Шоколадный замполит

Шоколадный замполит

Чтобы сесть на коня — нужна жопа, чтобы им управлять — голова!

Капитан 1 ранга С. В. Симоненко

Иногда, читая книги о войне, ловлю себя на мысли, что с большим уважением думаю о политработниках. Правда, не о нынешних «воспитателях», или как их там еще называют ныне, а о тех, времен Великой Отечественной, кто с пехотой прошел от Москвы до Берлина. Ну не верю я в то, что можно было промесить сапогами грязь всей Европы, ежедневно соседствуя со смертью, и не знать, к примеру, как стрелять из автомата. Или быть политруком в танковом полку, и не знать, как попасть внутрь боевого Т-34, а уж тем паче быть замполитом на дизелюхе в Балтике в 1943 году, и не знать своего места по боевому расписанию.

Все началось где-то в 1994 году. Бывшие хлебосольные братьяукраинцы, к этому времени неожиданно превратившиеся в щирых хохлов, которые наглым нахрапом приватизировали славный город Севастополь и начали методично отвоевывать как береговые ресурсы Черноморского флота, так и его корабельную часть. Российская сторона добросовестно делилась всем, чем могла, вследствие чего Черноморский флот оказался, как говорят ныне, с дефицитом корабельного и с профицитом офицерского состава. Причем если молодые и еще боеспособные старлеи и каплеи, в большинстве своем увольнялись в запас по сокращению штатов сами и осознанно, не видя никаких перспектив в ближайшем будущем, то офицеры предпенсионного возраста увольняться не спешили, да и уволить их просто так было затруднительно. Крым не Север, год шел за год, а не за два, как в Заполярье, и люди, дослужившие в Крыму до 40–43 лет, могли этой самой пенсии и лишиться, практически за шаг до нее. Вот и цеплялись офицеры за любую возможность добрать эти три-четыре года, оставшиеся до пенсии, где угодно и как угодно. А в борьбе за свои интересы бывшие политические, а ныне воспитательные отделы были всегда в самых первых рядах. Наверное, оттого и созрела в московских коридорах мысль усилить этими надежными политическими товарищами с «королевского» флота северные форпосты страны, в частности и подводников.

Первый черноморский замполит в звании капитана 3 ранга прибыл на наш корабль, правда, в первый экипаж, где-то в 93 году, как раз тогда, когда я был прикомандирован к ним на боевое дежурство. Был он сравнительно молод, розовощек, улыбчив и несколько застенчив, что, как выяснилось потом, оказалось просто хорошо замаскированным дикими страхом перед самим атомоходом и тем, что у него внутри. Замполит сначала жутко развеселил всех — от командира до матроса — тем, что на второй день пребывания на корабле, припомнив свое строевое прошлое на родном БПК, стал настойчиво требовать вестового, чтобы ему постирали и погладили рубашки, а туфли выставил на ночь в коридор у двери в каюту, по всей видимости, для того, чтобы тот же мифический вестовой ему их почистил. Обнаружив утром нетронутую никем обувь, он умудрился поднять вопрос о своих нестиранных рубашках и носках на утреннем докладе в центральном посту. Там под массовый хохот командиров боевых частей он был довольно жестко и цинично поставлен командиром перед необходимостью заботится о себе самому и научиться крепко держать мыло в руках, чтобы мылить белье, а не собственную задницу. Ответить командиру замполит не посмел, памятуя, что руководящей и направляющей уже не существует, а сам он уже как бы и не заместитель командира по политчасти, а просто помощник по работе с личным составом, да и на подводной лодке всего третий день, мало ли что. Надо отдать должное застенчивому замполиту, который пронес свой страх перед матчастью так уверенно и твердо, что даже, будучи в море, дальше 6-го отсека не ходил принципиально, мотивируя это незнанием устройства реакторного отсека и норм радиационного контроля, чем безмерно радовал всю корму, избавившуюся от одного из ночных проверяющих. Что получалось у замполита, так это проведение телесных осмотров военнослужащих на предмет побоев и прочих повреждений кожных покровов. Здесь он проявлял практически терапевтические знания, находя синяки и ссадины у матросов в местах, для зрения обычного человека недоступных. После первых же морей в составе экипажа замполит четко уяснил, что Баренцево море ему противопоказано, как и действующий подводный корабль, а потому напряг всех, кого мог в своей политслужбе, и перевелся на отстойный экипаж, где добросовестно получил через несколько лет своего капитана 2 ранга и не потерял юношеский румянец.

