ПОЛИТИКО-ВОСПИТАТЕЛЬНАЯ РАБОТА, МОРАЛЬНЫЙ НАСТРОЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПОЛИТИКО-ВОСПИТАТЕЛЬНАЯ РАБОТА, МОРАЛЬНЫЙ НАСТРОЙ

Политическая работа, воспитание военнослужащих в духе преданности ВКП(б), Советскому государству и лично Сталину велись в штрафных частях, как и в целом в Красной Армии, командным и политическим составом в соответствии с указаниями ЦК партии, приказами наркома обороны и директивами начальника ГлавПУ РККА. Рискуем повтором утомить читателя, но и здесь никакого специфического уклона в расчете на штрафников главным армейским политорганом не предусматривалось. Не случайно даже приказ НКО № 227, которому штрафные части обязаны своим рождением, директивой ГлавПУ РККА от 15 августа 1942 г. был объявлен основным военно-политическим документом, определяющим боевые задачи всей Красной Армии и содержание всей партийно-политической работа на ближайший период войны{80}.

Словом, были и беседы агитаторов, и политинформации, и громкая читка газет, и «боевые листки».

А.В. Пыльцын:

Надо отметить, что в... сравнительно длительном оборонительном периоде боевых действий было хорошо налажено и снабжение, и работа полевой почты, и всякого рода информация. Нам регулярно доставлялись, хоть и в небольшом количестве, даже центральные газеты «Правда», «Звездочка» (как называли «Красную звезду»), «Комсомолка» и другие, а письма даже из далекого тыла приходили (мне, например, от матери и сестрички с Дальнего Востока), хотя иногда и со значительной задержкой, но всегда надежно. (С. 68.)

П.Д. Бараболя:

В самом конце декабря 42-го нашу роту вывели во второй эшелон — для пополнения и приведения в порядок после тяжелых боев. Вскоре разнеслась необычная весть: к нам пожаловали гости, чтобы поздравить с Новым, 1943 годом. «Гостями» оказались две девчушки-школьницы лет 12—14. До сих пор не могу представить, как им удалось из Бекетовки добраться в район, который оставался зоной боевых действий. Всем нам, и штрафникам, и командирам, они говорили какие-то добрые, необыкновенные слова, желали победы, долгих лет жизни и всего другого, что подсказывали им их славные детские сердца. Потом наши очаровательные гостьи вручили нам новогодние подарки: пакетики с самосадом и пироги с картошкой. Это, видно, было все, с чем могла послать детей прифронтовая Бекетовка. Сколько уж лет прошло с той далекой поры, но всякий раз, когда память воскрешает трогательную незабываемую встречу, на глазах у меня навертываются слезы. (С. 363.)

Общие политические задачи под углом зрения задач штрафных частей преломляли местные политработники, но так было в любой части или подразделении любого рода войск. В политико-воспитательной работе со штрафниками учитывались, конечно, не совсем обычный контингент и необходимость для переменников в течение ограниченного срока — один — три месяца — избавиться от «грехов», как и повышенная сложность боевых задач, которые ставились перед штрафными формированиями.

Партийно-политическая, воспитательная работа, хотя и была строга, вовсе не ориентировалась на репрессивный уклон. Здесь уместно напомнить о приказе И.В. Сталина № 0391, изданном еще 4 октября 1941 г. по поводу многочисленных фактов подмены воспитательной работы репрессиями. Метод убеждения как главный в воспитательной работе, констатировалось в приказе, подменен руганью, репрессиями по отношению к подчиненным и рукоприкладством. Восстанавливая «в правах» воспитательную работу с личным составом, нарком обороны приказал «самым решительным образом, вплоть до предания виновных суду военного трибунала, бороться со всеми явлениями незаконных репрессий, рукоприкладства и самосудов»{81}. Это было неплохая предупредительная мера против тех, кто собственную растерянность и панику в сложных условиях боевых действий прикрывал применением оружия по отношению к подчиненным без всяких на то оснований, самоуправством и площадной бранью.

П.Д. Бараболя:

Заместитель начальника политотдела Шохин в тот раз (при назначении командного состава роты. — Ю.Р.) лишь в общих чертах нарисовал нашу перспективу. Да он, собственно, ничего и не мог сказать определенного. Дело-то предстояло новое, неизведанное. И все-таки умудренный жизнью политработник нашел нужные слова: «Никогда, ни на минуту не забывайте, что в вашем подчинении будут люди...» (С. 356.)

Участники войны в целом высоко отзываются о моральном духе штрафников. Правда, далеко не всегда это выражалось в привычных формах и не ложилось, хоть убей, в строки политдонесений «наверх».

