Распред-2

Распред-2

Как надену портупею, так тупею и тупею.

Горькая военная истина

Стоять на вахте в базе распредом — это как клеймо, знак прокаженного. Или подобие заразной, неизлечимой болезни, сопровождаемой поносом и другими неприятными осложнениями. Слабонервные не выдерживают. И коли заступил один раз, другой, третий и тебя не сняли ни разу — все, ты в трясине. Другие вахты тебе уже не светят. Забудь о теплом милом корабле, дежурстве по ГЭУ, каюте и подушке. Только штаб! Тебе не хочется, опостылела прокуренная дежурка, надоел кипятильник в стакане, опротивела обязательная фуражка в любое время года, но нет. Оправдал доверие — служи и не рыпайся. В такое чертово колесо поначалу влетел и я. Мало-помалу распредство засосало меня глубоко и намертво. Качать права не позволял срок службы, стоять на вахте плохо не позволяло воспитание. Попытки отбрыкаться к успеху не привели, я сломался и принял положение вещей как должное. Опыт приходит со временем — эта истина непреложная. Я уже отлично знал, кого бояться, кого нет. Кто «сладкое говно», кто суровый добряк. И естественно, стал понемногу позволять себе на вахте гораздо больше, чем раньше. Казалось, фуражку и повязку распреда присобачили к моему телу всерьез и надолго. Но тут и произошло событие, навсегда избавившее высокочтимый штаб от меня до конца моей службы.

Все всегда происходит в выходные дни. Это закон военной жизни. Суббота, а особенно воскресенье для моряка — взрывоопасный фактор. Расслабился, и все, труба! В субботу вечером (любили лейтенантов по молодости на выходные ставить) я бодренько провел развод, быстро принял оружие и отпустил сменившегося распреда домой. Самым внимательным образом выслушал традиционные наставления дежурного по дивизии каперанга Погорелова о бдительности и внимательности. Враг не дремлет! Погорелов говорил долго и убедительно, потом дал телефон, по которому его искать (проверил — телефон домашний), и убыл до утра «проверять корабли» на своем автомобиле. Само собой, дождавшись отъезда комдива. Наш тогдашний адмирал человеком был очень приличным, кричал редко, матом ругался тоже нечасто (не в пример другим). Вместе с тем вздуть мог так, что жить не хотелось. Настоящий флотский интеллигент, хотя, если честно, я в это не верил. Флотская организация плющит всех, даже личности высокоинтеллектуальные с рождения. Но внешне адмирал держался молодцом.

Выходные (смотреть выше) обещали быть спокойными для вахты. В море и из морей никто не уходил и не возвращался. Матросы в те времена еще не научились дезертировать, а офицеры и мичманы пили ради удовольствия, а не чтобы забыться. Комдив тоже очень подробно проинструктировал Погорелова, пожал мне руку и сказал, что будет дома, у него гости, и по пустякам не беспокоить. Сел на «уазик» и умчался. За ним след в след умчался на «проверку» и Погорелов. Через пять минут, поднимая пыль столбом, умчался весь штаб, включая вневременного СПНШ. Немного погодя, пошарахавшись без дела по ПКЗ, дежурный по политотделу каперанг Балагуров забрел в дежурку, поковырял в носу и очень важно сообщил о крайней необходимости своего присутствия в ДОФе (а это поселок). Мол, там сегодня вечером поет хор матросского состава на вечеринке первоклассников, посвященной 72-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Он снова поковырял в носу и дал телефон ДОФа (проверил — и у него домашний). После чего быстро испарился. В штабе стало тихо и пусто. Я с дежурным по штабу и два вахтенных. Один на улице у трапа, другой со мной — рассыльный. Тишь и благодать.

Откровенно говоря, мне очень хотелось, чтобы все побыстрее убрались. Причина была крамольная, но простая и даже детская. В 23.00 по телевизору впервые в СССР должны были показать документальный фильм о битлах. Посмотреть хотелось до жжения в одном месте, полузапрещенная рок-н-ролльная молодость еще давала о себе знать. План просмотра я разработал загодя, и то, что у комдива гости, было мне на руку. Дело в том, что единственный доступный телевизор в штабе стоял у комдива в кабинете, на верхней палубе. Большинство флагманских запирало свои каюты на ночь, но комдив по традиции свою оставлял открытой. Вот в его-то каюте я и собирался окунуться в историю ливерпульской четверки. Мичман, дежурный по штабу, менял меня в два часа ночи. Штаб пуст. На телефоны я посажу рассыльного, он будет отвечать на звонки, представляясь мичманом, и в случае опасности вызовет меня прямой связью из кабинета адмирала. Верхний вахтенный будет следить за автотранспортом, заезжающим на пирс или проезжающим в непосредственной близости от него. Схема действий проста: по пирсу идет офицер (которых в ночь с субботы на воскресенье никак не ожидалось) или на пирс въезжает «уазик» — верхний вахтенный открывает дверь и кричит рассыльному. Тот поднимает трубку прямого телефона, и через 30 секунд я на месте. Грамотный, оперативный, по-военному четкий план.

