. Когда он после провала и ареста в 1961 году оказался в лондонской тюрьме, Трофиму было три года. А когда, вскоре после освобождения, умер и был похоронен на Донском кладбище, Трофиму исполнилось двенадцать. Товарищи из органов не очень, скажем так, были озабочены судьбой сына советского разведчика-нелегала. Их больше интересовали его записки, документы и английская библиотека с запретными книгами. Так, непонятным образом в 1975 году была ограблена квартира Молодых на Мосфильмовской улице: вместе с подержанными вещами пропали часть архива Конона и все зарубежные издания… А Трофим тем временем окончил десятилетку, потом Московское высшее пограничное училище имени Моссовета и был направлен на советско-норвежскую границу. Прослужил сначала заместителем, а потом начальником погранзаставы восемь лет, вернулся в Москву и был назначен заместителем начальника курса на факультете военной контрразведки Высшей школы КГБ. Через два года — в 1989-м году — его комиссовали по состоянию здоровья в звании майора.

…Трофим кончил читать мой опус, который в первоначальном варианте назывался «Судьба на ладони».

— Ну что ж, готов завизировать хоть сейчас. Почти все соответствует действительности, кроме некоторых частностей, особенно касающихся легенды, по которой его заслали сначала в Америку заместителем резидента Рудольфа Абеля, а потом резидентом на самостоятельную работу в Великобританию. О том, как вы в студенчестве бегали по бабам, он мне, конечно, не рассказывал. Не знал я, естественно, что отцу хиромантка предсказала. Это интересно, для меня тем более, ибо ни в каких книгах об этом не писалось…

ВСТРЕЧА

Да, Конон рассказал мне об этом незадолго до своей кончины, видимо, впервые, и повествование его было грустным, а друг мой грустить не любил, особенно в присутствии знакомых.

…Пока в небольшом редакционном зале «Известий» для узкого круга журналистов, друзей и родственников Конона Молодого, включая его сынишку Трофима, крутили еще не процензуренный фильм «Мертвый сезон», мы втроем — сам Конон, заместитель главного редактора «Известий» Г. М. Ошеверов и я — сидели сначала в кабинете Григория Максимовича, затем в кабинете его лучшего друга — директора еще не реставрированного тогда ресторана «Баку» на улице Горького и, наконец, дома у Ошеверовых. «Тала, — позвонил он жене из ресторана где-то около трех часов ночи, — не ругайся. Я тебе привезу такого замечательного человека, которого ты даже во сне не видала».

Мы просидели до шести утра.

— Конон, — торжественно заявил Григорий Максимович, — я освобождаю Колосова на три дня от работы в редакции, а вы расскажите ему несколько необыкновенных новелл из вашей необыкновенной жизни. Пусть их будет, скажем, пять. Договорились?

— Договорились. — Молодый обаятельно улыбнулся. — Только я боюсь, что у вас ничего не получится с интервью.

— Почему?

— Не все со мной так просто. Вот даже фильм, который основан в общем-то больше на художественном вымысле, и тот притормозили…

— Фильм — может быть. А интервью не притормозят. Кстати, в вашем ведомстве у меня много хороших друзей.

Притормозили. И надолго.

Нет, я сохранил гранки очерка — как память о товарище — в том виде, в каком они были им собственноручно выправлены. Думаю, они еще увидят свет…

Мы возвращались от Григория Максимовича, когда уже начало работать метро и москвичи спешили на работу. Синоптики в ночных последних известиях обещали дождь, но небо было абсолютно чистым и каким-то романтическим. «Ты веришь в предсказания?» — спросил я у Конона. Он улыбнулся: «Если синоптиков, то нет, а вообще — да». И вот тут я ему рассказал — с юмором, конечно, — о моей актюбинской вещунье. А он стал вдруг серьезен: «Ну и что, все исполнилось?» — «Не так чтобы очень, но все-таки…» «Я ведь тоже пообщался в Лондоне с одной хироманткой, — признался Конон. — Забавная получилось история…»

Мы уже дошлепали до высотной резиденции СЭВа. Нашли скамейку в скверике. Присели…

Практически дословно воспроизвожу историю Ко-нона так, как он мне ее тогда рассказал, и весь наш последний разговор.

