Бывало и хуже!
Бывало и хуже!
У меня от ваших фокусов, господа механики, спина потеет и прочие гениталии.
— А спина — это гениталии, товарищ капитан 2 ранга?
— У военного все гениталии!
Помощник НЭМС капитан 2 ранга Мерзликин
Автономка. Пятьдесят восьмые сутки похода. Двенадцатые сутки подо льдом. Глубина 110 метров. Наверху плотный лед, внизу километровая глубина. Тревог на всплытие под перископ и на сеансы связи нет уже почти две недели. На борту старшим в походе — заместитель командира дивизии. Конфликтует с командиром постоянно. Ищем полынью или тонкий лед, чтобы всплыть и определиться с местом. На корабле привычная рутина: вахты, осмотры, занятия, приборки.
12.30. Начало учебной тревоги для повседневных осмотров кабельных трасс, с дальнейшим плавным переходом в общекорабельную войну. Снова будем условно топить, поджигать и взрывать отсеки. Однообразие процедуры и неграмотность сценариев надоели до зубной боли. Перед каждой «войной» механик шепотом доводит по «Каштану» очередной план на пульт. Не дай бог, наши действия пойдут вразрез с теми, которые уже представил в своей голове старший на борту. Тревога для всех, и на пульте яблоку негде упасть. Оба комдива, управленцы: я и Белошейкин побортно, электрик на «Каме». Изредка забегает киповец Скамейкин. Вообще обстановка рабочая. Регулярность этих зачетных, контрольных, тренировочных, подготовительных учений окончательно притупила их восприятие. Серьезно это мероприятие уже при всем желании не воспринимается. Отсидеть, откукарекать по связи набор дежурных фраз: «… выполнены первичные мероприятия…», «… условно сброшена аварийная защита…», «.условно начата проливка активной зоны…». И все. Ну а сейчас — сидим на пульте и ждем начала.
14.00. Началось. Старпом усталым голосом, пытаясь изобразить крайнее возбуждение, то ли кричит, то ли шепчет в «Каштан»:
— Учебно-аварийная тревога! Взрыв аккумуляторной батареи во втором отсеке!
Заверещала аварийная сигнализация. Комдив раз Петрович докладывает в ЦП о готовности, смотрит на часы и изрекает:
— Мужчины, эта лабуда на час, не меньше. Давайте чайку сообразим.
Все соглашаются. Что будет дальше, знаем назубок. Пожар в нашем отсеке, вода в восьмом, под занавес — разрыв первого контура левого борта на неотключаемом участке. Старший непременно скажет, что все делалось неправильно, и завтра начнем сначала. Он с командиром на ножах. Ну работа у начальников такая — вечно быть недовольными! Что с них, бедняг, возьмешь? Ну не могут они по внутреннему своему устройству признать, что мы знаем, что делать! Не могут!
Поставили чайник. Из сейфов извлекли баранки, сухарики, варенье. Завязалась неторопливая беседа. Анекдоты, женщины, отпуск. По ходу дела начался условный пожар и в нашем отсеке. Не отвлекаясь от чаепития, достали свои идашки, распустили шланги ШДА. Вдруг ненароком заглянет посредник, а мы готовы. Обстановка создана. Считая людей, заглянул командир отсека. Накарябал на бумажке наше количество, вздохнул:
— Как оно все надоело!
И ушел считать остальной отсек.
14.25. Как всегда, одна война плавно перетекает в следующую. Центральный пост начал усиленно «топить» восьмой отсек, про недопотушенный «пожар» в третьем сразу забыли. Поглядывая на часы, продолжаем дискуссию за чаем.
14.33. Из-за приборов, разделяющих пульт ГЭУ и киповскую, вырывается огромный черный клуб дыма. Оттуда слышится вопль Скамейкина:
— Мужики!!! Пожар в киповне!!!
Секундный ступор. Петрович сметает рукой чашки и объедки со стола на палубу. Комдив два каплей Кулик докладывает в центральный. От дыма хочется кашлять. После недолгого замешательства трансляция центрального поста оживает.
— Аварийная тревога! Фактически! Пожар в третьем отсеке, горит выгородка КИП! Личному составу третьего отсека включиться в ИСЗ!
Торопливо натягиваем маски ШДА. Дым хоть и пыхнул всего один раз, но от него противный и едкий привкус во рту и слезятся глаза. Внезапно, ни с того ни с сего со своим противным охающим по всему кораблю звуком падает аварийная защита реактора правого борта. Моментом. Без предупредительной сигнализации.
