«ШТРАФБАТ» КАК ЗЕРКАЛО НАШЕГО ВРЕМЕНИ ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
«ШТРАФБАТ» КАК ЗЕРКАЛО НАШЕГО ВРЕМЕНИ
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Хотя оценка фильма «Штрафбат» не составляла главную цель книги, тем не менее она высказана, надеемся, отчетливо и состоит в неприятии художественной и гражданской позиции сценариста Эдуарда Володарского и режиссера Николая Досталя. Вместе с тем автор хотел бы особо подчеркнуть, что ни в коем случае не претендует на истину в последней инстанции. Больше того, он сознательно вступал в полемику только с авторами фильма и стремился минимально ссылаться на мнение критиков — и союзников, и противников, хотя недостатка в откликах на «Штрафбат» в СМИ не было.
Между тем эти отклики сами по себе вызывают большой интерес. В них фильм предстает как зеркало нашего времени. Сказать, что зеркало кривое, будет не совсем правильным, ибо оно, хотя и неполно, но верно отражает ту, мягко говоря, своеобразную общественную атмосферу, которая ныне утвердилась в России вокруг истории Великой Отечественной войны и ее итогов. С одной стороны, власть посылает обществу импульсы, которые должны свидетельствовать о ее приверженности патриотизму, уважительной памяти о подвиге старших поколений. И хотя позиция государства, увы, слишком часто декларируется в казенно-дежурной манере, она тем не менее встречает поддержку значительной части наших сограждан, для которых неприемлемо ощущение иванов, не помнящих родства. С другой стороны, многие СМИ, избавленные от политической цензуры, освободили себя и от цензуры нравственной, от цензуры правды и под предлогом «нового прочтения» истории вовсю унижают Россию, глумятся над Победой и победителями.
И оба эти начала странным образом сочетаются. Не станем высказывать догадки, кто от этого выигрывает. Однозначно — в проигрыше историческое сознание наших соотечественников, без опоры на которое Россию не поднять, какими бы высокими ни были цены на нефть на мировых биржах.
Так что зеркало — как зеркало, отразило то, что есть. И нечего на него пенять, коли... (вспомним с младых ногтей знакомый эпиграф к гоголевскому «Ревизору»). В любом случае есть смысл познакомить читателей со всей палитрой взглядов на фильм, представленных в отечественных СМИ после выхода картины на телеэкран. Пусть они сами составят собственное мнение.
***
Недавно я пересмотрел предвоенный «оборонный» фильм «Если завтра война», в свое время на ура встреченный советским зрителем. Как лихо там получалось — стоило садануть как следует кулаком врага, перешедшего нашу границу, как вся кучка неприятелей (их количество на экране исчислялось двумя десятками) сломя голову бежала назад. И гордо летели наши чудо-самолеты, рядами катились грозные броневики и лихо скакали отважные кавалеристы, наводя ужас на полчища ворогов. Зрителя убеждали, что противник будет смят одним махом. Что вышло на самом деле — мы знаем.
И вот прошло почти шестьдесят лет после Победы в тяжелейшей войне. Уже начали разрушаться памятники, поставленные в честь героев, их имена, увы, сегодня мало что говорят молодежи. Но мы-то знаем, что не должно забыться, а потому к 60-летию выделены средства на фильмы о войне и кинематографисты их осваивают. Три сериала, показанные недавно по ТВ, — «На безымянной высоте», «Диверсант» и «Штрафбат» — сделаны в русле традиции военно-патриотического фильма.
Военными фильмами нас в свое время перекормили. Особенно подпортили картину легковесные боевики про разведчиков, которые легко преодолевали все трудности. Те ленты не принято было критиковать. Как бы сама тема прикрывала их от выпадов рецензентов. Сейчас ситуация иная. После премьеры «Штрафбата» моя знакомая услышала разговор двух девушек в кафе. «Посмотрела тут "Штрафбат", — сказала одна девица другой. — Хорошее кино — про войну. Только я не поняла, про какую».
Вот она — реальность: дети воспитаны на компьютерных играх в «войнушку», где таких понятий, как любовь к Отечеству, гордость, жертвенность, попросту нет. Ни в одной компьютерной игре не роют окопы, не стирают портянки, не хлебают кашу из котелка, не вытаскивают раненых с поля боя.
Все это накладывает отпечаток и на творчество кинематографистов. К примеру, сериал «На безымянной высоте» оставляет ощущение облегченности манеры, глубокого проникновения в психологию участников той войны нет. Как в голливудском боевике «Врагу ворот» о сталинградском снайпере Василии Зайцеве. Все было круто замешано и вроде бы похоже на правду (снайпер такой был, история взята за основу реальная), но от фильма изначально несло фальшью. И дух был не тот, и цели у авторов не те: они пытались развлечь, а не рассказать правду, не пробиться к нашим душам. И когда на экране возникают летящие компьютерным образом пули и в девушке-снайпере (Виктория Толстоганова) нас заставляют видеть супербойца, советские командиры на фронте едят вымытые под краном овощи, а бойцы в старательно наглаженной амуниции залихватски обращаются со стрелковым оружием, мы понимаем, что все это кино шито белыми нитками. Эта, попытка начать новую кинематографическую традицию показа войны нам не близка. Хотя, может быть, вполне приемлема для ребят, которые не очень понимают, кто за что там воюет, — им главное, чтобы было круто, эффектно, чтобы грохотали выстрелы. <...>
А «Штрафбат» зрителя зацепил за живое. И не экзотичность темы штрафников тому причина. О штрафниках был, например, фильм «Гу-га», который ни событием не стал, ни нового о войне ничего не поведал. Герой там был нежен и обаятелен, в штрафбат попадал за пустяк, проводил под яблоней ночи с красоткой Верой Сотниковой, легко шел от боя к бою и так же легко ушел из памяти зрителей.
