Рыбак рыбака…

Рыбак рыбака…

10.1. Запрещается вылов (изъятие):

10.1.1. В течение всего года во всех рыбохозяйственных водоемах:

— камчатского краба, за исключением лова по именным разрешениям на специально отведенных водоемах или их участках.

Из правил любительского и спортивного рыболовства в водоемах Мурманской области

Север, как известно, место от мировых центров цивилизации оторванное, очагами культуры и искусства сильно обойденное, да и чего греха таить, лишенное самых заурядных мест досуга. О Мурманске говорить не буду, место для Заполярья практически столичное, там даже театр полуразрушенный наблюдался, а вот остальные места, в особенности закрытые гарнизоны подводников, как правило, имели всего два очага культуры и отдыха. ДОФ и военторговский ресторан, у нас, к примеру, называемый «Мутным глазом». Что такое ДОФ, любой военнослужащий знает, а название ресторана говорит само за себя. В советское время все было немножко не так, точнее, совсем не так. И каток зимами на озере посереди поселка заливали, и спектаклей разных столичных театров лично я в то время больше, чем за всю последующую жизнь в ДОФе, насмотрелся, но вот как только умерла «руководящая и направляющая», так все разом и закончилось. Ну, сначала по инерции приезжали еще, пока политуправление флота это могло мало-мальски спонсировать, но постепенно Вооруженные силы обнищали окончательно, и оказалось, что культурная благотворительность в среде народных и заслуженных отсутствует как таковая напрочь. По большому счету все понятно: времена рыночные настали, на жизнь зарабатывать всем надо, но как-то неприятно было узнать, что любимый всеми заповедный «машинист» Андрей Макаревич, проведав, что на его концерт в гаджиевском ДОФе продали всего пятьдесят билетов, концерт отменил, заявив, что бесплатно работать не будет. Он, может, и не знал, что нам третий месяц зарплату недодавали, да и не видел толпы гуляющих вокруг ДОФа в надежде, что их просто пустят, но все же какой-то нехороший осадок остался.

Потом перестали и каток заливать, и детские площадки подкрашивать, а уж про новые фильмы в ДОФе в новые времена и говорить не приходится. И остались у народа только общеизвестные формы досуга: выпить дома, выпить в гостях, просто выпить где-нибудь, осенью пособирать грибы и ягоды, ну и охота с рыбалкой. Про выпивку все ясно и так, про охоту говорить тоже не будем, дело специфическое и затратное, хотя и о ней есть что вспомнить, грибы требуют отдельного повествования, а вот про одну из множества рыбалок вспоминаю всегда с улыбкой.

Сам я к рыбалке отношусь просто: никак. Точнее, очень люблю съездить с друзьями на рыбалку, но только в качестве приглашенного гостя, а никак не рыбака. Люблю лагерь обустроить, обожаю настоящим рыбакам шашлычок приготовить, так, чтобы они только из лодки вылезли, а тут и я с дымящимися шампурами; ушицу смастерить из улова, но чтобы самому заковаться в резиновые сапоги, со всеми этими непромокаемыми накидками, штанами, дождевиками и прочими важными атрибутами, упаси Господи. Максимум, для очистки совести, простую удочку, чтобы ее с берега закинуть и пару раз в час проверить, не клюнул ли там кто сдуру, или стоя дежурным по ГЭУ в летний полярный день, понежиться на пирсе, подергивая элементарной закидухой без всякого ожидания улова, а просто так, для созерцательности бытия. Ну, не вижу я в рыбалке той изюминки, которая других привязывает раз и навсегда. Не дано. Однако однажды довелось мне порыбачить так, что до сих пор считаю этот занятный эпизод одним из самых экстремальных случаев из собственной жизни.

Был у нас в дивизии один флагманский механик, зам НЭМСа, капитан 2 ранга Ташков Виктор Леонидович. Прекрасный человек, немалого ума и механик от Бога. Еще с лейтенантом побродил по морям немало, десятка два автономок сделал, от ста грамм никогда не отказывался, но и лишнего на грудь не принимал. Начальство он уважал, но никогда перед ним не стелился, подчиненных зря не трогал, но по делу спрашивал строго, умел посмеяться, но и порычать умел, короче говоря, это был именно тот человек, которого всегда хотелось бы видеть своим начальником. И была у Леонидыча только одна слабость. Рыбалка. Он о ней знал все. И не только знал, но и умел. Где ловить, когда ловить, чем ловить, откуда погонят, а где разрешат, попросту говоря, был огромным практикующим экспертом по этой части. И если где-нибудь при нем заводился разговор, в котором мелькал хоть намек на рыбалку, то можно было быть уверенным, что разговор при помощи Ташкова будет переведен полностью на эту тему, и уж он с нее не соскочит до конца.