В 23.00 я так и сделал, обязав парой подзатыльников укутанного в тулуп, засыпающего верхнего вахтенного следить за обстановкой на пирсе. Начало было приятным. Усевшись на мягкий комдивовский диван, я включил телевизор, откинулся и приготовился смотреть. Явно чего-то не хватало. Сбегав в дежурку я вытащил из портфеля походный кипятильник, чашку и весь комплект бутербродов. Приготовить чашку кофе было секундным делом, и я уселся перед телевизором с горячим напитком и домашними заготовками жены. Не спеша подкрепился. Кофе и сигаретный дым — понятия неразделимые. Подтащив поближе журнальный столик с пепельницей, я закурил. Легкие опасения затерялись в подкорке головного мозга с первыми аккордами битлов. Я окончательно расслабился. Захотелось уюта. Первым делом в угол дивана полетела фуражка и ремень с портупеей. После второй чашки кофе стало жарковато, и я расстегнул тужурку. Ботинки тоже изрядно мешали и жали ноги. Я уже совершенно раскис, скинул хромачи и, задрав черные флотские караси на журнальный столик, окаменел перед экраном в позе отдыхающего ковбоя. Фильм был интересный, песни великолепные, диван мягок и удобен. Я даже начал поклевывать носом, несмотря на поглощенное кофе. Кабинет стал каким-то родным, уютным, и я постепенно погружался в состояние нирваны.

По иронии судьбы, именно под звуки «Yellow submarine» я буквально кожей почувствовал присутствие в кабинете постороннего. Ощущение опасности было таким отчетливо-тревожным, что я прямо в карасях спрыгнул на палубу и повернулся к входной двери.

На пороге стоял комдив. Адмирал, правда, был в штатской одежде, что было совершенно незаметно при взгляде на его лицо. Все подробности его внешнего вида блекли и терялись на фоне гаммы чувств, пробегавших по суровому лицу флотоводца. По-моему, он еще сомневался, в свой ли кабинет заглянул или ошибся. Или он вообще не в своем штабе? Но то, что босой, полуобнаженный старлей сжимая в руке дымящуюся сигарету, доложился по уставу, убедило его в обратном.

— Товарищ адмирал! Во время несения службы замечаний не было. Распорядительный дежурный старший лейтенант Белов.

Я докладывал громко, чеканя слова, как на параде, одновременно пытаясь попасть ногами в ботинки. Адмирал ошалело продолжал безмолвствовать.

— Прошу разрешения.

Сигарета в руке мешала действовать. Я машинально сунул ее в рот и начал облачаться в амуницию. Вот эта сигарета во рту и взорвала адмирала, как фугасную бомбу.

— Да ты… Ты… Пацан, мальчишка, что себе позволяешь?! Наглец! Я тебя!..

Слов адмиралу явно не хватало. Напялив фуражку, я приложил руку к козырьку и произнес «волшебные» военные слова:

— Прошу разрешения.

— Вынь соску изо рта!

— Есть! — Я наконец сообразил выдернуть окурок. У военных есть четыре фразы, палочки-выручалочки на все случаи жизни: прошу разрешения, так точно, есть, виноват. Главное, на все отвечать только ими, и ты выскользнешь из-под любого обвала.

— Прошу разрешения идти?

Адмирал впервые сдвинулся с места и сделал два шага ко мне.

— Пять! Нет, семь суток ареста! В понедельник на губу!

— Виноват!

От адмирала пахло хорошим коньяком. «Наверное, неплохо с гостями погулял», — невольно подумалось мне.

— Ты снят! Звоните СПНШ, поднимайте его, вызывайте дежурного, чтоб вас сейчас же заменили. И на губу! На губу! Вы скоро баб в мой кабинет водить начнете. Вон отсюда!

Я метнулся к двери и выскочил в коридор, чуть не снеся косяк.