«Штрафбат» Николая Досталя по сценарию Эдуарда Володарского тоже подхрамывает и грешит облегченными сюжетными ходами, но высокая задумчивая музыка Рахманинова, звучащая на начальных титрах, заставляет особенно пристально вглядываться в лица героев. В них есть что рассматривать: перед нами не ангелы и невинные страдальцы, а воры, бандиты, презревшие свои убеждения, политзаключенные и даже поп, нарушающий заповедь «не убий». Нарезка из военной хроники, предваряющая каждую серию, завершается стоп-кадром смотрящего нам в глаза солдата, сдавшегося в плен и уже не ждущего от жизни ничего хорошего, — горький, трагический взгляд, взывающий к пониманию и состраданию.
Долгие годы нас заставляли считать, что РУССКИЕ НЕ СДАЮТСЯ! Да нет, и сдавались, и предавали своих, и воевали на стороне противника. А население кое-где даже цветами встречало оккупантов. Всякое было. Вот про это «всякое» и взялись поведать сценарист фильмов «Проверки на дорогах» и «Торпедоносцы» Эдуард Володарский и постановщик фильма «Облако-рай» и сериала «Гражданин начальник» Николай Достань.
Как известно, штрафбатами затыкали дыры в обороне, бросали их в самое пекло. Никто не скрывал, что эти провинившиеся перед властью мужики никому не нужны. Штрафники не доживали не то что до победы, но даже до второго боя. Почти каждую неделю их ряды обновлялись на сто процентов.
Авторы «Штрафбата» доводят своих героев до последней серии. В этой «поблажке» — одна из неправд картины, в целом жесткой и правдивой. Другая неправда — в сюжетной выстроенности каждой серии. Подчинение законам сериала увело из фильма спонтанность, которая присуща каждой войне, заставило смотреть «истории». Героическая сага о комбате Твердохлебове (Алексей Серебряков) и его товарищах по несчастью чуть не превратилась в сборник побасенок о штрафных батальонах — о захвате «языка», о рейдах за продуктами на фашистский склад, о покорении женских сердец, об уроке, который получил капитан-антисемит.
Одни из новелл убедительны, другие, как лирическая новелла о любви Абраши и медсестрички, явно служат дежурной, «на сладкое» добавкой к напряженному драматичному сюжету. Хотя матерная песня, спетая штрафниками-уголовниками на марше, — это своего рода скандальная сенсация (хотя никакого скандала, похоже, не разразилось) на нашем экране. И то что бойцы пристреливали своих, струсивших в бою, чтобы те числились героями и их семьи получали пособие (а пристрели их СМЕРШ, о пособии и речи не было бы), новое. И комбат, просящий у священника благословить его перед боем, — смело и небанально. И даже такая деталь, как открывание рта артиллеристами во время залпов, почему-то раньше не была замечена экраном. Главные герои колоритны и запоминаются: и упрямый, фанатичный Твердохлебов (Алексей Серебряков), и вор в законе Антип Глымов (Юрий Степанов), и веселый уголовник Лешка Стара (Александр Баширов), и героически воюющий, а в свободное время отпускающий грехи священник (Дмитрий Назаров), и колоритный энкавэдэшник (Роман Мадянов). Их характеры почти не приглажены, это воистину русские люди во всем многообразии их типажей.
Создатели «Штрафбата» тщательно восстанавливают фактуру времени. При этом «провисают», не имея весомого драматургического материала, некоторые хорошие актеры (Василий Мищенко, Алексей Жарков, Андрей Смоляков). Сцены воспоминаний Твердохлебова о жене, сыне и своих былых заблуждениях относительно правильности и гуманности советского строя — это повторение давно пройденного.
Не производит должного впечатления финальный бой с танками, когда погибает почти весь батальон Твердохлебова, — панорама по лицам убитых бойцов, к которым мы прониклись симпатией, не вызывает ни дрожи, ни слез (были в сцене боя моменты преувеличенного пафоса, который уже не вызывает доверия). Сострадание и трепет рождаются лишь тогда, когда отец Михаил, бродя среди погибших, начинает их отпевать. И когда звучит реквием по всем убиенным на войне, начинаешь ощущать великую силу веры и важность служения Отчизне.
По сути, «Штрафбат» — это сага обо всей нашей стране, бывшей в те годы огромным штрафным батальоном, и дань памяти жертвам войны (не забыть серию, в которой батальон Твердохлебова посылают в атаку по заминированному полю!), памяти людей, мостивших путь к победе и к будущему страны. Об этих людях и временах нужны и даже необходимы фильмы, которые обжигают, открывают новые грани войны, а не ведут игру в «войнушку».
Петр Черняев, «Парламентская газета», 2004, 15 октября.
***
Ложь долго не живет. А длительное молчание вправе нарушить только правда. Это плюс известный по прежним работам и, увы, редкий на сегодняшнем телеэкране профессионализм авторов и исполнителей неизбежно заставляют отнестись к работе Николая Досталя и Эдуарда Володарского с высокой степенью уважения, признательности и требовательности. И уже первые серии этого многосерийного фильма свидетельствовали о правомерности наших ожиданий, о гармонии художественных средств сценариста, режиссера, оператора в задаче возвращения привычному словосочетанию «личный состав» его изначального смысла. Даже мимолетные скупые строки автобиографий в сцене прибытия пополнения воссоздают штрихи поколения. Великого поколения, защитившего Родину. Перед нами люди, люди разновеликие, судьбы которых раздроблены знаменателем эпохи, но у каждого в числителе — Россия. И это делает их цельными.
Если выбор Алексея Серебрякова на стержневую роль комбата Твердохлебова или Александра Баширова в качестве картежного «каталы» можно рассматривать как «домашнюю заготовку», изначально обреченную на успех, то образ вора в законе Глымова в исполнении Юрия Степанова — пример совершенно иного режиссерского приема. Мы привыкли, что в предыдущих экранных воплощениях не он, а к нему обращались «гражданин начальник». Казалось бы, логичнее и «физиономистичнее» было бы махнуть их местами с Алексеем Жарковым — комдивом Лыковым. Однако здесь как раз тот случай, когда Ломброзо отдыхает.