Потом уже замполит нашего экипажа, катапультировался в дивизию, в политотдел, на повышение, а нам прислали нового зама. Тоже с Черноморского флота. И был он, скорее, не новый, а старый. Для подводника сильно старый. Целых 44 года. Еще с артиллерийских крейсеров проекта 68-бис. И оставалось ему до пенсии совсем ничего, поэтому приехал он дослуживать в наш гарнизон совсем один, без семейства, с двумя чемоданами, как лейтенант, и сразу поселился на корабле. Вот тут-то и начались хохмочки.

Будучи замполитом опытным, наш новый политотец сразу сообразил, что крейсерские замашки тут не прокатят, да и время другое, а поэтому чуть ли не в приказном порядке велел называть себя в обиходе просто Николай Иванычем и запросто заходить к нему в каюту на чай, чем мгновенно воспользовался вечно голодный комдив два Тараканов, носивший само за себя говорящее прозвище Солитер. После первого же доклада он ввалился в каюту замполита, где минут за двадцать умудрился умять два пакета пряников и пару стаканов чая, а к вечеру, периодически заглядывая к заму, уничтожил все его припасы, сделанные из расчета на неделю. Замполит морщился, но терпел эту стадию единения с офицерским составом, ежевечерне закупая пряники, печенье и прочую чайную снедь. К концу первой недели у него в каюте обосновалась прочная компания халявщиков, возглавляемая Солитером с примкнувшими к нему командиром БЧ-1 Хариком. Они добросовестно объедали зама, попутно накачивая его невероятными рассказами о боевых буднях ядерного исполина, тяготах и лишениях воинской службы, особенно в подводном положении в автономном плавании. Опытный зам понимал, что во многом они явно перебирают, а может, и просто издеваются над ним, но по незнанию матчасти и прочих аспектов службы подводника молча глотал сведения и тихонько мотал на ус одному ему понятное. Попутно Николай Иванович выписал у секретчика несколько учебников по устройству корабля и по ночам, чтобы никто не видел, начал обходы отсеков с целью ознакомления с кораблем. Само по себе это, конечно, было правильно и даже внушало определенное уважение к немолодому замполиту, но далеко дело не пошло, и осмотрев все 11 отсеков корабля, Николай Иванович решил, что этого достаточно, и изучение корабля прекратил и даже стал изредка, когда в центральном посту никого не было, покрикивать по «Каштану» на вахтенного по корме просто так, для отработки.

Следующей особо важной ступенью познания корабля для зама стал камбуз. Так как все это время Николай Иванович жил на корабле, то пункт питания с первого дня стал основной сферой его жизненных интересов. На его счастье, в то время мы питались на корабле, камбуз работал по полной программе, и голодать заму не пришлось, а морполитовская закалка не позволяла Николай Ивановичу стоять в стороне от такого важного мероприятия, как снятие пробы. Постепенно это вошло у него в обязательный ритуал с поеданием салата, первого, второго и третьего сначала на камбузе среди коков, а потом, через полчасика, уже в кремовой рубашке в кают-компании. Что уже через несколько недель заметно отразилось на лице и фигуре замполита, прибывшего на Северный флот с отпечатком физической и моральной изжоги на лице, а также нервного и телесного истощения. Он заметно округлился, морщины на лбу разгладились, и в движениях Николая Ивановича появилась некая барская вальяжность. И хотя вскоре ему выделили квартиру, на берег замполит сходил редко, предпочитая пустоватой и холодной квартире теплую каюту корабля с продуктами питания в самой непосредственной близости. Командира постоянное присутствие зама на борту радовало и устраивало, так как само проживание пускай и немного блаженного капитана 2 ранга в прочном корпусе волей-неволей заставляло личный состав держаться настороженно, а если и нарушать воинскую дисциплину, так уже в более скрытном варианте. Офицеров зам сильно не трогал и даже делал вид, что не замечает периодического якорно-бытового пьянства невооруженной дежурно-вахтенной службы корабля. В общем, все были довольны, пока на горизонте не замаячили моря.