За пару лет до этого случая я, провожая семью ранней весной на юг, умудрился довольно сильно простудиться, что для меня было нехарактерно, и почти неделю законно провалялся дома с жесточайшей ангиной. Простудными заболеваниями я не болел с младших классов, благодаря, наверное, закаляющему гремихинскому детству, поэтому неожиданную простуду с высокой температурой переносил очень тяжко, с постоянным ознобом и головокружением. Вот именно тогда, пытаясь ускорить выздоровление, вспомнил один старорусский рецепт. Простой и действенный. Я вычитал в какой-то из книг, как в стародавние времена лечились стопкой крепчайшей перцовочки, а потом скакали часа два на коне по степи, чтобы вся дурь болезненная с обильным потом вышла. Коня и степи у меня под рукой, естественно, не было, и я надумал заменить их простыми гантелями, а перцовку решил сотворить сам. Гдето на антресолях откопал завалявшуюся пустую двухлитровую бутыль в оплетке, кажется, из-под болгарского сухого вина «Гымза», и приступил к процессу. Сначала натолкал в бутыль всех острых специй, благо, готовить я люблю, и таковых дома всегда немало. В бутыль последовали: перец горошком, несколько щепоток молотого перца, красный и душистый перец, кайенский перец, штучек шесть свежих красных остреньких перчиков и под конец, немного подумав, я еще добавил пару ложек сухой горчицы, да и еще чего-то, уже всего и не помню. Все это я залил спиртом, доведенным из 96-градусного состояния примерно до 75-градусного. Взболтал. Опустил бутыль в горячую воду для ускорения процесса, и прождав пару часов, приступил к лечению. Скажем честно, отсутствие коня я решил еще немного компенсировать количеством стопок, поэтому махнул не одну, а три, получив огнедышащий факел на всей внутренней трассе движения жидкости ото рта до самого нижнего клапана, и схватился за гантели, принципиально не запив этот кошмар водой. Хватило меня минут на пять, после чего я и впрямь покрытый потом, как после бани, рухнул на кровать и заполз под одеяло. Хотя сразила меня не усталость, а самое банальное опьянение. Видимо, ослабленному болезнью организму хватило и этих трех стопок, а вкупе с физкультурой эффект оказался убийственным. Но надо отметить, что утром я проснулся в гораздо лучшем состоянии, чем накануне, и даже практически без температуры. Отдав должное действенности старорусских рецептов, я тем не менее убрал эту бутыль подальше на антресоль и благополучно о ней забыл.

Через два года, опять же весной, опять же отправив семью на юг, я зачемто полез на антресоль и обнаружил этот забытый алкогольный эксклюзив. Мы как раз собирались в очередные моря. Сценарий был понятен и привычен. После ввода ГЭУ мы обязательно простоим в базе пару дней, что само собой вызовет массовый исход люксов на берег, а нам не останется ничего другого, как втихомолку опрокидывать рюмки по причине полной невозможности схода при работающей установке. Вот я и решил, что такой напиток обязательно поможет «скрасить» нам эти часы ожидания, и прихватил бутыль с собой на борт, не удосужившись попробовать, во что превратился этот напиток за два года.

Ввод ГЭУ проходил по штатной схеме. Мы знали, что сегодня никуда не уходим, а все люксы постоянно теребили пульт глупыми вопросами в ожидании, когда наконец эти механические силы заведут свою установку и они, дождавшись «Боевой готовности № 2», как тараканы, разбегутся по домам. Но мы не сильно спешили. Лично командир не торопил, да и на борт контролировать ввод ГЭУ прибыл капитан 2 ранга Ташков, который суетливость не любил, и убедившись, что все идет по плану и правильно, расположился на пульте, многозначительно поглядывая на комдива раз. Комдив, «майор» Телков, назначенный на должность совсем недавно, все прекрасно понимал, но, будучи довольно долго оторванным от действующего флота заводским ремонтом, откровенно боялся предложить заместителю НЭМСа прогуляться к себе в каюту, где и плеснуть ему в стакан грамм сто пятьдесят, просто ради уважения. Телков все время отводил взгляд от требовательных глаз Леонидыча и все время пытался тому поведать о проблемах с испарителем 9-го отсека.

На удивление, именно из-за этих самых проблем в тот день, вопреки правилам, первым в действие вводили левый борт. Я усадил на свое место лейтенанта Порехина, и он не спеша, согласно правилам, в обучающем режиме, под моим чутким руководством, за несколько часов ввел установку в действие. Потом оставив лейтенанта заполнять журналы, я с чувством выполненного долга отправился в 5-бис отсек поужинать. На ужине в кают-компании были только «механические» офицеры, старпом и несколько еще не успевших сбежать на берег люксов. Тут-то за столом я и предложил нашему киповцу старлею Васе Горошку, командиру 2-го отсека капитан-лейтенанту Шурке Нахимову и дежурному связисту старшему лейтенанту Сереге Горлохватову опробовать мой напиток после ужина. Товарищи офицеры единодушно согласились, и даже не сменив кремовые рубашки на РБ, практически строем отправились ко мне в каюту. Там я разлил свою жидкость по стаканам, и мы, не тратя время на глупые разговоры, чокнулись. Вот тут я и понял, что сильно ошибся, не попробовав перед этим свой лечебный эликсир, хотя бы на язык. Эффект был шокирующим.