С одной стороны, резкая смена амплуа для талантливого актера всегда плодотворна, даже на подсознательном уровне заставляет отбросить ранее наработанные, как бы сами по себе возникающие черты. Он не просто «выживает» в непривычном для себя образе, но создает уникальный, что называется, штучный творческий продукт. Исконное степановское добродушие под коростой рецидивиста дает ту самую глубину образа, объемность натуры. Крупные планы, которыми в течение всего фильма ярко и умело пользуется оператор, позволяют увидеть и блатную отчужденность взгляда, когда в рукопашной Глымов закалывает фрица финкой, и едва подавляемую боль в момент вынужденного расстрела бегущего с передовой своего бойца, и влажную оттепель души, неожиданно обретшей любимого человека, и неведомый доселе страх потери от признания «Вор я. Вор в законе». На что, кстати, следует блестящая реакция русской женщины, с милой непосредственностью сыгранной Полиной Кутеповой: «Миленький ты мой, как же тебя так угораздило?»
А с другой — просматривается и косвенная характеристика эпохи, в которой врожденные качества лидера приносят одному погоны золотые, а другому — кличку «погоняло». А как эпоха переменится?..
Тема штрафбата, конечно, рождает не только мотивы трудного единения людей, еще недавно на воле и в неволе числящих себя по разным статьям, обретения смысла жизни и смысла смерти. Сквозь весь фильм, сквозь страшные эпизоды войны, в которых некоторые могут узреть излишнюю натуралистичность, проходит тема ценности человека. Ее носителем является едва ли каждый красноармеец и командир. И в действительности были командиры, отказывавшиеся вести своих солдат на верную и бессмысленную гибель, не боявшиеся трибунала, штрафбата и расстрела. Многие аналоги эпизодов фильма теперь мы можем узнать из открывшихся архивов НКВД. Генерал Лыков, уважая жесткий рапорт комбата с просьбой отстранения от должности, в сердцах произносит: «У меня под Сталинградом почти полк полег. Так что, я теперь стреляться должен?!»
Совпадением мы называем то, чего не можем объяснить. В те же дни, в то же время по каналу REN TV шли серии документального фильма «Чеченский капкан». Если бы кто-то вдруг после хриплой фразы комбата Твердохлебова «Нет больше батальона, товарищ генерал» переключил кнопку, то страшным полувековым эхом услышал бы: «Нет больше бригады...» Любые художественные кадры меркнут перед реальными съемками боев в Грозном, пейзажи новейшей истории куда как жестче. Та же лампасная боязнь доложить правду Верховному. Но ни рапортов об отставке, ни высокопоставленных покаянных лиц. Штрафбат кровью искупал свою вину перед Родиной. Чью вину искупали недавние новобранцы? Придет время, и нам расскажут об этом в художественном сериале?
Но вернемся на канал «Россия». Набравший мощный разбег фильм вдруг с каждой серией начал заметно терять свой накал, выглядеть, как бегун, то ли не рассчитавший дистанцию, то ли на середине ее задумавший уйти в многоборцы. Все больше и больше стало появляться параллельных, почти вставных эпизодов, линий, по стилистике, а порой и жанру выпадающих из общего рисунка. Авторам показалось мало постоянных и порой удачных эпизодов довоенной биографии героев, настораживаю-
ще искусственной сцены политдискуссии на печке между боями двух штрафников, бывших партийцев. Появился власовец, который в гитлеровском плену участвовал в расстреле Твердохлебова, и теперь, попав уже к нашим, языком Валерии Новодворской излагает своей несостоявшейся жертве всю ненависть к «коммунякам». И Твердохлебов на прощание дает ему свое табельное оружие с одним патроном, прекрасно понимая, что этот последний патрон должен убить их обоих. Ибо образ особистов в фильме заслуженно однозначен. Только вот звания генерала госбезопасности не было — у них и звания были особые — старший майор, комиссар 3-го ранга...
А если взять еще один долгий вставной мотив — кровавых стычек бывшего студента Цукермана и антисемита капитана Бредунова, то последнему это едва ли сошло бы с рук — уж что-что, а факты антисемитизма занимали немалое место в рапортах всесильному заместителю начальника управления особых отделов НКВД Соломону Рафаиловичу Мильштейну. Впрочем, я не исключаю, что фамилией капитана сценарист сам сигнализировал об определенной несерьезности этой истории.
Есть в фильме и сюжет об изнасилованной одним из штрафников и затем повесившейся девушке. Его необязательность наводит на мысль о неких, я бы даже не сказал законах, скорее понятиях, укоренившихся в нашем телесериале. К ним, в частности, относится постоянная подпитка действия примелькавшимися зрителю лицами. История с девушкой явила нам в качестве ее деда Льва Борисова, как бы на перевоспитание попавшего из «Бандитского Петербурга» в «Штрафбат». Эту мысль укрепило последующее явление Дмитрия Назарова в качестве священника отца Михаила, взявшего в руки и винтовку, и гитару. Но и тут, в общем, нечего добавить к уже прозвучавшему в самом фильме вопросу: «Ты с неба, что ль, свалился, святой отец?» Отец Михаил — сын убитого красными священника, белогвардеец. Через него как бы показывается непримиримый конфликт сталинизма с церковью. Он становится одним из поводов нового ареста Твердохлебова. Но именно во время войны линия партии по этому вопросу была изменена.
И актеры-то все хорошие. И аргумент, что все подобное бывало, предвижу. Но все-таки авторам стоило задуматься, почему Лев Толстой не объединил «Войну и мир», «Анну Каренину» и «Отца Сергия» в один роман. Он счел это невозможным не только потому, что в 1812 году не было железной дороги. И кинокамера все же не кунсткамера.
Претензии к сериалу есть. Но надо отдать должное, эта работа по профессиональному уровню выше многих предшествующих и соседствующих. Она вселяет надежду, что этот фильм не только о прошлом, не только о войне, но и о нашем телевидении, вволю нагулявшемся по «малинам», «хазам» и «стрелкам» и в суровый час возвращающемся к нормальным людям. О необходимости прорыва. Видимо, и сегодня здесь не обойтись без «Штрафбата».