Как любил говорить наш командир, море — это вечное напряжение. Так вот, напряжение это приходит задолго до морей, а уж если это сдача курсовой задачи, так вообще за месяца полтора. Начавшаяся напряженка вначале как-то обходила зама стороной, благо все береговые проверки замполит проходил на «ура». Длительный опыт службы позволял ему поддерживать полный набор всех своих документов практически в образцово-показательном состоянии, а большего с него никто и не требовал, зная о его недавнем надводном прошлом. Зам, постоянно перепоясанный ПДУ, с фонариком в руке и с папкой под мышкой, добросовестно присутствовал в центральном посту на всех подведениях итогов проверок, учений по борьбе за живучесть и всего прочего, благоразумно скрываясь за спинами командиров боевых частей. Во время учений он тихо, как мышка, сидел со своими политотдельскими проверяющими в своей каюте, осторожно похрустывая сухарями за чаем, благо их никто не трогал по причине абсолютной ненужности во время неукротимой борьбы за живучесть корабля. Так тихой сапой, замполит и дотянул до морей.

На контрольный выход в море к нам на борт загрузился походный штаб дивизии во главе с заместителем командира дивизии капитаном 1 ранга Исаевым Юрием Максимовичем, личностью одиозной и нагло-грубоватой, что в будущем предвещало ему неплохую карьеру. Сам каперанг в свою бытность простым офицером немало наморячил на «азах», но карьеры как-то особо не сделал, и назначился командиром только под закат этой славной серии кораблей. Сделав одну самостоятельную автономку в ранге командира, он больше в море не ходил. Его корабль сначала затащили в Полярный на ремонт, за два года ратного труда сделали из него игрушку, и, как водится у нас на Руси, через несколько месяцев после выхода из завода отправили на иголки к полному недоумению всех простых моряков, непричастных к высокой политике. Исаева, чтобы тому не было обидно, отправили в Военно-морскую академию, откуда он и вернулся в родную базу, а точнее, к нам в дивизию, заместителем комдива… учить других командиров, ну, менее опытных, в море ходить. А неуверенность и недостаток морского опыта, как правило, очень хорошо компенсируется громким командным голосом, хамством и просто дубовым упрямством. А потому на выходе с Исаевым можно было в любой момент нарваться на отборную матерщину в свой адрес, причем по самому безобидному поводу. А еще Исаев как-то не очень любил замполитов, что, наверное, неудивительно, после их многолетнего партийного шефства. Как ни странно, никто из походного штаба не попал на постой в двухместную каюту зама, куда во все времена засовывали кого-то из флагманских спецов, чем заместители всегда были очень недовольны. Николай Иванович этим обстоятельством остался очень доволен, а учитывая то, что пока вся эта боевая суета мало его трогала, начал постепенно приходить к выводу, что служба подводника и в море не так уж плоха. А если принять во внимание то, что корабль после ввода ГЭУ в действие перешел на морской рацион питания, так вообще удивительно приятна и необременительна.

Сам выход корабля из базы, выпавший на утро, замполит провел в 5-бис отсеке, с большим душевным подъемом дегустируя на пару с доктором предстоящий обед. Судя по тому, что после отбоя тревоги оба обнаружились в курилке за неторопливым дружеским разговором, обед удался. Следующие пару дней общекорабельной «войны» заму удавалось вести образ жизни, более или менее сопоставимый с береговым. Ему вполне удавалось, не рисуясь лишний раз в центральном посту, проскальзывать в кают-компанию после Исаева и походя расписываться в журнале ЦП о проверке несения вахты на корабле в ночное время, не утруждая себя фактическим обходом всех отсеков. Но неожиданно случилась накладочка. Николай Иванович, окончательно уверившись, что в море он фигура не столько важная, сколько формальная и что никаких особых обязанностей, а уж тем более вахт ему никто, естественно, не доверит, расслабился окончательно и попросил раскочегарить себе сауну ночью, после нолей. Вахтенные 5-бис отсека, которым хоть и безобидный, но вечно отирающийся по всем палубам заместитель осточертел по самое некуда, сразу согласились, правда, забыв предупредить, что как раз на это же время в сауну собрался Исаев. И вот когда хозяйственный замполит, уже в неглиже, мылил штатным земляничным мылом свои носки с трусами в душевой, в сауну, сверкая залысиной, ввалился Исаев. Париться ЗКД любил основательно, с веником, мятой и прочими травами, с чаем и разговорами с доктором, которого всегда брал с собой и считал кем-то вроде личного банщика. Узрев перед собой чье-то голое тело, да еще и с намыленными трусами в руках, Исаев сначала от наглости немного опешил, а потом как-то сразу озверел.