Два года выдержки превратили мою перцовку в некое подобие огненной лавы, обжигающей и уничтожающей все на своем пути. Я покрылся потом, как тюлень, и не смог вдохнуть воздух секунд тридцать, как рыба, ловя воздух ртом и роняя слезы на стол. На всех других участвующих в распитии напиток оказал примерно такое же действие. Горлохватов схватил газету и усиленно махал ею, стараясь загнать побольше воздуха в ротовую полость. Горошек попросту схватил еще не успевший остыть до конца чайник и в несколько глотков допил довольно-таки горячую воду, а самый закаленный и невосприимчивый Шурка Нахимов только сильно побагровел, а его лысая голова обильно покрылась каплями пота размером с виноградину. Он же первым нарушил молчание:

— Да, мать вашу. Борисыч, это что за братоубийственный напиток?

Я, прокашлявшись, изложил историю его появления.

— Крепкая штука. — с уважением сказал Нахимов. — Пойду, переоденусь, а то вся рубашка мокрая. И перекурить надо.

Старлеи, все еще хранящие болезненное молчание, кивнули в ответ и разошлись переодеваться.

В курилке они уже обрели речь и очень разгорячено высказали свое мнение по поводу выпитого, причем, как было видно, Горошку эта доза уже прилично двинула по мозгам. Один только Нахимов восхищался моим «напалмом», а под конец даже предложил пойти и шарахнуть еще по одной. Старлеи энергично отказались, я тоже, и тут Нахимову пришла в голову грандиозная идея.

— Борисыч, там на пульте Телок Леонидычу стесняется налить. Точнее, боится. Может, ты Леонидыча позовешь к себе в каюту, он мужик нормальный, а то обидится еще.

Мне эта идея пришлась по душе. Леонидыча я очень уважал, и по морям с ним немало пошатался, да и выпивал с ним тоже, так что, покинув курилку, я прямо из отсека связался с пультом ГЭУ и пригласил Виктора Леонидовича к себе в каюту.

Ташков пришел быстро, и мы закрылись в каюте втроем: я, он и Шурка Нахимов. Тут и выяснилась причина нестандартного поведения зама НЭМСа. Оказалось, что он с завтрашнего дня в отпуске, сюда пришел лишь по личной просьбе самого НЭМСа, а поэтому свое правило — выпивать только после ввода — на сегодня он отменил. Его можно было понять. Последний раз в отпуске он был почти полтора года назад, устал чертовски и просто хотел отдохнуть. А так как жену отпускали в отпуск только через месяц, то флагманский просто предвкушал, как он все это время отдастся любимой рыбалке, не спеша и не боясь внезапных вызовов на службу, а потому и расслабился.

Первую стопку флагманский опрокинул вместе в Нахимовым, не замечая ироничных взглядов того. Я от алкоголя отказался, сославшись на то, что скоро на вахту, заслужив уважающий взгляд Леонидыча и насмешливую улыбку Нахимова. Они выпили. Несколько секунд флагманский задумчиво смотрел в потолок, а потом поцокав языком, изрек:

— Забористый напиточек. Откель родом сия живая вода?

Я объяснил.

— Лечебная, значит? Бальзам. Ну, Нахимов, еще по одной?

Шурка, не ожидавший от флагманского такой прыти и невосприимчивости к моему зелью, автоматически согласился, и они выпили еще по одной. После чего Нахимов, продышавшись, тоже отказался пить, вспомнив внезапно, что мы все-таки на борту с работающей установкой.

А потом, подождав еще пару минут, все же спросил Ташкова:

— Виктор Леонидович, а как вам напиток Борисыча?

Ташков поднял бутыль на уровень глаз, и обозрев желтоватую жидкость, которой оставалось еще не менее литра, мечтательно протянул:

— Хороша табуретовка. Ты, Борисыч, мне рецептик напиши. Обязательно поставлю.

А потом, внезапно сделавшись серьезным, как на строевом смотре, добавил:

— Так, мальчики. Вам еще вахту бдить. А я, Борисыч, с твоего позволения, еще у тебя посижу. Глядишь, и добью всю твою настоечку до конца. Мне сегодня спешить некуда.

Тут бы мне кивнуть и уйти, но я неосторожно выразил сомнение в том, что этот напиток можно выпить в таком количестве и не умереть.