Алексей Бархатов, «Литературная газета», 2004, 6—12 октября
***
Одиннадцатисерийный фильм Николая Досталя собран из эпизодов, обкатанных на обоих флангах нашей перевоеванной в литературе и искусстве войны. С одной стороны — «Освобождение», оперативные и стратегические идеи Симонова, неунывающий на этом свете Теркин... С другой стороны — «Архипелаг Гулаг», особисты, зэки, «Смерш» и «Теркин на том свете».
Как примирить эти края? Там поют «Мурку» и вспоминают одесский кичман, здесь поют «Вставай, страна огромная» и вспоминают итога голосования на XVII партсъезде. И все сбиты в одну колонну. Штрафной батальон.
Интересно, что социальные роли высвечиваются и фиксируются не столько через анкеты и статьи (статьи Кодекса и сроки отсидки), сколько через мгновенный взгляд, по которому видно, кто есть кто. Вот шулер, а вот бывший парторг, а вот пахан, вор в законе, а вот бывший кадровый командир. Все бывшие, все должны возвратить себе характеристики. Потому что они — врожденные, эти характеристики, они вытекают из характеров. Фатально.
— Кто согласен идти на фронт? В Красную Армию!
Вариант: кто согласен идти в Русскую Освободительную армию — к Власову?
По лицам видно, кто шагнет вперед. И там, и тут. Тип один. Всякий, кто шагнет, — добровольно встанет в строй, то есть безропотно подчинится комиссарам-коммунистам. То есть окажется все тем же быдлом, как в зоне лагерной. По сталинской логике.
Уравновешивая эту тяжкую перспективу, авторы фильма «Штрафбат» выносят в пролог то же самое, но в зеркальном, гитлеровском варианте. За немецкую похлебку русские готовы пойти воевать против своих. Это — по гитлеровской логике. Вышагивают вперед самые крутые. Они будут убиты в боях. Остальных немцы немедленно косят из автоматов. «Свиньи».
Зеркально: у нас. Стадо зэков остается за колючей проволокой. «Бараны». Вышагивают вперед самые крутые. На неминуемую геройскую гибель.
Один пройдет сквозь все. Расстрелянный — воскреснет. Выйдет живым из рук смершевцев. Уцелеет в атаках, в разведках боем, в разборках кровью.
Яростное белое лицо — белое от праведного гнева, яростное от безысходной героики. Комбат — серединная точка между рядовым и маршалом. «Батяня-комбат», как поименовали его в эпоху «духов» и «чехов». В эпоху «гансов» и «фрицев» — проштрафившийся сын родины и отец штрафникам-солдатам.
Поколение назад этот тип был символизирован у нас лицом Олялина. Теперь — Серебряков.
Мне не мешает, что его герой, который должен быть убит в каждой из одиннадцати серий, выходит невредимым. Я принимаю это художественное условие. Не может Вергилий сгинуть в первом же круге «Ада» — он должен провести Данте по всем кругам.
Ад — мука души. Неразрешимость, тупик. Воевать против Гитлера — значит воевать за Сталина. За колхозы и голодомор, за пятилетки и репрессии, за чахоточных комиссаров и гладких особистов, за туманный коммунизм и реальные экспроприации.
Кто примирит? «Родина-мать». Но ведь опять придут и опять все выгребут! Да, так. Не выгребут комиссары — выгребут бургомистры. «Что туг объяснишь?»
Объяснение дает пахан (Юрий Степанов): «Кроме Советской власти есть еще родная земля». Кажется, предел ясности. Не красная звезда РККА, не триколор РОА, не хоругвь с Богоматерью. Земля. Та, в которую ляжем. За которую ляжем. А земля — чья?
Савелий Цукерман пошел на фронт добровольцем из десятого класса школы и попал в штрафбат за драку с лейтенантом, который назвал его жидом. Лейтенанту тоже досталось от начальства: за антисемитизм. Он признал, что с этим Савелием хватил лишку. Или дал маху.
Еврейская тема — завоевание эпохи гласности. Во времена фильма «Освобождение» и духу еврейского в такой теме не было бы.
Вот я и внюхиваюсь. Вроде бы лейтенант признал, что не прав. И Савелий, давший ему в морду, может успокоиться. Но что-то я, зритель, успокоиться не могу. Действует киногения — физиономическая магия. Не уймется антисемит и не успокоится еврей. Все равно всплывет фатальная несовместимость. Фатальный грех. Фатальная реальность на «родной земле». Кому она мать, кому — мачеха.
Пахан, главный практический умник сериала, так и говорит: мы-де туг, в штрафбате, грехи искупаем, а как искупим, снова грешить начнем. Святая правда. В России, как известно, честных нет, все святые.
У бывших партийцев своя шкала греховности. Зачем Сталин на XVII партсъезде украл голоса у Кирова? Форсаж этой темы в фильме кажется несколько натянутым. У Гроссмана лучше: эти ребята сажали друг друга, потом один за другим сели сами и теперь лежат смирненько на соседних нарах. А туг — зубатятся. Сталинец кировца троцкистом обзывает. Строго говоря, это неточно. Троцкисты были не за Кирова, троцкисты были за Троцкого. А Киров был сталинец. И не Сталин его убил — убил Николаев на бабецко-самецкой почве. А Сталин это убийство использовал как предлог, чтобы развернуть чистку. Использовал бы и любой другой предлог. Дела давно минувших дней, плюсквамперфект истории, оттенки окаменевшего дерьма.
В фильме это так и воспринимается. Может, так и задумано. А может, добавлено из «антикоммунистического» списка сюжетов для полноты, так что получается вроде подсветки сбоку. Спор на меже, давно перепаханной танками. А пашет все она же: Родина-мать.
А вот и отец появляется. «Святой отец» (Дмитрий Назаров). Завидел немцев на окраине родного городка, поднялся на колокольню, вдарил.