М .Г. Ключко:

Ни «Ура!», ни «За Сталина!» штрафники не кричали... В атаку шли с матом. Да и как кричать «За Сталина!», если он их, собственно говоря, приговорил к смерти...

В.И. Голубев:

В атаку шли — «За Родину, за Сталина» не кричали. Матюки сплошь... Это и было «Ура!» штрафной роты. Там не до Сталина было.

Н.Г. Гудошников:

Приходилось слышать: штрафники, идя в атаку, якобы сдерживали привычное «Ура». Откуда взята эта нелепость? Кричали штрафники «Ура» всякий раз, когда шли в атаку или оборонялись, кричали, может быть, больше и громче других, поскольку им зачастую приходилось бывать в жестоких схватках, где боевой клич не только придавал духу, но и, что немаловажно, служил голосовой связью сражающимся. По фронту ходила молва, что-де штрафники вместо «Ура» кроют матом. Вздор это. Мат, надо заметить, был вторым после «Ура» боевым кличем всей нашей армии, и штрафники в этом деле не отличались от других.

Фронтовому старшине, начальнику радиостанции отдельного полка связи, который обеспечивал штаб 3-й армии генерала А.В. Горбатова, а ныне пенсионеру Г.А. Власенко довелось воочию видеть бойцов штрафбата в боевых делах. «Мое личное впечатление от их поведения на передовой таково, что в абсолютном большинстве это были люди порядочные, — вспоминал он. — Скажу даже — высокого долга и высокой воинской морали. Конечно, изначально все они были разные, и прежняя вина у каждого была своя. Рядом могли находиться растратившийся где-то в тылу пожилой техник-интендант и юный балбес-лейтенант, который опоздал из отпуска или по пьянке подрался из-за смазливой медички. Но наступал момент внутреннего преображения, момент осознания готовности к самопожертвованию, и эти люди становились едины в том, что в бой шли, как на молитву.

Запомнилась мне деталь: между собой они общались на «вы». Матерная брань считалась дурным тоном. Ну а если отринуть высокопарность, то, верно, допустим и такой [их] мотив: "Пусть меня ранят, пусть погибну, так ведь реабилитируют! И семья в тылу получит деньги по восстановленному офицерскому аттестату..."»{82}.

П.С. Амосов:

Прибыл я в ОШБ накануне нового 1944 года. Перед боем командир батальона подполковник Рудик произнес короткую речь: «Товарищи, завтра вы получите право вновь вернуть себе честное имя. Начинается наступление. Вы должны утвердить честь нашего батальона, проявить мастерство, храбрость и отвагу русских офицеров. Вы сами командиры, воевать умеете. Командовать вами не будем». Выходит, полностью доверял нам.

Учитывая разношерстный состав штрафников, командно-политическому составу приходилось прибегать и к нетрадиционным средствам воспитания.

М.И. Сукнев:

Как назло, рядом в лесу встал из резерва до распределения батальон... связисток! Да каких: одна краше другой! Одесситы сразу ко мне, комиссара Калачева они избегали. Просят разрешить им пригласить в гости девчат-связисток, только на один вечер, в их «штольни».

— Вам, товарищ комбат, приведем самую красивую! — предложил один, с которым мы еще встретимся в Одессе после войны...

Знаю, если отказать — в бою первая же пуля моя! Что делать? Придется разрешить, но при этом достать словом до души! Иначе беды не избежать ни им, ни мне. Подгуляют, разберутся по парам... Говорю:

— Одно главное условие: тишина и никаких излишних возлияний, товарищи! В полночь чтобы в расположении батальона никого из связисток не было. Мне же не положено быть при вашем бале-маскараде!

Сто благодарностей в мой адрес. И ночь прошла наполовину весело, но к утру все мирно-тихо. Даже наш «Смерш» этот «бал» прозевал, а комиссар Калачев, друг мой, промолчал. С этого часа у одесситов и ростовчан, серьезного воровского мира, я стал больше, чем товарищ, — БОГ!

В последующих боях они старались защитить меня от шальных пуль, подставляя себя, боясь потерять «такого» комбата... Кстати говоря, мою охрану составлял взвод автоматчиков из одесситов. Этот взвод был и резервом в бою. (С. 153— 154.)

После фильма «Штрафбат» не избежать упоминания о возможности пребывания среди штрафников священника. Религиозная проповедь в расположении воинской части (любой, а не только штрафной), как и участие в боевых действиях человека в рясе, в те времена воинствующего атеизма были напрочь исключены: ни командир, ни политработник, ни уполномоченный особого отдела этого просто не допустили бы. Священник мог появиться в части разве что в составе делегации из тыла, прибывшей для вручения подарков воинам (да и то скорее гипотетически).

Е.А. Гольбрайх:

Благословение штрафников перед боем — чушь собачья, издевательство над правдой и недостойное заигрывание перед Церковью. В Красной Армии этого не было и быть не могло.