— Это что за голый х… тут прачечную устроил, когда целый замкомдива париться пришел?!

Николай Иванович за долгие крейсерские годы привыкнувший к немногочисленности старшего офицерского состава на надводном корабле, а оттого и более кастового отношения друг к другу в быту, на тон Исаева внимания не обратил и дружелюбно ответил:

— Добрый вечер, Юрий Максимович! А я тут постирушку затеял. Вы проходите, я сейчас носки сполосну, и парьтесь на здоровье!

Исаев, узнав в неизвестном голом теле замполита, озверел окончательно:

— А-а-а. А что, товарищ капитан 2 ранга, какие вы тут воспитательные вопросы решаете, бл., в ночное время?! А вы-то сами, знамя политпросвета, ёбтыть, знаете, какова норма расхода пресной воды в море на человека? Да вы хоть знаете, бл., откуда она на корабле берется, вода-то пресная?! А кто вам сауну разрешил запитать? Я что-то не слышал в центральном, чтобы кому-то разрешили! Я вас… твою мать.

И понеслось. Доктор, нагруженный маслами и шампунями, сунулся было в предбанник, но, узрев голого намыленного замполита с трусами в руках, и орущего на него голого замкомдива, смекнул, что столь неформальные отношения старших офицеров его не касаются, и посчитал за лучшее временно ретироваться в свою богадельню. Весь 5-бис отсек, а точнее — вся средняя офицерская палуба, в течение минут десяти пополняла свои знания русского матерного из поистине неисчерпаемого запаса Исаева, после чего фонтан красноречия замкомдива внезапно иссяк, а из сауны вылетел полуодетый замполит с ворохом шмоток в руках и скрылся в своей каюте. Исаев в «обесчещенной» сауне париться не стал, а просто принял душ и в разгневанном состоянии убыл в командирскую каюту, где квартировал. Попутно командир отсека и вся вахта получили личный приказ Исаева выдраить к завтрашнему дню сауну до состояния операционной и сдать ключи от нее старпому. Уже из каюты донельзя расстроенный Исаев заказал себе цыпленка табака в постель, что было незамедлительно исполнено, и затих до следующего утра.

Со следующего дня у Николая Ивановича началась другая, поистине корабельная жизнь. Он стал присутствовать на всех разводах боевых смен, каждые четыре часа проверять вахту во всех отсеках, высунув язык, рисовать ежедневные боевые листки, в которые по причине «глобальных военных действий» писать отказывались все подряд. И что самое главное и неприятное, ему теперь приходилось каждую тревогу жаться в центральном посту на виду у Исаева. С этого дня контроль за бедным Николаем Ивановичем полностью взял на себя обиженный до глубины души замкомдив. Он следил буквально за каждым шагом замполита и даже выдал ему зачетные листы на знание устройства корабля. Опека Исаева была плотной и всеобъемлющей. В центральный пост, когда там находился замкомдив, постоянно докладывалось обо всех передвижениях зама, которые он публично комментировал, попутно давая несчастному политруку всевозможные маловыполнимые задания.

За следующие семь дней замполит заметно осунулся лицом, умудрился ошпариться паром в машине 8-го отсека, невзначай сбросить защиту ГТЗА в 9-м отсеке, набить шишку гигантских размеров на темечке в трюме 10-го отсека и испытать еще массу других впечатлений от знакомства с устройством корабля. Единственной радостью несчастного бойца политфронта оставался неизменный ритуал снятия пробы, где он, забывая о различии в погонах, даже потихоньку жаловался мичману-коку на злопамятность и вредность Исаева, а тот, участливо покачивая головой, все подкладывал и подкладывал на тарелку замполита очередную порцию.