— Это что, заутреня? Вечерня? — интересуется братва — бывшие зэки, ныне штрафники, дети атеистической эпохи.
— Хрена! — объясняет всезнающий пахан. — Это набат. Вскочили и побежали бить немцев. Поп, не снимая скуфьи и рясы, тоже хватает автомат и бьет супостата без промаха.
Честно сказать, картинка для 1944 года несколько анахроничная. Цитата то ли из эпохи Минина-Пожарского, то ли из эпохи новейших чеченских войн, где нынешние войсковые священники пытаются заменить упраздненных парторгов. А что происходит такое в 1944 году, извините, не поверю. Хотя местоблюститель отец Сергий уже допущен в патриархи. А отец Михаил, то есть поп этот местный? Он об эту пору либо еще в ссылке, либо в «нетях» и уж наверняка в цивильном, не в рясе.
А они ему: «святой отец». Еще одна неувязочка: католический душок. Это там, у папежников, священники — «отцы святые». А у нас, в православии, они кто? Вот именно. Грешники. Православный штрафбат.
А вот правда без всяких неувязок: при появлении немцев население сбегает. При появлении наших — тоже. Ох и досталось бы Досталю за такое в прежние времена. Как полагается встречать освободителей? С цветами, выйдя на улицы. А тут — ни души. Пусто. Сидят по чердакам и подвалам. Боятся? Именно. Потому что наш освободитель изнасилует не хуже немца. Впрочем, может, и пожалеет.
А немец? Немец может расстрелять. Но тоже может пожалеть. Ходил тут один оккупант к нашей овдовевшей солдатке. Дочку ее малолетнюю подкармливал. «Дядя Курт». Интересно, что стало с дядей Куртом, когда немцев погнали с нашей родной земли? Наверняка утопили дядю Курта в Днепре. А не в Днепре, так в Висле. А не в Висле, так в Эльбе. Не ходи, дядя, по чужим землям. Но он ведь добрый!
А что пахан сказал, помните? Пахан сказал: вот от старых грехов отмоемся и начнем по новой. И я говорю: весь мир — штрафбат, все люди виноваты. Увы, в новом тысячелетии подтверждается тысячелетний русский опыт.
Однако и насильника родимого наказание не минует. Накажет его та самая «гнида», тот самый особист-гэбэшник, который фильтрует окруженцев, выводит на чистую воду врагов народа и внедряет в каждое подразделение своих сексотов. Накажет по-своему: заложив в досье чистосердечное признание (за которое насильнику светит трибунал) и держа этот залог, заставит доносить.
Казнь для души — страшнее египетской. Выходит, система карает не только честных, но и подлых?
И над особистом с двумя просветами на погонах, уверенным, что врага народа можно разглядеть в каждом, сидит где-то наверху другой особист — в погонах с золотым шитьем — и по типу человеческому другой: не Смердяков с заплывшей рожей, а бритый наголо, тощий... Великий Инквизитор. И, листая досье комбата, роняет сквозь зубы:
— Разберемся. Примем решение. А ты поперед батьки не лезь. Свободен.
Это уже чуть-чуть посложнее, чем святая ненависть к цепным псам режима. Режим — это вообще цепи, в том числе и на псах. Войны выигрываются режимами. Иначе все равно цепи. Иноземного производства. И на псах иноземных. Не знаю, какая овчарка злее: немецкая, кавказская...
Наш отечественный «пес господень», «гнида», особист-дознаватель подрывается на «продовольственном вопросе». Это характерно (я имею в виду позицию авторов фильма): не на идеологии подрывается, а на жратве. Услышал, что недалеко немецкий склад, пошел хапать, хавать. Шнапс, сосиски-колбаски. Подхарчился: схлопотал от немцев пулю в винном подвале. Прямо в пасть.
Тут самое время отсалютовать автору сценария Эдуарду Володарскому, который дал «псу» значимую фамилию: Харченко. Кажется, это единственный случай такой простодушной ономастики в сериале. Впрочем, не единственный. Комбат — Твердохлебов. На том стоим.
Тут-то, когда идеологическое поле очищено от присутствия «гниды» (а настоящие идейные бойцы — кировцы, троцкисты и прочие носители 58-й статьи, отброшенные на обочину действия, — ровным счетом ничего не решают, а только мешают спать людям своими прениями), на место, освободившееся после гибели бериевского опричника, выдвигается персонаж, загодя замеченный нами на колокольне: отец Михаил. Эдакий Ахилла Десницын, из «Соборян» лесковских, прямо пересаженный в 1944 год. Поверх скуфьи — каска. В одной руке автомат, другой рукой рясу придерживает. Очень фигура выигрышная в кинематографическом отношении.
И не только в кинематографическом. Когда поп втихую утешает заблудших сих, я еще могу в это поверить и даже радуюсь душой и духом. Но когда поп, собрав батальон, встает на снарядный ящик и громко читает бойцам Священное Писание, это уже, извините, перебор. В 1944 году такой проповедник не успел бы дочитать до конца начатый стих Евангелия: его бы враз укоротили. Конечно, раз Сталин разрешил патриаршество, то церкви перестали взрывать. И даже позволили благочинным провозглашать с амвонов здравицы в честь Красной Армии. Но чтобы в 1944 году в эту самую армию допустили эдакого православного оратора — это уж сказки. Год спустя кое-что немарксистское стало просачиваться в идеологический словарь. Но не «православное», а «славянское». Отец Михаил, однако, в 1944 году вовсю крестит грешников.
Видимо, все-таки авторы фильма чувствуют некоторый православный «перегиб» и смягчают ситуацию, отыгрывая ее не без юмора на мусульманской почве. Татары-штрафбатовцы кричат: «А нам муллу давай!» Глубже проблема не обсуждается: можно ведь и под обстрел попасть. Но бантик завязан.
К концу сериала бантики завязаны на всех остриях. Еврей отдан в объятия прелестнейшей русской медсестрички. Северокавказский горец совершает подвиг, требующий индивидуальной воинской виртуозности. По идее, вроде бы должен быть чеченец, но от греха подальше объявлено, что ингуш. Русское же воинство крестится.