ПРЕДСКАЗАНИЕ

Ты знаешь, что самый удачный и самый трагический период моей двойной жизни пришелся на Англию. Там я добился больших успехов в нелегальной работе и там же, на историческом, так сказать, мосту Ватерлоо меня ждал провал… В течение двенадцати лет я был преуспевающим бизнесменом и весьма известным юристом. Сначала директором по сбыту «автоматов по продаже» музыки и тетрадей, шариковых ручек и вина, воды и сэндвичей. Потом совладельцем одной такой фирмы, потом двух, а затем хозяином сразу четырех фирм по продаже «автоматов». Я стал миллионером. У меня были восемь автомашин лучших марок, вилла в лондонском пригороде, несколько номеров в престижных гостиницах английской столицы, снятых на долгий срок, и прочие атрибуты богатого бизнесмена. А на самом деле ничего этого у меня не было. Я довольствовался более чем скромным денежным содержанием, полагающемся полковнику советской разведки. Все мои расходы находились под строгим финансовым контролем. Ничего лишнего, особенно на личные цели, но зато убыточные, так сказать, резидентуры финансировались за счет моих прибылей. Но это так, кстати. Меня приглашали на разные приемы и рауты, в том числе и великосветские. И вот однажды на одном из таких мероприятий, где среди процветающих бизнесменов был и я, появилась очень интересная, хотя и не очень молодая леди, которую представили как хиромантку. Может, в шутку, а может, всерьез, черт его знает! Короче говоря, в виде милой шутки она начала рассматривать ладони близстоящих кавалеров. Попала ей на глаза и моя рука — неудобно было отказаться, чтобы не вызвать у знакомых каких-либо подозрений. Поглядела она на меня довольно серьезно: «А вас, сэр, ждут наручники. Но не надолго…» После этой фразы она опять заулыбалась. А мои знакомые весело заржали: «Точно. Гордон наверняка прогорит со своими музыкальными автоматами…» Тогда музыкальные автоматы были еще в диковинку. А потом хиромантка подошла ко мне еще раз, когда я стоял один в углу зала. «Мне неудобно было говорить при всех, — сказала она серьезно, — но ваша ладонь мне не нравится. У вас много друзей, но они не очень надежны, особенно в той стране, где вы родились и куда уедете после всех неприятностей. Не доверяйте им, особенно коллегам. И постарайтесь избегать врачей… И здесь, в Лондоне, будьте осторожны, очень осторожны, хотя с судьбой бороться почти что бесполезно».

…Свою последнюю встречу с двумя агентами я проводил ночью на мосту Ватерлоо. Это была экстренная встреча, так как я чувствовал, что вокруг происходит нечто странное, все время не покидало ощущение надвигающейся беды. А разведчики, как правило, верят в предчувствие. Агенты были очень ценные, и я решил предупредить их о временном замораживании наших отношений. Когда он и она появились, я просто ахнул от досады. Он нес портфель с очередной порцией секретных документов. По условиям, на экстренную встречу надо приходить абсолютно пустым. Но было поздно. С двух сторон нас заблокировали машины английской контрразведки с включенными фарами. Ко мне подошел пожилой чин в штатском. «Как давно я искал тебя, сынок», — произнес он ласково, положив мне руку на плечо. «А где наручники?» — спокойно спросил я, вспомнив симпатичную хиромантку. Контрразведчик несколько удивился моему спокойствию: «Будут наручники. Но вы-то понимаете, молодой человек, что мы повезем вас сейчас в Скотланд-Ярд?» Я это понимал еще в Москве, когда мы проигрывали варианты моего провала. Не понял только одного: почему мне дали двадцать пять лет тюрьмы, хотя обвинитель просил всего семнадцать. Воистину непостижимо британское правосудие! Впрочем, как и предсказала моя хиромантка, просидел я «недолго» — три года. И еще раз я о ней вспомнил добрым словом, когда меня обменивали на английского разведчика Гревилла Винна…

— А второе предостережение, насчет коллег… Сбылось?

— Ты знаешь, Ленька, коллеги — это не друзья, они на то и коллеги, чтобы их остерегаться. Вот некоторые, например, уверяют, что я завалил двух ценнейших агентов из-за своей беспечности и нарушения условий конспирации.

— А вообще-то, Конон, почему ты провалился?

— Печальная история, даже вспоминать не хочется. Но тебе скажу: меня предал один из наших агентов, который бежал в США… А уж из ЦРУ предупредили английских коллег. Учти, информация только для тебя, чтобы ни у кого не болела голова. Кстати, о головной боли. Мне все время советуют лечиться, но я абсолютно здоров. Вот недавно меня отправили на медицинское обследование. Прописали курс инъекций. Всю задницу искололи. Что колят? Утверждают, будто от спазмов сосудов, а голова и вправду стала болеть чаще и чаще…

— А вообще ты доволен своей судьбой?