— Борисыч, не надо сомневаться в стойкости и здоровье заслуженных офицеров. Давай-ка так: если я это зелье допиваю, то ты после моря со мной на рыбалку пойдешь. На селедку. Идет? А не смогу. Гм. Гарантирую год никуда не прикомандировывать и никого на выходах в море тобой не заменять. Ну как, офицер Белов, спорим?

Я опять сдуру согласился, и потный от торжества момента Нахимов перебил нам руки.

Флагманский слов на ветер не бросал, и начал спокойно и деловито, не забывая расписывать прелести северной рыбалки, употреблять дозы моей перцовочки одну за другой. Сначала я считал себя безусловно победителем, но по мере того, как Леонидыч поглощал напиток, уверенность моя постепенно сходила на нет. Когда в бутылке осталось чуть более четверти, меня срочно вызвали на пульт, и я, бросив флагманского в каюте, умчался к любимому креслу, оставив того добивать остатки «огненной воды». Минут через тридцать Ташков появился на пульте, красный, как свежесваренный рак, но на удивление трезвый, и подмигнув мне, констатировал:

— Рыбалка за тобой, Борисыч. Я ее приговорил.

Потом флагманский расписался в журналах и, созвонившись с механиком, отправился к тому в каюту, на посошок. Больше я его в этот день не видел, а сменившись с вахты, обнаружил в каюте абсолютно пустую бутыль из-под «Гымзы».

За десятидневный выход в море проигранный спор подзабылся, и вернувшись в базу, я уже совсем и не парился по поводу какой-то рыбалки, благо корабль надолго вставал к пирсу, а командир неожиданно для всех официально назначил меня врио помощника корабля, вместо убывшего на офицерские классы капитана 3 ранга Широкого. Я сразу погрузился в расписания корабельных вахт, береговых нарядов, бесконечные списки личного состава, снятия и постановку на довольствие, и прочую хозяйственную деятельность экипажа, но не тут-то было.

В ближайшую пятницу утром после построения командир отозвал меня в сторону и, заговорщицки наклонив голову, негромко сказал:

— Белов, на завтрашний ПХД назначь старшего вместо себя. Меня и старпома тоже не будет. Хотя нет. Я лучше заму скажу прийти.

Следуя логике, я пришел к выводу, что и меня завтра не будет. Только вот где я буду, я еще не знал.

— Ясно, товарищ командир. А куда я.

— Ташков звонил. Просил тебя никуда не запрягать на завтра, да и вечером сегодня не задерживать. Не знал, Белов, что ты любитель рыбалки.

Вот тут-то я и скис. Хотя оставалась надежда, что Ташков меня сегодня найти не сумеет, и я спокойно отдохну эти выходные дома. Но и тут я ошибался. Буквально через час на корабль, стоявший на 14-м пирсе, бодро прибыл флагманский, одетый в штатское, но от этого не выглядевший менее командно.

— Привет, Борисыч! Ну. Сегодня идем рыбачить!

По его очень бодрому виду я сразу понял, что откосить не получится.

— Здравия желаю, Виктор Леонидович. Место и форма одежды?

Ташков захохотал.

— Да ладно, Борисыч. Я же знаю, что ты не рыбак. Амуницию я тебе принесу. Оденься потеплее, возьми перекусить что-нибудь. Лучше хлеба и консервов. Остальное я сам принесу. Значит, так. Идем в ночь. Встречаемся у 15-го пирса часиков в 10 вечера. Я пошел.

Ровно в 22.00 я стоял у 15-го пирса, единственного пирса, к которому можно было пройти спокойно и без пропуска. Оделся я потеплее, несмотря на уже довольно солнечные и относительно теплые для Севера майские дни, даже напялил высокие резиновые сапоги, взятые напрокат у соседа Гены. Смирившись с неминуемым, я даже как-то развеселился, представляя себя стоящим на берегу в этих резиновых чудовищах с огромной удочкой в руках и дымящейся сигаретой в зубах. Но реальность оказалась покруче. Минут через десять подъехал Ташков на своей «шестерке» и начал сноровисто выкидывать из салона автомобиля всевозможные мешки и снасти. Я с тихим ужасом наблюдал за этим процессом, пока флагманский не закончил выгрузку имущества и не дал команду навьючиваться и идти на пирс.

Оказалось, что и тут флагманский подсуетился. На пирсе стоял один из рейдовый буксиров, где его, как оказалось, ждали. И как только мы поднялись на борт, буксир ходко отвалил от пирса и понесся куда-то между островков в глубь губы.

— На, Борисыч, облачайся. — Ташков протянул мне один из мешков.

— Размер вроде твой.

Я извлек из мешка одежду. Это был самый обыкновенный корабельный костюм химзащиты, который, правда, отличался от сухопутного ОЗК, как танк от велосипеда. И резина поэластичнее и покрепче, и лишних отверстий нет, и одевается, как нормальный комбинезон с подтяжками. Правда, стоил он дорого, начхимы хранили такие костюмы, как золотой запас Родины, и достать его было довольно сложно. Судя по тому, что сам флагманский переоделся в такой же, проблем с этим добром у него не было.