Все-таки это срочное воцерковление слегка смущает авторов. Комбата, кладущего троеперстие, показывают так, что мы видим только начало жеста, остальное угадываем.
Честно сказать, это единственный момент в одиннадцати сериях, когда ощущение фальши у меня зашкаливает. Перекреститься для комбата, продолжающего считать себя в душе красным командиром, — это в 1944 году пахнет если не предательством, то перерождением. Алексей Серебряков играет именно это: потрясение неофита, переходящего в иную веру. Так и должно быть, если перед нами действительно советский офицер 1944 года, пусть и проштрафившийся, а не партдеятель 1994-го, бегущий в церковь с заседания райкома. Что же до 2004-го, то такой финал — абсолютно в духе времени.
Все принесены в жертву. Все полегли на том последнем плацдарме, оперативная ложность которого (то есть в пересчете на человеческие судьбы — подлость) есть, образно говоря, подлость самой стратегической ситуации, самой трагедии, когда приходится «спасать Россию ценой России».
Звуки православной литургии покрывают поле мертвых. Сердце мое бьется в унисон реквиему. Нет сейчас ничего другого, что утолило бы мою боль от увиденного. Боль по тем — то ли живым, то ли мертвым, то ли теням, то ли душам, — кто проходит в начале каждой серии хроникальным «нарезом». По тем героям, которые воевали без Бога и без славы, а просто потому, что пала на них плаха Истории со смертельной надписью: «Штрафбат».
Лев Аннинский, «Искусство кино», 2004, ноябрь.
***
ПИСЬМО АРТИСТУ АЛЕКСЕЮ СЕРЕБРЯКОВУ
ПЛЕВОК В СОВЕТСКОЕ ПРОШЛОЕ
В одной газете прочел письмо из Подмосковья: «В каждой из одиннадцати серий на зрителя обрушивается такой поток антисоветской чернухи, что многие из моих знакомых бросили смотреть фильм после первых серий». Из моих знакомых, из тех, кто без моей фронтовой закалки, многие — тоже. Впрочем, и фронтовики некоторые не смогли смотреть. Маршал Язов сказал мне, что выключил телевизор сразу после первых же кадров. Юрий Бондарев вообще не стал смотреть, заранее уверенный, что телевидение будет пичкать лживой дрянью.
А какие заголовки рецензий о фильме, какие эпитеты и характеристики ему и его создателям! «Пародийные типы», «подлог», «ложь», «пасквиль», «злостный поклеп», «липа», «вранье», «мутная вода официальной пропаганды», «кроваво-мыльная опера», «Штрафбред», «не одиннадцать серий, а одиннадцать выстрелов в спину солдату-победителю», «вся страна изображается огромным штрафбатом», «издевательство над фронтовиками в преддверии юбилея Победы»...
Конечно, ваш фильм, Алексей, тут не в одиночестве. Незадолго до него по Первому каналу прошел снятый по заказу этого канала и при участии его директора К. Эрнста тоже многосерийный фильм «Диверсант». О нем на страницах «Литгазеты» справедливо сказал мой старый товарищ Владимир Карпов, фронтовик, Герой Советского Союза: «Все в этом фильме настолько безграмотно, примитивно, что просто немеешь. Абсолютно ничего не соответствует действительности...»
А по каналу «Россия» долго-долго тянули фильм «Красная капелла», в котором нас уверяли, что победа над германским фашизмом — бессмертный подвиг Америки и Англии. Академик Борис Михайлович Ребрик сказал о фильме: «Еще один плевок в советское прошлое, плевок в душу нашему народу ко дню 60-летия Великой Победы».
«ТРИ МАЛЬЧИКА, ТРИ КОЗЫРЯ БУБНОВЫХ»
Фильм «Штрафбат» делали сценарист Э. Володарский, режиссер Н. Досталь и продюсер Э. Вайсберг, разумеется, при участии большой группы других работников кино. Вы, Серебряков, играете главную роль. Поэтому, понимая полную бесполезность разговора с закоперщиками, Вам и пишу. Ваш прекрасный талант, как и работу других артистов, операторов, художников, осветителей, эти энтузиасты прогресса использовали для самой злобной и грязной клеветы на Россию и ее историю.
На головы многомиллионных зрителей после диверсионного западного фильма «Враг у ворот» и подобных ему отечественных фальшивок обрушили фильм о штрафниках. Его создатели из кожи лезут, чтобы незадолго до юбилея нашей Великой Победы внушить народу, в особенности молодежи: да, да, американский президент прав — Советский Союз был империей зла, гигантским штрафбатом. И всемирно-историческую победу над германским фашизмом завоевали если уж не американцы, то штрафники, у которых за спиной стояли заградчики, которые при попытке отступления беспощадно расстреливали их, как это лихо показано в помянутом заграничном фильме. А большинство народа к великим трудовым свершениям и к разгрому фашизма никакого отношения не имеет.
ГЛАВНАЯ ИДЕЯ ФИЛЬМА
Опять-таки вернемся к прессе: «Если бы Эдуард Яковлевич не поленился проштудировать мемуары Жукова, Рокоссовского, Катукова... Что мешало Эдуарду Яковлевичу открыть справочники и прочитать?..» Или: «Авторы фильма отказались от военных консультантов. Результат не замедлил сказаться». Получилось, мол, «экранное недоразумение». Господи, как с неба свалились, где просидели на мягких облаках двадцать лет! Ну, открыли бы, прочитали, пригласили бы консультанта. И что, стали бы работать честно? Сам сценарист признался в интервью: «Фильм о том, что наши генералы воевали мясом». Ну, это мы уже слышали. Но уже не раз было доказано, что это фальшивые данные. А у вас где-то подхваченные, пятикратно завышенные данные о наших потерях при взятии Будапешта и Берлина. Подумайте: в пять раз! Даже первопроходцам не всегда удавалось взять с разбега такую высоту.