Так прошла неделя. Наконец на очередном сеансе связи был получен приказ следовать в какой-то полигон, где всплыть, ссадить замкомдива на буксир, для пересадки того на другой корабль, а самим следовать в базу, к родному пирсу. Известие это весь экипаж встретил, как всегда, очень радостно, подустав от порой безграмотных и не прекращающихся «войн», а уж замполит — чуть ли не со слезами на глазах, понятно, по каким причинам. И вот перед самым всплытием комдив три, славный капитан 3 ранга Голубанов, запросил добро продуть гальюны перед тем, как следовать на базу, да и для лишней отработки личного состава. Добро было получено, и «короли говна и пара» бодро принялись за дело.

Тут надо сделать небольшое пояснение. В основном для людей, мало знакомых с высокотехнологичным методом отправления естественных надобностей в подводной лодке. Разумеется, мало кто на суше задумывается над тем, почему все, что исторгает наш организм в унитаз, сливается бесследно, и остается киснуть, только если забилась труба. А дело в элементарном знании физики в рамках курса средней школы. Канализационные трубы проложены под землей, и все что мы льем в раковины и унитазы, сливается водой, естественно текущей вниз и захватывающей с собой все, что попадется по пути. А вот под водой, в подводной лодке, давление атмосферное, а за бортом, допустим, при глубине 50 метров, давление целых 5 атмосфер. И если предположить, что, как дома, ты нажал слив, то под силой забортного давления, которое гораздо выше атмосферного, вода просто ворвется в корабль. А потому и гальюны на подводной лодке устроены совсем по-другому, нежели над водой. Если говорить упрощенно, то гальюн на лодке представляет собой здоровенную бочку, на которую сверху пришпилен унитаз. И есть в этой бочке точка входа фекалий, то есть тот самый унитаз, и точка их выхода, она же забортный кингстон, или по-сантехнически — просто клапан. Так вот, когда личный состав, интенсивно «выдавливая из себя негодяя», заполняет эту самую бочку отходами своего организма доверху, ее и необходимо продуть за борт, совсем неэкологично развеяв дерьмо человеческое в глубинах океана. А чтобы все это ушло за борт свободно и без остатка, надо его просто выдавить давлением, которое будет больше, чем забортное. Для этого в бочке открывают забортный кингстон, потом через специальный клапан подается воздух под высоким давлением, и все успешно выбрасывается за борт. А чтобы эта адская смесь воздуха и дерьма не шарахнула в отсек через унитаз, то на нем тоже установлен клапан, сделанный в виде педальной захлопки, которая всегда закрыта. Пришел, подумал о высоком, напрягся, выдавил безобразие из своего бренного тела, отмотал пипифакс. Короче говоря, весь процесс ничем не отличается от берегового, кроме невозможности задымить сигарету, восседая на нержавеющем унитазе. И еще вместо кнопки на бачке у флотского унитаза внизу педаль. Нажимаешь — под весом твоего тела захлопка открывается, и все твои нечистоты смываются водой. Убираешь ногу — захлопка плотно прикрывает унитаз. Все. Вроде ничего особенного. Но грамотный корабельный офицер, находясь в морях, перед тем как спустить штаны, всегда сначала взглянет на манометр, установленный тут же, в гальюне, за дверцей сзади унитаза. А показывает он давление в этом самом говенном резервуаре. И опытный подводник, зайдя в гальюн по острой, да и не особо острой надобности, а тем более в море, обязательно сначала взглянет, а не осталось ли в баллоне какое-то остаточное давление, после его продувания.