— Ну, Пашок, план такой. Сейчас нас ребята у той стороны залива высадят. Мы накачаем лодку, и как они отойдут обратно, выгребаем вот сюда. — Ташков показал рукой, как раз на то место, над которым сейчас проходил буксир.

— Часиков до пяти работаем. Потом обратно, и ждем на берегу. Под утро нас заберут обратно.

Мне почему-то во все это сразу не очень поверилось, но делать было нечего, и я обреченно, словно проститутка перед неизбежным соитием, попытался улыбнуться, и даже вполне энергично кивнул головой.

— Виктор Леонидович, я.

— Мы здесь, Пашок, не на строевом смотре. На рыбалке все равны. Либо Витя, либо Леонидыч, но лучше Витя. Мы же «механические» офицеры, в конце концов!

С этим утверждением я вынужден был согласиться и уже более уверенно кивнул головой.

— Викт. Леонидыч, а почему тебя так зациклило позвать меня на рыбалку? Мы с тобой вроде и. Да не было ничего, с этим связанного.

Ташков ухмыльнулся.

— А просто так. Верь — не верь.

Я поверил. Да и что оставалось делать? После облачения в рыбацкие «скафандры» флагманский вытащил из огромной сумки лодку, судя по внешнему виду, тоже попавшую к Ташкову из военных закромов Родины, и начал ее накачивать ножным насосом. Лодка постепенно принимала нужную форму и с каждой секундой в моей голове росло и крепло чувство панического страха. Оказалось, что, когда смотришь с берега на рыбака, сидящего в этом резиновом плавсредстве, ощущение его надежности и защищенности гораздо выше, чем при личной подготовке к посадке в него. Я, конечно, не запаниковал, но не постеснялся на всякий случай поинтересоваться у Ташкова некоторыми нюансами.

— Леонидыч, а тут вообще ловить разрешается? Нас тут никакая рыбоохрана за жабры не возьмет?

Флагманский, равномерно двигающий ногой, ответил сразу и как-то спокойно:

— Может, конечно. И документы, и разрешение потребуют, даже заарестовать могут. Но, Пашок. Мы же будем ловить там, куда ни одна рыбоохрана без специального разрешения даже за деньги не полезет. Мы же подводные войска республики! Не бзди! Идем секретным фарватером!

Буксир сбавил ход, и замедляясь, начал медленно дрейфовать к одному из мелких островков.

— Леонидыч! Готов? — спросили с мостика буксира.

— Готов!

— Давай, спускайтесь на воду. Утром, часиков в пять-шесть, подберем здесь же.

Ташков кивнул, и когда буксир остановился, мы спустили на воду лодку и спустились сами.

Я никогда не был любителем экстрима, но, устроившись в лодке, понял, что за ощущения испытывают люди, первый раз прыгающие с парашютом или занимающиеся скалолазанием. Лодка, на борту буксира казавшаяся довольно большой, неожиданно оказалась маленькой и очень низкой после того, как в нее опустили свои задницы два флотских офицера. И теперь, сидя на продавливающемся под нашим весом дне лодки и ощущая собственным задом десятки метров глубины под ним, я испытал очень сильные чувства, по большей части панические. А если учесть и то, что осевшая под нашей тяжестью лодка оказалась в воде в таком положении, когда над уровнем воды возвышались только наши плечи, а сами мы были, словно подвсплывшая субмарина в позиционном положении, то я как-то еще более напрягся. Подождав, пока мы отгребли на безопасное расстояние, буксир развернулся и умчался прочь, а мы остались болтаться метрах в 70 от островка. Ташков, сноровисто достав из-за спины якорь, метнул его за борт и сразу же, порывшись в одном из мешков, вытащил оттуда неизвестный мне прибор, оказавшийся рыбацким эхолотом. Пока он напряженно выискивал косяки рыбы в глубинах, я курил, ощущая, как под моим задним местом лениво колышутся воды губы Ягельной, и убеждал себя, что все в порядке. Потом обнаружив косяк какой-то живности, флагманский поднял якорь, и мы еще минут двадцать хаотично перемещались вокруг островков при помощи весел. Наконец этот дрейф закончился, и мы снова опустили якорь.

— Стоп машина! — весело скомандовал Ташков. — Под нами не треска. Под нами сельдь молоденькая. Мировой закусон после засолки. Ходит кругом. Ловить просто и ненапряжно. Делай, как я!

Леонидыч снова порылся в своем безразмерном бауле и извлек оттуда две самые обыкновенные закидухи с рядом крючков по всей длине и грузилом на конце.

— Пашок. Просто кидаешь, ничего не наживляем, поводил немного и резко дергаешь вверх. Сразу вытаскивай. Результат гарантирую. Поехали.