— Дорогой мой! Не ради светлого коммунистического будущего играл я в шальную рулетку, а ради самого себя, работа для меня была наркотиком, без которого нынешнее существование кажется нудным, никчемным. Впрочем, не внимай столь серьезно. И так разведчики редко умирают своей смертью, ибо самый надежный разведчик для начальства — разведчик мертвый. Ну, а теперь прощай и не забудь сообщить, когда получишь разрешение на публикацию наших очерков.

Поздно ночью мне позвонил наш общий товарищ еще с институтских времен Виктор Пятненков: «Сегодня умер Конон…» — «Как?!» — «Гулял в лесу с женой, нагнулся — и то ли с инсультом, то ли с инфарктом, врача ведь рядом не было…»

Трофим внимательно прослушал мое повествование. «Ну, что же, было очень интересно, — сказал он задумчиво. — Вот сколько уточнений к рассказу «Бена» (таков был псевдоним отца), почерпнутого мною из его архивов. Первое и главное в том, что касается провала моего отца. Пишут об этом по-разному. Правда такова. В 1961 году в США был сотрудник польской разведки. Среди его агентурных связей, которые он выдал американской разведслужбе, числился английский офицер Гарри Хаустон, работавший в службе безопасности посольства Великобритании в Варшаве. После окончания своей загранкомандировки Хаустон поступил на службу в одно из подразделений ВМС в Портленде. Он привлек внимание связников отца, Морриса и Леонтины Коэн (они же супруги Питер и Хелен Крогер), и был завербован, тем более что любовницей Хаустона оказалась референт той же военно-морской базы Элизабет Джи, имевшая доступ к совершенно секретным документам, которые касались установки и эксплуатации ядерных двигателей на подводных лодках. «Бен» работал с Хаустоном и его сообщницей под видом американца и платил им немалые деньги за ценнейшую информацию. Американские разведчики сообщили ориентировку на Хаустона англичанам: его разыскали, установили слежку. Именно поэтому британские контрразведчики и вышли на отца и его связных. Кстати, когда Гарри Хау-стон и Элизабет Джи были арестованы, оба в один голос твердили на допросах, что работали за деньги на «американцев» и именно поэтому не видели большого греха…

Несколько слов о супругах Моррисе и Леонтине Коэн. Моррис в составе интернациональной бригады имени Линкольна воевал в 1937–1938 годах против франкистов в Испании. Попал в поле зрения советской военной разведки и был завербован в 1938 году на идеологической основе. Со своей будущей женой Леонтиной Терезой Петке, родители которой эмигрировали в США из Польши, познакомился на антифашистском митинге в Нью-Йорке. В начале 1941 года они поженились. Моррис сказал Леонтине, что он агент советской разведки, и она согласилась помогать ему в опасной работе. Во время войны Моррис был призван в армию, участвовал в боях против нацистов в Европе. В конце 1945 года демобилизовался, вернулся в США и продолжил сотрудничество с советской разведкой. В 1949 году в Москве было принято решение передать супругов Коэн на связь разведчику-не-легалу Рудольфу Абелю… Однако через некоторое время в связи с угрозой провала они были тайно вывезены в Советский Союз. Это случилось в 1950 году, а через четыре года их направили в Англию в качестве агентов-связников и помощников «Бена». Приехали они к отцу с паспортами новозеландских супругов Питера и Хелен Крогер. С его помощью приобрели домик в двух километрах от базы ВВС Нортхолт под Лондоном, где оборудовали радиоквартиру для связи с Москвой. С 1955 по 1960 годы активной деятельности нелегальная резидентура под руководством отца добыла в Великобритании и передала в Центр большое количество важных секретных материалов, в том числе по ядерным двигателям и ракетному оружию, получивших высокую оценку специалистов. Это к вопросу о том, чем занимаются разведчики-нелегалы кроме того, что нелегально живут за рубежом. Помимо многих миллионов долларов, заработанных Лон-сдейлом-Беном на легальном, скажем так, бизнесе и переведенных в Центр, отец передал секретнейшие документы по новым видам вооружения, которые трудно оценить даже в свободно конвертируемой валюте.