Тем временем трюмные свое дело сделали, наполнив попутно отсеки чуть заметными пахучими миазмами, а на корабле неожиданно, гораздо раньше обещанного, объявили тревогу на всплытие. Поскольку обед естественным образом перенесся на более позднее время, а замкомдив собирал вещи и ему уже было глубоко по барабану, чем занимается вымотанный донельзя замполит, то и Николай Иванович расслабился. Он почуял, что его спустили с крючка и что скоро его страдания закончатся. А значит, можно и даже нужно предварительно подкрепиться для поднятия духа. И замполит, впервые за неделю, не отправился по тревоге в центральный пост, а, бросив в каюте фонарик, зачетные листы и даже ПДУ, рванул вниз, на камбуз, снимать праздничную пробу.

Исаев же, побросав в походный чемоданчик свой нехитрый «полковничий» скарб, решил напоследок устроить не просто всплытие, а учебнотренировочное аварийное всплытие. Это когда все балластные цистерны продуваются сразу, корабль пробкой выскакивает из воды, и все, что не очень закреплено, успешно вываливается на палубу, бьется, разливается и все прочее. Так, мелочь, а приятно, да еще и без предупреждения, чтоб служба медом не казалась. Ну и устроил! Весело! В общем-то ничего особенного, лично мне такое всплытие даже нравится, а вот у замполита, с уже изрядно переполненным на камбузе желудком, это мероприятие, которое было для него в новинку, вызвало некий нервный стресс. А как известно, нервное состояние в первую очередь передается желудку. Попросту говоря, как только закачался крейсер на поверхности водной глади, Николая Ивановича пробрало. Снизу. Да так крепко, что понесся он с нижней палубы в свой офицерский гальюн с прытью, для его возраста совершенно невероятной, и даже со спринтерской скоростью успел заскочить в свою каюту за личным пипифаксом. Простой российский трюмный матрос Нурмангалиев, наводивший порядок в офицерском гальюне, едва успел отскочить в сторону, когда вихреподобный замполит ворвался в умывальник и, нырнув в гальюн, хлопнул задрайками и щелкнул флажком «Занято». На беду политрука, матрос Нурмангалиев, неплохо разбираясь в своем трюмном хозяйстве, очень слабо знал великий и могучий и обладал минимальным словарным запасом, которого хватало для того, чтобы выразить не что-то конкретное, а, скорее, эмоциональное.

— Тащ… тащ, билят! Тащ… тавлений… тавлений баллона, билят такой. Не трогай нога. Не надо, билят. Совсем плохо будет, билят!

Восседающий же на унитазе Николай Иванович на этот непонятный для его уха речитатив за переборкой внимания не обращал. Вместе с его фекалиями вниз уходила вся нервотрепка последней недели и замполит блаженно улыбался, подслеповато щурясь и разглядывая кремальеры переборочной двери гальюна. Наконец источник иссяк, и замполит из нирваны вернулся на грешную землю.

— Что ты там кричишь, Нурмангалиев?! Иди своим делом занимайся, а не торчи тут на офицерской палубе.

Нурмангалиев, который все понимал и просто ответить не мог, приказ уходить понял сразу, и четко отмаршировав на среднюю палубу, доложил командиру отсека капитан-лейтенанту Никитосу:

— Тащ капленант… щаз… билят… говнища, билят, полетит… вонят отсека, билят, будет… зама гальюн ушел быстро очень, билят… ничего не слушает, чурка деревянный, совсем.

Никитос сразу сообразил, о чем идет речь, рванул было к гальюну, но опоздал.

Николай Иванович, тщательно подтерев задницу, встал, оправился, подтянул штаны и, нагнувшись над унитазом, дабы проверить качество смыва, нажал ногой педаль. На свою беду, замполит ворвался в гальюн со своим мощнейшим позывом, отпихнув трюмного, до того, как тот успел стравить остаточное давление с баллона гальюна. А когда замполит, наверное, не подозревавший об особенностях эксплуатации самого тривиального, но тем не менее военно-морского унитаза, нажал педаль, ему в лицо со страшной силой влепило не только его собственное дерьмо, а также и все, что оставалось в баллоне гальюна после продувания. Причем в виде мелкодисперсной взвеси, плотно покрыв симпатичненьким коричневым слоем не только Николая Ивановича, но и все стенки гальюна.