Сначала у меня ничего не получилось. Рыбак я никакой, и поэтому первым, естественно, поймал самого себя за воротник. Но потом, присмотревшись к действиям Ташкова, с самого первого раза вытащившего пяток сверкающих селедочек, я въехал в процесс, и дело пошло. Судя по всему, косячок под нами гулял немаленький, потому что даже у меня через десять минут молоденькие трепыхающиеся рыбки начали висеть практически на каждом крючке. Дергая закидуху раз за разом, разгоряченный удачным началом, Ташков между делом рассказал, что рыба — живность неглупая, но до жратвы охочая. И поэтому именно в этом месте, по его просьбе, мужики с буксира уже неделю сбрасывали пищевые отходы, которые в свою очередь он лично забирал каждый вечер со своего бывшего корабля после ужина. Натуральным образом прикормленная рыба возвращалась еще несколько дней на одно и то же место даже после того, как сбрасывать еду прекращали. И охочая до пищи сельдь ходила таким плотным строем, что ее надо было просто подсекать, что мы и делали сейчас с огромным энтузиазмом. Уже час мы сидели не просто в лодке, а по пояс в трепещущейся массе небольшой рыбешки, после чего флагманский дал команду на перекур. К этому времени, захваченный процессом, а главное — достигнутым результатом, я проникся к рыбалке огромным уважением, абсолютно успокоился и чувствовал себя как минимум старпомом на сейнере. Мы закурили. И тут мой организм, даже слегка перегревавшийся от постоянного движения, вспомнил, что за бортом вода не выше 4–5 градусов, и дал знать об этом через мочевой пузырь. Мне неимоверно захотелось, что называется, по маленькому.

Как известно всему цивилизованному миру, справлять малую естественную нужду сидя очень органично получается у женщин, для чего и унитаз не особо нужен. Задрала подол, спустила трусишки и струйку на травку. Мужчина, сидя на унитазе, тоже все сделает образцово, но для этого надо как минимум расстегнуть ширинку. Но самое естественное для мужчины — это гордо выпрямиться во весь рост, расставить ноги на ширину плеч и, блаженно улыбаясь восходящему солнцу, оросить матушку землю. Ничего подобного рядом не наблюдалось. Но желание с каждой минутой нарастало. Я даже на какой-то миг пожалел, что с насмешкой относился к памперсам, которые, как известно, пару литров держат без проблем. Наверное, все эти муки отразились у меня на лице, и Ташков поинтересовался, что за внутренние противоречия меня грызут.

— Да. Отлить бы.

Ташков, для которого, кажется, в этом мире проблем не существовало вовсе, хохотнул.

— Да все нормально, Пашок. Становись на колени и мочи! Главное, не наклоняйся сильно, а то искупаешься, бл., по полной. Еще конец отморозишь!

Сначала я встал на колени, что не получилось с первого раза по причине мягкой податливости резинового днища лодки. Да и толстенный слой трепещущейся селедки, которая скользила под коленями, никак не давал возможность найти более или менее устойчивое положение. Когда я, наконец, нашел сомнительную, но все же точку опоры, оказалось, что для того, чтобы добраться до своего детородного органа, мне надо было как минимум раздеться по пояс. В резиновом химическом облачении ширинка отсутствовала абсолютно без всяких намеков на ее существование как детали одежды. В итоге, добравшись до самого важного органа, я был мокрый, как молодая и глупая нерпа, от пота и затраченных усилий. Дальше стало еще веселее. Когда, наконец, мое мужское достоинство увидело свет, появилась новая проблема. Дабы завершить процесс, мне, стоящему на коленях, просто не хватило сил, чтобы выдавить из себя струю, способную преодолеть барьер в виде борта лодки. Поэтому пришлось, упираясь коленями в борт, наклоняться и балансировать над водой, одной рукой удерживая спадающее спецоблачение, другой направляя струю так, чтобы ни капли не попало в лодку. Это, слава богу, мне удалось, но попытавшись по привычке стряхнуть последние капли, я не удержал равновесие и просто-напросто плюхнулся на дно лодки прямо в сверкающую чешуйками кучу выловленной селедки. Молодая рыбешка на мою беду была очень живуча и подвижна, и, наверное, очень любопытна, потому что пока я принимал положение, при котором мог привести себя в порядок, небольшая стайка умудрилась проникнуть в мои незастегнутые одежды, и очень живенько рассредоточиться всюду, вплоть до трусов. Еще минут пятнадцать под радостный и зажигательный смех флагманского я выуживал улов отовсюду, выдирая юрких рыбешек, чуть ли не из собственной задницы, и когда, наконец, вернул себя в первоначальное состояние, был обессилен и выжат по полной программе и больше уже ничего не хотел.