Еще 15 лет назад, опять же к юбилею Победы, к ее 45-летию Лев Данилов, сценарист и режиссер в одном лице, презентовал стране, в первую очередь ветеранам, фильм «Штрафники». Он вызвал тогда бурный протест фронтовиков. 31 января 1990 года В. Кондратьев писал в «Литгазете», что поскольку «нужна была армия бесплатной рабочей силы», то за пустяки давали «чудовищные сроки». И тут байка про «колосок ржи, сорванный в поле». Этот «колосок» замызгали уже как «детскую слезинку» Достоевского. Из колосков ржи соорудили эвересты лжи. Не было никакого «закона о колосках»...
ШТРАФНИКИ КОМБАТАМИ НЕ БЫЛИ
Для начала: политических на фронте вообще не было. И не могло быть. Действительно, как можно доверить оружие тем, кто по закону признан врагом советской власти.
Командирами в штрафных батальонах, ротах и взводах, вопреки фильму, были не штрафники. И это естественная мера. В исправительно-трудовых лагерях для производства работ бригадирами и на другие важные должности назначали особенно шустрых из числа самих заключенных. Но на фронте осужденным доверялось оружие, а не мастерок для кладки кирпича, и «работа» у них была совсем иная. Генерал-майор П.Д. Бараболя вспоминал, что в конце 1942 года его как лейтенанта, уже понюхавшего пороха под Ленинградом, направили командиром пулеметного взвода в формировавшуюся отдельную штрафную роту Волжской военной флотилии. «В роте было 300 штрафников, во взводе — 60. Это военнослужащие, осужденные за различные преступления... Командиры пулеметных расчетов, отделений, помощники командиров взводов, старшины взводов, заместители командиров взводов по политической части и другие офицеры роты комплектовались из наиболее подготовленных и обстрелянных командиров, безусловно, не штрафников. Следует отметить, что на фронте месяц шел за три, а у командиров штрафных подразделений — месяц за шесть».
Из этого видно, что «прослойка» нештрафников была весьма существенной и состояла не из сотрудников НКВД, как уверяет фильм. А в состряпанном штрафбате Володарского и Досталя одни только штрафники, начиная с комбата. Может показаться, что это результат опять-таки невежества. Но весь строй, весь колорит фильма убеждают в другом: это было им нужно, чтобы намалевать картину поужасней. Им мало, что война, которой никто из них не нюхал, и без того страшна.
А головы у них устроены так, что они считают: начальник особого отдела дивизии майор Харченко, разрисованный, как и особист в «Диверсанте», хамом и подонком, может для колоритца постоянно оскорблять и унижать весь батальон, любого его бойца и командира именно потому, что все они — штрафники. Он то и дело орет на них, в том числе и на комбата: «Ты с кем разговариваешь, штрафная мразь!»... «Я тебя, штрафная тварь, шлепну!»... «Бандиты и моральные уроды!» и т.п. Разве он посмел бы так нагло себя вести хоть с комбатом, если бы тот был не разжалованный и не осужденный, да еще и с правами комдива, или если бы в батальоне был заместитель по политчасти, тоже нештрафник!
ОБ ОСОБЕННОСТЯХ ВОЙНЫ
В своей книге «Особенности национального политика» (М., 2002) И. Хакамада уверяет, что советские солдаты и офицеры были на фронте «задавленными, нищими, полуголодными людьми». К тому же «плохо вооруженными и кое-как обученными».
Наши солдаты и офицеры — «нищие»! Конечно, ни у кого из нас не лежало в сберкассе 20 миллионов рублей, как у мадам, да еще, возможно, долларов, никто из нас не мог бросить коту под хвост 84 миллиона, как она швырнула на последних президентских выборах. А вот когда Валерий Чкалов, не доживший до Великой Отечественной войны, прилетел через Северный полюс в Америку, его спросили, богат ли он. Валерий Павлович ответил: «Да, я очень богат. На меня работают 170 миллионов соотечественников, как и я работаю на них». Вот чем жили мы и чем надо измерять наше благосостояние.
А кормили нас на фронте, конечно, не так, как вы, драгоценная, угощали три сотни своих гостей на очередном дне рождения в ресторане, но все же...
Суп — во-первых. Во-вторых, Кашу в норме прочной...
Вот, правда, не всегда давали на третье ананасы, не всегда, черт бы подрал генерала Хрулева.
А еще Красная армия была, оказывается, и «плохо вооружена». Да у нас было такое оружие, какое немцам и не снилось! И не только «катюши» или танк «Т-34». Мы их задавили своей техникой. Расскажите об этом на очередном съезде своего СПС.
Советские воины, видите ли, были еще и «кое-как обучены». Когда фельдмаршала Паулюса уже после войны спросили, правда ли, что в советском плену он обучал русских офицеров и генералов, он ответил: «Мне нечему было бы научить даже унтер-офицера Красной армии».
Задавленных и голодных солдат штрафбата Володарский вдобавок еще и лишил писем, газет. Их никто не получает и не читает даже в госпитале. Сценарист наверняка уверен: газеты на фронте — это лживый миф сталинской пропаганды. А вот что однажды писал Виктор Некрасов матери с фронта: «И в полку, и в госпитале, и в Сталинграде даже в самые трудные дни мы аккуратнейшим образом получали даже московские газеты». И в другой раз: «Письма для нас — это сейчас самая большая радость. Сначала каждый читает свои письма, а потом начинаем читать друг другу».
САМОСТРЕЛ НА ФРОНТЕ И В КИНОСТУДИИ
Все это, повторяю, Вы, Алексей, могли не знать. Могли не увидеть фальшивость и в таком, например, эпизоде. Врач оперирует солдата, получившего пулевое ранение, причем все с той же целью, чтобы пострашней — без наркоза, как в фильме Бондарчука «Война и мир» после Бородинского сражения оперируют Анатоля Курагина. Хирург извлекает пулю, рассматривает ее и вдруг заявляет, что это наша советская пуля, значит, солдат стрелял из своего личного оружия, значит — самострел. Врач говорит, что обязан сообщить об этом командованию, и солдата ждет суровая кара, не исключено, что расстрел. Он сразу признается в совершенном преступлении и умоляет врача пожалеть его.