Белошейкин в шоке. Установка работала как часы. Никаких предпосылок. Пару секунд спустя с тем же эффектом валится защита левого борта. Теперь в шоке и я. Свет на секунду гаснет и перемигивает. Все теперь сидим на аккумуляторной батарее. Оба АТГ останавливаются. Ход потерян. Стрелки тахометров медленно откатываются к нулю. Аварийная сигнализация на мнемосхемах взбесилась, зажигая один за другим попутные сигналы. Все ревет и мигает. Маски скидываем к чертовой матери — начинается уже настоящая работа. Отключаем звуковую. Становится тише. Пытаемся снять аварийные сигналы, чтобы остановить ход поглотителей вниз. Не выходит. Сигналы не снимаются. Из центрального что-то заверещали. Петрович кричит:
— Паша, ответь им хоть что-нибудь, чтоб отвязались!
Я подключаю центральный и, прижавшись губами к «Каштану», пытаюсь доложить о происходящем. Оттуда слышны шум и крики. Центральный голосом механика требует только ход, остальное потом. Сообщаю комдиву. Петрович огрызается:
— Сам знаю! Лаперузы…
Поворачивается к комдиву два.
— Андрюха. Подхватывай линию вала гребными. Разобщать муфту не будем, времени нет. Смотри, как по оборотам можно станет — подхватывай!
А центральный пост продолжает пилить с докладами о тушении и прочем. Я пытаюсь отбрехаться, ибо обстановки за приборами мы и сами не знаем. Петрович, раздирая горло, вопит в киповскую:
— Скамья!! Ё… твою мать! Что случилось?! Все вниз летит!
В киповне шум. Туда уже вломилась аварийная партия, вооруженная всем чем можно, для тушения пожара. Слышна ругань Скамейкина.
— Пошли отсюда на. Все, потушен пожар! Докладывай: возгорание блока в приборе. Потушил, потушил. Да свалите отсюда! Установка накрылась! Только под ногами путаетесь!
На пульт влетает Скамейкин, потрясая почерневшим блоком.
— Вот он, сука! Все из-за него.
Петрович уже осознал никчемность наших попыток остановить процесс съезда стержней. Поворачивается.
— Скамья, где зиповский блок? Ставьте быстрее. Смотри, что творится.
Скамейкин морщится.
— Петрович, он где-то в ящиках, в девятом отсеке. Надо искать. Минут пятнадцать точно.
У Петровича аж скулы сводит. Но делать нечего.
— Давай, Скамья, дуй туда. Руки в ноги. Ищи. Я в центральный скажу, чтобы пропустили через отсеки. А то ракетчики уже в штаны наделали, переборку не откроют. Очень жизнь любят.
Скамейкин исчезает за дверью. Становится заметно, что пополз дифферент на нос. Ожил «Каштан».
— Пульт! Комдив раз! Вы что, окаменели там? В чем дело? Доклад!
Все произошло в считанные секунды и про центральный снова забыли.
Петрович берет переговорник.
— Центральный, сработала аварийная защита обоих бортов. Причины выясняем, по-видимому, из-за сгоревшего блока. Не сможем ввести установку в действие, пока блок не будет заменен. Прошу пропустить Скамейкина в корму за ЗИПом. Возгорание потушено.
«Каштан» щелкает, и раздается голос ЗКД:
— Тишин, все понятно. Устраняйте. Почему электрики не переходят под гребные электродвигатели? Потерян ход! Взгляните на глубиномер!
Все повернули головы. Глубиномер показывал 150 метров. Тахометры ГТЗА были практически на нуле. Мы тихонько планировали вниз. Мало-помалу рос и дифферент. Центральный продолжал:
— Кулик! Какие проблемы?
В суматохе про электрические дела мы подзабыли. Своего хватало. Кулик поднял виноватые глаза от своей «Камы».
— Товарищ каперанг, не снимается блокировка ГЭД.
Его стало даже жалко. Комдивом Кулик стал на заводе в лейтенантском звании. Помогло отсутствие других кандидатов и бурная деятельность Кулика на поприще партполитработы. И хотя парень он был сообразительный и неглупый, но в море после завода ходил редко. А никакая теория не сравнима с практикой.
— Работайте! Обо всем докладывайте в центральный. Дацюк в корме, свяжитесь с ним.
Замкомдива отключился. Его голос был мраморно спокоен. Дальнейшее было не в начальственной воле. И, слава богу, он это понимал. Любой командир — дока во всем, но знать механическую часть корабля для большинства из них — ниже собственного достоинства. У понимающих это хватает ума не лезть руководить, у других — не хватает. Наш ЗКД, на счастье, принадлежал к первым.
На пульт врывается флагманский механик Дацюк. Он посредничал в восьмом отсеке и после аварийной тревоги и сброса АЗ остался там. Теперь прилетел к нам.
