Парторг; замполит и комсорг

Парторг; замполит и комсорг

После Ромашина были другие парторги, но они были менее авторитетны. Основное внимание уделяли своей служебной работе. Никакого идейно-политического воздействия на личный состав они не оказывали. И что удивительно, они не испытывали при этом никаких угрызений совести — числюсь парторгом, вот и все. Пришлось мне самому, наряду с боевой подготовкой, больше внимания уделять воспитанию личного состава. И еще я постоянно включал в этуработу всех строевых офицеров. От этого боеспособность батареи была у нас на самом высоком уровне.

В июне сорок четвертого года меня назначили командиром дивизиона. Теперь в моем подчинении воевала не одна, а три батареи, и я поддерживал огнем целый стрелковый полк. Охватить всю боевую и политическую подготовку дивизиона вплоть до отделений, орудий и тылов, как делал это в батарее, я сам лично уже не мог. В поле моего зрения постоянно были только те службы, которые были поблизости, — наблюдательные пункты, связисты и разведчики. А вот дойти до огневых расчетов, которые находились в тылу, я был уже не в состоянии, меня, как на привязи, держал на передовой неугомонный противник.

Боевое оснащение дивизиона обеспечивали штаб и тылы, а идейно-политическое воспитание должны были осуществлять три освобожденных офицера-политработника: замполит капитан Карпов, парторг дивизиона капитан Каплатадзе и комсорг старший лейтенант Одинцов. Наличие такой политической силы в дивизионе меня поначалу радовало: опытный сорокалетний партработник замполит, энергичный грузин парторг и молодой расторопный комсорг. Да они горы свернут, думал я, везде успеют побывать: и на наблюдательных пунктах, и на огневых позициях, и в тылах — всюду нужны повседневная, живая политическая работа, непринужденное общение, а когда потребуется, и личное участие в тяжкой работе или в смертельном бою.

Но, к моему великому огорчению, политработники повели себя иначе, чем я ожидал. Они, все трое, постоянно сидели в тылах дивизиона, на кухнях или в штабе. Не бывали даже на огневых позициях батарей, которые находились далеко от передовой. А наблюдательные пункты, откуда виден противник, за всю войну ни один из них так и не посетил. К передовой, где идет бой, ближе, чем за три километра, они не приближались. Жили себе в удовольствие в деревнях, вне зоны обстрела, общались больше с местными жителями, чем со своими солдатами. Они совершенно не представляли, что такое бой и как ведут себя люди в бою. Зазвать их на передовую, даже в период затишья, я никак не мог. Они меня, своего командира, не слушались. А полковые политработники и политотдел дивизии предупредили меня, чтобы я политработниками своего дивизиона не распоряжался. Они, дескать, сами знают, чем им заниматься. Скорее всего относительно политработников была какая-то секретная директива, которая оберегала их, запрещала им появляться в бою. И под водительством замполита Карпова политработники моего дивизиона продолжали обитать в тылах и писать свои политрапорты в политотдел.

Время от времени они вызывали к себе в тылы неосвобожденных парторгов и комсоргов батарей. Получали от них информацию, инструктировали. Текущей работой руководили по телефону. Им важно было только одно: чтобы, на случай проверки, в батареях были планы партийной и комсомольской работы. Но что можно выяснить по телефону?

Звонит однажды парторг дивизиона Каплатадзе парторгу 2-й батареи командиру орудия сержанту Боброву, чтобы справиться, есть ли у него план партработы. Связист по ошибке дал трубку не сержанту Боброву, а лейтенанту Боброву — старшему на батарее. Тот слышит непривычное с грузинским акцентом:

— Бобров, Бобров, а Бобров, планпартработыездьзии?

— Что, что? — спрашивает ничего не понявший лейтенант.

— Планпартработыездьзии? — скороговоркой, слитно повторяет свой единственный вопрос парторг дивизиона Каплатадзе.

Не разобравшись ни в смысле речи, ни в том, кто говорит, торопившийся по делам лейтенант подумал, что его кто-то разыгрывает.

— Да пошел ты к…! — сказал в сердцах лейтенант и бросил трубку.

Удивленный Каплатадзе перенес на другом конце провода телефонную трубку к своим безобидным овечьим глазам и смотрит на нее как на виновницу нецензурщины. Пришлось мне, командиру дивизиона, улаживать по телефону неприятный инцидент — оскорбление парторга дивизиона.

Другой раз разъяренный Каплатадзе с пистолетом в руке гонялся на кухне за поваром Мамадашвили. Такое поведение парторга удивило всех.

— В чем дело? — спрашиваю его по телефону с НП. — Как может капитан вести какую-то разборку с рядовым?

— Он меня, как всех, кониной накормил! — ответил парторг. — Он же знает, что грузины «дзе» конину не кушают, как они — «швили»!

За три года моего пребывания на передовой, среди пехоты, я ни разу не видел вместе с солдатами в бою ни одного политработника нашей дивизии. Передовую, и то в дни затишья, изредка посещал единственный замполит одного стрелкового полка. Однажды его ранило, и в нашу дивизию он так и не вернулся. Обычно политработники батальонов проводили с солдатами беседы перед боем. Для этого, как правило, солдат ночью отводили с передовой куда-нибудь в лесок, балку или другое безопасное место. На этом миссия политработников и кончалась. Сделав свое дело, они возвращались в тылы, а солдаты и батальонные офицеры — на исходную позицию для атаки.

Именно поэтому, как показано во «Всероссийской книге памяти 1941–1945» (М., 1995), боевые потери среди политработников за всю войну были в десять раз меньше, чем среди командиров. Если учесть, что в 1941 году, когда в ротах еще были политруки, они погибали наравне с командирами, то за последующие три года боев потери среди политработников были самыми незначительными.

Да, в штабах и на кухнях обитали политработники, хотя и в штабах они только мешали, под ногами путались, и на кухнях без толку мельтешили — под предлогом заботы о питании, ведь и без них старшины обходились. Но они в хате рядом с кухней устраивались и разворачивали свою деятельность: по слухам политдонесения составляли; вызывали к себе с передовой из батарей общественников-парторгов и комсоргов, опрашивали их и наставляли, планы работ им составляли: план — это документ, он в архив идет, хотя он не выполнялся, только формально на бумаге жил. Никто до сих пор эти «политдоносы» так и не рассекретил. Ну а в свободное время (а у них его было достаточно!) общались с населением. Главным образом — с девицами и молодыми женщинами. Им, политработникам батальонного звена, не положены были полевые жены. Полевые жены были полуофициально узаконены только начиная с полкового уровня, то есть начиная с замполита командира полка. Там у каждого была полевая походная жена (ППЖ), как и у командиров полков, начальников штабов полков и выше. Об участи ППЖ — разговор особый. Тема интересная.

Не рассекречены пока и директивы ЦК и Главного политического управления Красной Армии о деятельности политаппарата в армии. Проявлялась большая забота о быте и безопасности на фронте политработников — полномочных представителей и надсмотрщиков партии. В директивах, бывало, верхи и журили политработников за безделье, самоуправство. Ну что может делать всевластный надсмотрщик, который никому из командиров не подчиняется?!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.