Насмеявшись надо мной вдоволь, Ташков неожиданно стал серьезным и снова взял в руки эхолот. Оказалось, что пока мы «веселились», косяк переместился, как по глубине, так и по горизонтали, а потому срочно был выбран якорь, и мы, как потом оказалось, на наше счастье, переместились в другое место, метров на двадцать ближе к островку. Там флагманский, снова проделав манипуляции с эхолотом, размотал леску на наших закидухах, пояснив, что рыба теперь у дна. Мне после всего рыбалка была уже по барабану, тем не менее я послушно закинул вместе с Ташковым закидуху и начал подергивать ее, в душе ожидая конца мероприятия и даже пытаясь поглядывать на часы. На новом месте клев сначала как-то не заладился, но постепенно дело пошло, и к нашим старым рыбешкам стали добавляться свеженькие. Наконец, ненасытный Ташков, оглядев лодку, почти под завязку заполненную рыбой, констатировал, что рыбалка удалась, и предложил мне перекурить, пока он как бы на посошок забросит донку, может чего и хватанет, а уж после можно будет швартоваться к островку и ждать буксир. Я, ликуя в душе, торопливо опустил закидуху, и через пару минут вытащил свою последнюю в этот день селедку. Флагманский же, выудив из вещмешка донку, наживил ее крючки лежащей вокруг свеженькой селедкой, и кинул за борт. Мы закурили. Ташков явно был доволен результатами нашего похода и просто сыпал шутками и прибаутками по поводу моих злоключений. Потом он выбросил окурок и, соблюдая какой-то свой личный ритуал, очень долго водил рукой с леской вдоль борта, а затем резко дернул вверх. Но леска на этот раз не пошла так же легко вверх, как обычно.

— Бл. Пашок, что-то крупное! Сачок готовь!

Я начал судорожно шарить руками по дну лодки, стараясь нащупать среди рыбы сачок, а Ташков, захлебываясь слюной от предвкушения крупной добычи, медленно, с видимым усилием тянул леску наверх. Шла она, судя по прикушенной губе флагманского, совсем не легко. И вот когда я наконец нащупал древко сачка, флагманский, приподнявшись на полусогнутых ногах в лодке, вытянул леску до конца.

На «кошке», на все три крючка которой Ташков насадил по небольшой селедине, зацепившись клешнями, висели два громадных камчатских краба. Это членистоногое, выпущенное в восьмидесятых годах в Баренцово море ради эксперимента, до такой степени обжилось в местных водах, что под корень извело некоторые образцы местной морской живности и расплодилось в совсем уж неприличных количествах. И вот сейчас два выдающихся представителя этого семейства, вцепившись клешнями в крючки, старательно и неторопливо потрошили наживку.

— Ни хрена себе, гаврики нам попались! Борисыч, заноси сачок, такие экземпляры грех бросать! Быстрее, бл.!

Но я ничего не успел сделать. Ташков, стоящий в лодке практически в позе орла, наверное от азарта, а может, и от того, что не хотел отпускать добычу, попытался одной рукой держа леску, другой схватить хотя бы одного краба за свободную клешню. Взмахнув рукой, он потерял равновесие и шлепнулся на дно лодки. Один из крабов, отцепившись, шлепнулся мне на колени, а другой, которого флагманский все же умудрился схватить за клешню, тоже отпустил рыбину, и резко задергав всеми своими конечностями, шарахнул своими шипами тому по руке.

— Ай, бл.!

Ташков разжал руку, и краб упал на борт лодки, с размаху распоров дергающейся клешней этот борт. Из пропоротой лодки со зловещим свистом пошел воздух.

— Мать твою! Борисыч, греби к берегу! Тут под нами метров пятьдесят не меньше, бл.!

Я схватился за весла. До островка было метров тридцать, которые мне показались не меньше полновесной морской мили. Ташков, пытаясь зажать порез одной рукой, другой силился вытянуть якорь, что у него получалось плохо, и через минуту лодка встала, несмотря на то, что я греб, как раскочегаренный колесный пароход. Лодка, удерживаемая якорем, крутилась на месте, и флагманский осознав наконец, что якорь не стоит собственной жизни, быстро извлек откуда-то нож, и полоснул по капроновому шнуру. Лодка сразу рванула вперед, довольно быстро погружаясь в воду, невзирая на все старания флагманского. Как я узнал потом, нормальные рыбацкие лодки состоят из нескольких секций, и когда пробивается одна, другие позволяют ей оставаться на плаву. Такая была и у Ташкова, но на этот раз он взял двухместную, которая была им позаимствована из каких-то военно-морских загашников. Лодка была большой и однокамерной, и он еще никогда ею не пользовался. И вот теперь это резиновое плавсредство стремительно погружалось в воду под весом двух здоровых мужчин и кучи отловленной рыбы.