Все здесь — малограмотная лажа. Во-первых, оружие, из которого произведен выстрел, можно определить по стреляной гильзе, она остается целехонькой, а пуля при выстреле и при попадании в цель непременно в той или иной степени деформируется. Допускаю, что специальная экспертиза может по извлеченной пуле определить оружие, но уж никак не врач с первого взгляда. Во-вторых, в результате столь длительного «контакта» и у нас и у немцев на передовой имелось и снаряжение, и оружие противника. Поэтому солдат мог быть ранен немцем из советской винтовки или автомата. Наконец, понятное дело, при самостреле человек стреляет себе не в голову и не в живот, а, как правило, в руку, притом, естественно, с очень близкого расстояния, по сути в упор, и хотя порой через кусок хлеба или через доску, чтобы не было ожога и следов пороха, но все равно при таких условиях пуля не может застрять в теле, она пройдет навылет. Так что врачу было просто нечего извлекать, и весь драматизм сцены опять же картонный, придуманный за письменным столом в Доме творчества Союза кинематографистов.
СИДОРА К БОЮ!
А вот пятерых штрафников творцы посылают в немецкий тыл взять языка. Сразу скажу, Алексей, лютая чушь: посылать штрафников в разведку было категорически запрещено. И то сказать, они же осужденные, и потому были дела, которые поручать им воздерживались. В фильме же Володарский лишил их всякой иной возможности искупить вину, кроме ранения или смерти. Такая безысходность могла кого-то толкнуть на дезертирство или даже на переход к противнику. А уж тем паче — политических, которых беспощадные новаторы напихали в свой штрафбат. И уж совсем непонятно, как мог Володарский послать осужденных в тыл к немцам, если уверяет, что в одной освобожденной деревне при отступлении немцев с ними ушли десяток даже вовсе не осужденных колхозников — так ненавистна им была поганая советская власть! В моей родной деревне Рыльское в Тульской области, сожженной и разграбленной немцами в декабре 41-го, ничего подобного и быть не могло...
Ну хорошо, пусть штрафники идут на захват языка. Имеет же право сценарист что-то приврать. Но как они идут! Не прячась, не маскируясь, шутят, балагурят, на привалах в карты играют, поют. Только что грибы да ягоды не собирают. Идут два дня с ночевкой в пути. Позвольте, но они же находились на передовой, немец рядом. Что за двухдневный турпоход? И вещмешки у них за плечами, как у туристов, набиты чем-то доверху. Да что ж могло быть в солдатском вещмешке в летнюю пору? Ну запасные портянки, банка тушенки на дорогу, пара пачек галет или десяток сухарей. Что еще?
Но главное вот в чем. Пришли наконец штрафники к немецким окопам, рассмотрели в бинокль их расположение, надо полагать, обдумали план действия. Дождались ночи — и бросок, рывок, отчаянный рукопашный бой. Так вот, они и в рукопашную идут, снимают часовых, а затем — в офицерский блиндаж врываются все с теми же чем-то под завязку набитыми сидорами за спиной. И это война? Кто придумал такую чушь в такой обстановке — не Сергей ли Воробьев, постановщик трюков в фильме? Уж тут-то, Алексей, Вы могли и должны были сказать сценаристу: «Эдуард Яковлевич, навьючьте на себя вот такой сидор и попробуйте хотя бы пробежать с ним до кассы за гонораром».
НУ, БРАТ, ВРЕШЬ!
А дальше эпизод еще несуразней. Какой-то подполковник сообщает Вашему герою, Алексей, что ожидается немецкое наступление, в котором примут участие 500 немецких танков. Это без малого целая танковая армия. Значит, по воле Володарского немцы предпринимают широкомасштабную наступательную операцию. Но после разгрома на Курской дуге летом 1943 года они таких операций уже не предпринимали. Стратегическая инициатива перешла к нам и прочно удерживалась до конца войны. Допустим, Вы и этого могли не знать. Но нельзя же рисовать картину, как в байке Васи Теркина:
— Вот ты вышел спозаранку, Глянул — в пот тебя и в дрожь: Прут немецких тыща танков...
— Тыща танков? Ну, брат, врешь.
— А с чего мне врать, дружище? Рассуди — какой расчет?
— Но зачем же сразу — тыща?
— Хорошо. Пускай пятьсот.
— Ну, пятьсот. Скажи по чести, Не пугай, как старых баб.
— Ладно. Что там триста, двести, — Повстречай один хотя б...
Не повстречавшему в жизни «один хотя б» Володарскому очень легко и просто манипулировать сотнями танков. И в фильме все верят, что прут 500. Но обязан же Ваш герой соображать, что полученные им четыре «сорокопятки», 20 штук противотанковых ружей (ПТР) и гранаты — ничто против такой танковой лавины. Но нет, он говорит: «Как-нибудь выкрутимся!» И представьте себе, остановили, кажется, даже уничтожили танковую лавину, выкрутились. Правда, и сами немцы шибко помогли своему разгрому: они, болваны, шли в наступление не за танками, а между ними, давая отменную возможность расстреливать себя.
СТАТИСТИКА И МЕРА СТОЙКОСТИ
А какие потери понес батальон? Ранее Ваш герой сообщал, что «из 530 человек полегло 500». Раненых, как видно, не было, одни убитые. Это как же? После боя с танковой армадой — 529 убитых, но появились раненые — 92 человека.
Дорогой Алексей, неужели Вы не понимаете, что эти цифры могли родиться только в больном воображении? Раненых всегда раза в три бывает больше.
Но этих цифр мало. Авторы фильма еще живописуют, как заградотряд косит очередями отступающих штрафников. Так, в одном случае, по словам Вашего героя, Алексей, заградчики уложили 97 человек. Здесь самая грязная клевета. Эти отряды формировались опять-таки не из войск НКВД.