Что прочувствовал бедняга замполит, мне судить трудно, да и спрашивать его потом об испытанных ощущениях никто из офицеров не решался, но вот снаружи. Вентиляция гальюна оказалась открытой, а потому уже через пару минут в 5-бис отсеке каждый носом почуял дерьмовость ситуации, и до такой степени, что начало резать в глазах. По видимому, впавший от свершившегося в полнейший ступор замполит минут пять никаких признаков жизни в гальюне не подавал, не издавая никаких звуков. Тишина становилась уже напряженной, когда, не терявший бодрости духа, матрос Нурмангалиев изрек:

— Может, билят, совсем умер зама.

В ответ кремальеры переборки гальюна дернулись, она приоткрылась, заставив всех столпившихся зажать носы, и раздался тихий голос замполита:

— Сам умрешь скоро. Открывайте душевую с сауной. Быстро. Пожалуйста!

— Жива зама, билят! Хлорка, мило неси. Ветошь неси. Убират-пачкать все будим, билят! — обрадовался Нурмангалиев и унесся к интенданту за всем необходимым.

Ключ от сауны, изъятый по приказу Исаева, оказался у старпома. Старпом бдил службу наверху на мостике, и когда к нему поднялся Никитос за ключом, долго не мог понять, зачем и кому сейчас нужен ключ от сауны, а когда узнал, долго ржал во весь голос вместе со всей вахтой ходового мостика. Пока искали ключ, замполит успел провонять весь отсек так, что его покинули все, кто мог, и даже запущенная вентиляция в атмосферу мало что дала. Обед оказался скомканным, так как высидеть в кают-компании никто не мог, и обед в виде сухпая уносили к себе на боевые посты, зажимая носы и чертыхаясь. Следовавшие на обед Исаев с командиром, облаченные в кремовые рубашки и не предупрежденные о сложившейся ситуации, тормознули сами на рубеже 4-го и 5-го отсеков, почуяв ядовитый дух. Начальники ретировались обратно в каюту и потребовали подробного доклада об обстановке на корабле. После доклада, сделанного сначала механиком и более детально озвученного непосредственным свидетелем Никитосом, командир с Исаевым долго смеялись, а потом как-то очень быстро оказались на мостике, причем Исаев уже с вещами. Он так и не спускался больше вниз и предпочел почему-то дожидаться своего буксира часа два на свежем воздухе. Когда сауну наконец открыли и подготовили для приема из гальюна уже порядком пропитавшегося злым духом замполита, в коридоре было человек десять наблюдателей из всех категорий личного состава корабля, решивших рискнуть своими обонянием ради такого увлекательного зрелища. Николай Иванович, никак не ожидавший такого аншлага, выдвигался из гальюна очень осторожно, боясь измарать заодно и умывальник, и был встречен практически аплодисментами. Скорее всего, он даже покраснел, но за коричневой массой, покрывшей его так плотно, словно его красили краскопультом, этого заметно не было, и коротко матернувшийся замполит скрылся в душевой, защелкнув за собой замок.

Окончательный итог подвел все тот же неутомимый матрос Нурмангалиев, изрекший коротко, но емко:

— Совсем, билят, зама шоколадный стал.

Еще сутки до прихода в базу 5-бис отсек вентилировался всеми доступными способами. Николай Иванович отмывался часа два, израсходовав немереное количество корабельного мыла и все свои одеколоны и шампуни. Попутно трюмные около часа драили гальюн, а после того, как замполит покинул сауну, еще пару часов и ее. После швартовки корабля на докладе командир деликатно, не упоминая фамилий и должностей, напомнил всем о необходимости освежить свои знания общекорабельных систем, в особенности правил эксплуатации корабельных гальюнов. Заместитель, благоухающий одеколоном, сидел, потупив глаза и стараясь никак не реагировать на сдержанные улыбки, бросаемые на него командирами боевых частей. Но все же надо отдать должное обгаженному в буквальном смысле замполиту, который после всего этого ни на кого не обозлился, а уже через некоторое время даже сам смеялся, когда где-нибудь в офицерском кругу вспоминали эту историю с его участием. А еще через полгода он благополучно ушел на пенсию, больше не запомнившись ничем выдающимся, кроме прозвища «Шоколадный замполит».