Наверное, никогда в жизни я не греб так яростно и вдохновенно. Крабы, предоставленные самим себе, копошились под ногами, а тот который упал на меня, так вообще принял мое тело за трамплин, необходимый ему для возвращения в морские глубины, и упорно пытался вскарабкаться мне на грудь. Второго краба Ташков, стоящий уже в совсем непонятной позе, тем не менее умудрялся отбрасывать ногой с борта, чтобы он не сбежал. В пяти метрах от берега лодку уже затопило до такого состояния, что наш улов начал выскакивать за борт, а мы сами практически находились уже не в лодке, а просто балансировали на одном большом резиновым блине. Уж и не помню, как мы карабкались по скользким, покрытым водорослями камням, вытаскивая лодку, но в итоге, когда мы наконец смогли перевести дыхание и немного успокоиться, оказалось, что почти весь улов спасен, а диверсанты-крабы, обессилев от воздуха, тоже валяются рядом, лениво шевеля конечностями. В пылу бешеной гребли я и не заметил, что упрямое членистоногое, штурмовавшее мою грудь во время гонки, практически в хлам порезало мой резиновый комбинезон, и я полностью промок от груди и ниже. Ташков, проведя экспертную оценку состояния лодки, констатировал, что ее легче выбросить, чем заклеить, так как, борясь с пробоиной, он совсем не заметил, что его экземпляр тоже оказался тем еще вредителем.

Выяснилось, что пробоин в борту не одна, а несколько, и наше спасение можно объяснить только чудом и той крейсерской скоростью, которую я умудрился развить, спасая наши жизни. Смех смехом, но вода в мае на Севере редко поднимается выше 4–5 градусов, и проплыть пятьдесят метров в такой воде, да еще и завернутым в кучу одежды, представлялось мне лично маловероятным.

Потом мы часа три сидели на этом каменном пятачке, где не было ничего, кроме бакланьего помета и выброшенного волнами мусора. Флагманский, не потерявший присутствие духа ни на минуту, просто ухахатывался, вспоминая нашу аварийную тревогу, да и я, несмотря на то, что начал понемногу замерзать, тоже смеялся от души, представляя, как это выглядело со стороны. Потом Ташков загадочно заулыбался.

— Знаешь, Борисович, а ведь я тебе сюрприз приготовил. Чуть не забыл.

Я даже не удивился. Сюрпризов в этот день у меня было с избытком.

— И какой, Леонидыч?

Ташков заулыбался во весь рот.

— Сейчас узнаешь. Давай вот сюда, тут камень поровнее… подкрепиться надо, да и согреться не мешает.

Импровизированный стол накрыли на самом плоском камне, найденном на островке. Его составили: тушенка, бутерброды, вареная картошечка в мундире и две фляжки, извлеченные Ташковым из рюкзака.

— С какой начнем, Борисыч?

Я ткнул не глядя.

— Попал! — Вновь заразительно засмеялся Ташков и, открутив крышку, протянул флягу мне.

— Начинай.

Я выдохнул и сделал большой, насколько возможно, глоток. Это была моя перцовка. Я узнал ее и по незабываемому вкусу, и по тому, как мгновенно обожгло мне горло, да и слишком заразительно хохотал Леонидыч, глядя на мое побагровевшее лицо.

— Вот, вот. Потеплело? Я как ее у тебя попробовал, сразу понял, что такой напиток на рыбалке — самое оно! Ты как ушел, я сразу ее и перелил. Ха-ха-ха. Я ж не самоубийца. Давай, я тоже хлебну.

Я протянул ему флягу. Моя перцовка и вправду продемонстрировала отменные согревающие качества. Никакого холода уже не чувствовалось, а стало жарко и даже как-то уютно, и я потянулся к банке с тушенкой.

Когда за нами пришел буксир, мы заканчивали третью, уже мою, фляжку, и наш смех разносился над утренними водами звонко и далеко. В ту ночь нам повезло с погодой, и утро тоже выдались тихое и безветренное. Процесс «согревания» зашел так далеко, что флагманский долго стоял перед своей машиной, решая, садиться ему или не садиться за руль. В итоге мы все же уехали в поселок на его машине, за рулем которой сидел его знакомый с буксира, а мы на заднем сиденье вовсю братались с флагманским, вытряхивая последние капли из опустевших фляг.

Дома я целый час плескался в душе, отколупывая присохшие прозрачные селедочьи чешуйки из самых невообразимых мест, а потом, следуя рецептуре флагманского, засолил свой улов, сварил своего краба, которого употребил с завалявшимся в холодильнике пивом и упал спать до вечера. Больше на рыбалку в море я не ходил ни разу. Каждый раз встречаясь, как по службе, так и просто, мы с Ташковым со смехом вспоминали наш рыболовецкий вояж, но каждый раз я спокойно, но твердо отвергал приглашения на новую рыбалку, и максимум до чего опускался, так это до ловли с пирса во время воскресных вахт. И все-таки как рыбак рыбакам скажу: селедочка и впрямь получилась — пальчики оближешь.