— Кулик! Почему не отключаешь блокировку с пульта? Обалдел?
— Не отключается, Александр Иванович. Я тумблером щелкаю, а лампа не гаснет. Не понимаю.
— Старшину команды в корму, техника туда же. Скоро поздно будет. Я с ними. Держи связь.
Стрелка глубиномера медленно, но верно двигалась вверх. 170, 180, 190. Мы сидим совершенно беспомощные. Сигналы без блока не снимались, и поглотители катились вниз. Оба реактора все глубже и глубже погружались в «йодную яму». Скамейкин вместе с инженером все еще копались в корме, выискивая замену сгоревшему агрегату. Блокировка гребных не отключалась. Центральный пост постоянно поддувал нос, выравнивая дифферент, но корабль все продолжал и продолжал идти вниз. 200, 210, 220. Ситуация становилась все занятнее.
Вариант первый. На такой глубине продувать цистерны главного балласта и аварийно всплывать — решение сомнительное. Неэффективно. А если и вынесет наверх, то сомнет льдом и рубку, и надстройку, может заклинить люки ракетных шахт и торпедных аппаратов. А это ремонт уже минимум на полгода. Да и после такого вылета наверх, во льды, возвращение на базу своим ходом — под вопросом. Что за этим следует — сами понимаете. Нужен ход.
Вариант второй. Не дадим ход. Что ж, тогда можно детские годы вспомнить. Лучшие моменты жизни и все такое. Стопочку выпить, если успеешь. Но это, конечно, в крайнем случае.
Стрелка глубиномера продолжает движение. 230, 240, 250. Петрович вернулся из кормы, куда успел сгонять, чтобы помочь в поисках.
— Дело полный финиш. Турбинеры весь ЗИП переставили, Скамья не может нужный ящик разыскать.
Посмотрел на глубиномер. Присвистнул.
— Ну быки колхозные! Еще немного, и можно давать команду «Курить в отсеках!». Ладно, где чайник-то?
Лодка уже пролетела черту глубоководного погружения для нашего типа кораблей. Не грех и чайку попить. Напоследок. Спешить больше некуда.
С грохотом распахивается дверь пульта. Влетает пыхтящий и булькающий Дацюк.
— Андрей! Ты сразу блокировку откуда снимал? С пульта?
Кулик кивает.
— Флотоводец засраный. Комдивка картонный. Бл… Пускай гребные!!!
Кулик дергается.
— Блокировка.
— Какая на… блокировка?! Пускай!!
Кулик командует в корму. Потом пускает гребные с пульта «Кама». Они работают. Глубина 279 метров. Стрелка глубиномера вздрагивает и останавливается. Дацюк докладывает в центральный о даче хода. Буквально сразу же прибегает радостный Скамейкин.
Блок найден. Три минуты на замену — и мы снимаем аварийные сигналы. Сразу, не дожидаясь разрешения центрального поста, взводим АЗ и начинаем тянуть решетки вверх. Все правила соблюдения ядерной безопасности свернуты в трубочку и засунуты в. Вот теперь надо спешить, галопом!
15.10. Понемногу начали всплывать. Кулик с Дацюком убыли в центральный объясняться. Петрович сидит с нами, подгоняя меня и Белошейкина:
— Давай, давай, без остановок. А то и так уже реакторы отравили, хрен знает сколько выползать будем.
На пульт возвращаются Дацюк и Кулик. Флагманский просит внимания.
— Ребята, это же просто конфуз. Я в центральном задницу этого юноши прикрыл, но вам знать надо.
Дацюк начинает рассказывать. Господи! Сели в лужу на детской вещи. При снятии блокировки с пульта сигнализация не гаснет. А гаснет лишь при снятии с местного поста. Кулик ключом дернул — лампа горит. Так она и должна гореть! А от нервозности обстановки эта чепуха из его головы вылетела начисто. Горит — значит, не отключена. Ну и давай искать неисправность. Благо Дацюк, хоть и не бывший электрик, но эту ерундовину припомнил. Вот так: искали щуку, нашли пескаря.
Из «йодной ямы» мы добросовестно вылезли. Правда, только через час перевели нагрузку на турбогенераторы и перешли в обычный режим. Битый час угорали со смеху, вспоминая лицо Кулика в момент прозрения. В вахтенных журналах эта история никаких следов не оставила. Текучка. Не было этого. Да и не могло быть, когда на борту начальник. Вечером на докладе ЗКД разметал в лохмотья командиров всех боевых частей, и на следующий день «потешные войны» пошли своим чередом. А что, страха-то нет! Хотя и оставалась самая малость. Бывало и хуже!