В дежурке сидел рассыльный с виноватым лицом. Боец был из моего дивизиона и искренне переживал за оплошность.

— Тащ… Он пронесся, я не понял кто. Не успел тащ… Простите!

Я молчал. Было так тошно, что даже ругаться не хотелось. Пару минут сидели в тишине. Потом спустился комдив.

— Я домой.

И молча вышел на улицу.

Как оказалось, произошел случай из серии непредвиденных. Комдив гулял дома с гостями, и под занавес вечера обнаружилось, что адмирал обещал кому-то интересную книгу, а она осталась в кабинете. Адмиралы, особенно подводники, ребята решительные. Вызывать машину не стали, дабы не пугать водителя запахом, к тому же один из гостей не пил и был за рулем. Оперативно погрузились и помчались в зону. Адмирала все знали в лицо, и «жигули» с ним на борту останавливать ночью никто на КПП не решился. А на пирсе заинструктированный мной вахтенный поступил по-военному тупо. Насчет «жигулей» его не предупреждали, и сигнал тревоги он не поднял. Въехали так въехали. А когда узнал поднимающегося по трапу комдива, было уже поздно. Дальнейшее известно.

Военный я исполнительный, поэтому сразу позвонил Погорелову. Тот зевал в трубку, как заведенный, кряхтел, сопел и приказал не теребить людей до утра. Мол, разберемся утром. Я с его доводами полностью согласился и больше никаких шагов не предпринимал. Утром в штаб, кроме Погорелова, не прибыл никто. Даже СПНШ. Сам же я замены не искал. Подставлять такого же горемыку, как я, было бы просто свинством. Погорелову тоже было до лампочки мое снятие.

— Не мне тебе замену искать. Звони СПНШ сам — пусть меняет.

СПНШ дома не было, и я тихо-мирно достоял вахту до победного конца. Комдив не появился, видимо, продолжил застолье, заливая оскорбление, нанесенное разнузданным старлеем. А скорее всего, просто здорово погулял. Адмиралы тоже люди.

Воскресный вечер прошел в сборах. Я готовился к губе. Соседка меня постригла. Сосед, ссылаясь на богатый опыт, засыпал дельными советами по арестантской части. Собрал портфель, немного выпил под ужин и, внутренне готовый, упал спать.

В понедельник, вернувшись с утреннего доклада, командир сразу вызвал меня.

— Белов. Комдив только шипел при твоей фамилии. Приказано посадить сегодня же. Во сколько там принимают?

— После 14.00, товарищ командир.

— Печатай записку об аресте на семь суток, принесешь — подпишу. За что — придумай сам. Ты, Белов, охренел, конечно, такое отчебучить на вахте. Ступай.

Записку я напечатал: «Семь суток ареста с содержанием на гауптвахте за нетактичное поведение с командиром дивизии подводных лодок». Покурил с мужиками, послонялся по казарме. И двинул к командиру визировать документ. Командира не было. Дневальный сказал, что его вызвали в штаб. Через полчаса он вернулся, и сразу же снова вызвал меня.

— Готов к посадке?

Я кивнул.

— Х… тебе! Сядешь, но в другое место. В 15.00 на 12-й пирс к Водограю. Идешь на КШУ на две недели. Отсидишь потом. Доволен?

— Так точно!

На губе в ноябре делать нечего. Холодно и сыро. Море куда лучше. И мой командир прекрасно это понимал. Так вместо ареста я ушел в море. Потом сесть снова не получилось, снова подвернулось море. Потом еще. Потом автономка.

Постепенно все забылось. Только вот штабная вахта стала для меня табу на всю оставшуюся службу, чему я был, естественно, безумно рад. А на ясные очи контр-адмирала я еще долго не попадался и старался теряться в толпе при его появлении на построениях. Да и командир старался меня на люди сильно не выставлять, проявляя непонятную для меня доброжелательность. Только где-то через год он вышел с нами в море и случайно столкнулся со мной в курилке.

— А, наглец! Отсидел?

Я судьбу искушать не стал и соврал не покраснев.

— Так точно, товарищ адмирал! Семь суток, как с куста и в полном объеме!

— То-то, Белов. Веди себя прилично, не наглей. Распорядительным я приказал тебя больше никогда, слышишь, никогда не ставить! Понял?

И не дожидаясь ответа, вышел из курилки. Так штаб лишился моих услуг, о чем ни я, ни он не жалеем. Каждому свое.