…В начале января 1961 года отец и его агенты Гарри Хаустон с Элизабет Джи были арестованы в момент передачи секретных материалов на мосту Ватерлоо. В тот же день были взяты британской контрразведкой и супруги Коэн. На судебном процессе, который состоялся 13 марта 1960 года в уголовном суде высшей инстанции Олд Бейли и стал всемирно известен как «портлендское дело», отец взял на себя всю вину, утверждая, что супруги ничего не знали о его разведывательной деятельности. Однако суд, основываясь на американских материалах по «шпионской деятельности» обоих разведчиков, приговорил Питера к 25, а Хелен — к 20 годам тюремного заключения. Отец, как вы знаете, был в 1964 году обменен на английского разведчика Гревилла Винна, что же касается супругов Коэн, или Крегер, то их поменяли на агента британских спецслужб Джеральда Брука, арестованного в СССР. Это случилось в августе 1969 года, и в октябре супруги вернулись в Москву. Наша семья поддерживала с ними хорошие отношения вплоть до их кончины. Гарри Хаустон и Элизабет Джи получили по 15 лет тюрьмы. Вариантов их обмена, насколько я знаю, предложено не было…

ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ

Еще одна интересная деталь из биографии отца. Когда он сидел в тюрьме, то известное английское издательство «Невил Спиармен Лимитед» обратилось с предложением к «советскому шпиону» написать мемуары, имея в виду длительный «творческий отпуск». Отец ответил, что такие мемуары он сможет подготовить, только вернувшись на родину. Когда это произошло, через три года, издательство напомнило о своей просьбе. Вопрос о мемуарах, насколько я знаю, решался аж на уровне Политбюро. И отец получил благословение свыше при условии, что весь возможный гонорар уйдет на нужды советской разведки. Так появилась на свет книга «Двадцать лет в советской секретной службе. Мемуары Гордона Лонсдейла», не раз процензуренная нашими товарищами из разных стран… А тут не так давно навестил корреспондент Би-би-си, который делал фильм об отце. Оглядев мою скромную квартирку, он удивленно произнес: «Неужели вам отец ничего не оставил? Ведь за свои мемуары он должен был получить более 120 тысяч долларов». Это по тем временам были очень большие деньги. «Нет, почему же, — ответил я. — Отец оставил мне подержанную «Волгу», а свой гонорар отдал на развитие детских учебных заведений». Корреспондент удивленно посмотрел на меня и произнес сакраментальную фразу: «Ох уж эти мне русские!» Отец действительно не получил ни цента. Все деньги осели на каких-то неизвестных мне счетах, хотя могли бы помочь приобрести приличную квартиру для нашей семьи. Кстати, о квартире. Когда отец вернулся в Москву, нам в 1964 году улучшили жилищные условия — дали трехкомнатную квартиру на 3-й Фрунзенской. Через некоторое время мама начала ремонт, наняв рабочих со стороны. И вдруг подходит к ней бригадир и говорит: «Мадам, мы тут вскрыли плинтуса и одну стену, а там сплошные провода, как на телефонной станции». Мать срочно позвонила отцу — он начал работать, как тогда говорили, в Центральном аппарате внешней разведки — и с испугом поведала о ремонтных находках. Приехал папа, посмотрел на открытие, поцокал языком и позвонил «компетентным товарищам». Нагрянула целая бригада, тоже все осмотрела и тоже почмокала губами. Потом «старшой» сказал: «Извините, Конон Трофимович! Мы просто забыли, что эта квартира в свое время была «кукушкой» и предназначалась для другого человека». Затем они все демонтировали и удалились. А отец, помню, сказал: «Нет, не верят мне господа-товарищи, не верят…»

Ну и, наконец, о смерти отца. Наш друг Виктор Пятненков не совсем точно назвал место трагедии. Это случилось не в подмосковном лесу, а в Медыни, что в двухстах километрах от Москвы. Отец с мамой поехали туда вместе с их друзьями — летчиком-ис-пытателем Владимиром Романенко и его женой Милой собирать грибы. Сидели вечерком у костра, балагурили. Вдруг отцу стало плохо, началась рвота, он потерял сознание. Дяде Володе удалось отвезти отца в сельскую больницу. Там дежурный врач констатировал инсульт и паралич правой стороны тела. А 9 октября 1970 года, не приходя в сознание, отец скончался. Любопытно, что 13 октября, почти все иностранные газеты сообщили о смерти знаменитого советского разведчика-нелегала, а у нас некролог напечатали в «Красной Звезде» только 16 октября. Видимо, согласовывали…»

Да, страшная смерть…

Решили мы попробовать написать честную книгу об отце и друге. Благо у Трофима сохранился архив Конона и у меня остались кое-какие до сих пор не опубликованные материалы. И у обоих — воспоминания.