Разумеется, недопустимо впадать в крайность и утверждать, что все без исключения штрафники отличались обостренным патриотизмом, свято блюли требования воинских уставов и войскового товарищества, исповедовали высокую мораль. Война свела в штрафных частях самых разных людей, жизненные пути которых в иных условиях вряд ли пересеклись бы. Вчерашний офицер, для которого честь дороже жизни, — и уголовник, вырвавшийся из-за колючей проволоки в расчете продолжить разгульную жизнь. Случайно или в силу неблагоприятной ситуации оступившийся воин — и закоренелый ловкач, умеющий выйти сухим из воды. Человек благородный, сильный духом — и тот, кто в зависимости от ситуации способен и на доброе дело, и на бесчестный поступок. Не все одинаково благосклонно относились и к власти, виня ее за сломанную собственную судьбу или судьбу своей семьи — раскулаченные, спецпереселенцы. Так что, думается, нечего удивляться фактам и измены Родине со стороны штрафников, и дезертирства, и бесчинств, от которых страдало мирное население.

М.И. Сукнев:

Двое басмачей-штрафников совершили самострелы: с расстояния в несколько метров выстрелили себе в ладони из винтовок. Такое каралось расстрелом...

В той же впадине-овраге я поставил на исполнение приговора пятерых автоматчиков-одесситов. Залп — одного расстреляли. Поставили второго, здорового мужчину. Залп — и мимо! Еще залп — и тоже мимо! В царское время, говорили одесситы, при казнях, если оборвалась веревка или пуля не сразила приговоренного, его оставляли в живых. Одесситы — это ходячая энциклопедия: чего только от них не наслушаешься...

«Спасая положение», чекист Дмитрий Антонович Проскурин выхватил из кобуры свой пистолет и, прицелясь, с усмешкой, как обычно, выстрелом убил приговоренного! (С. 157—158.)

П.Д. Бараболя:

Всего через неделю, когда мы только-только присматривались к новичкам, нашу отдельную штрафную роту буквально потрясло сообщение о тяжелейшем чрезвычайном происшествии. Два человека из взвода старшего лейтенанта Василия Чекалина, прикинувшись этакими простачками, напросились в гости к жившим на отшибе Кильяковки немолодым уже людям. После недолгого знакомства они убили старика, изнасиловали его 12-летнюю внучку и бросили вместе с бабушкой в подвал, завалив вход рухлядью. Потом отпетые уголовники (фамилия одного из них, здоровенного и наглого детины, запомнилась — Никитин) учинили на подворье несчастных людей погром.

Опытный следователь быстро вышел на след бандитов. В отношении их был вынесен скорый и справедливый приговор выездной сессии военного трибунала: «Расстрелять!»

Специально прибывший к нам по этому необычному случаю член военного совета Волжской флотилии контр-адмирал Бондаренко, обращаясь к притихшему строю присутствующих на публичной казни людей всей роты, произнес гневную речь. Нет необходимости пересказывать ее. Скажу только, что, как мне показалось, все без исключения были готовы к тому, чтобы приговор привести в исполнение лично. Это, однако, сделал особый отряд НКВД. Когда его бойцы взяли винтовки на изготовку, Никитин не выдержал. Рухнув на колени, этот громила умолял пощадить его, раскаивался в содеянном, клялся в готовности идти хоть сейчас в самое пекло боя, хоть в ад. Выстрелы оборвали запоздалые заклинания...

В свои двадцать три года я успел насмотреться смерти в лицо, видел, как погибают люди. Сколько раз сердце сжималось при этом! Но публичный расстрел двух бандитов не вызвал ни малейшего сострадания. (С. 357—358.)

Е.А. Гольбрайх:

Моя рота заканчивала войну в Прибалтике, а тогда эта земля уже считалась советской территорией, а литовцы и латыши были уже, соответственно, советскими гражданами. По этой причине наша «блатная компания» вела себя относительно пристойно. По закону военного времени за бандитизм предусматривался расстрел на месте. Жить хотели все. Но был один позорный инцидент, запятнавший нашу роту. В самом конце войны наш штрафник, грузин по фамилии Миладзе, изнасиловал несколько женщин в ближайших к месту дислокации роты хуторах. Поймали его уже после 9 мая и, вместо вполне заслуженной «высшей меры», он получил всего восемь лет тюрьмы. А надо было к «стенке» поставить!

И.Н. Третьяков:

Грубые нарушения были. Помню два случая ухода к противнику. Один удался, во втором случае перебежчика ликвидировали. Были случаи ухода в тыл. Посылали в розыск из числа штрафников же. Если находили, то ребята разбирались с дезертирами сами и, как говорится, без применения оружия.

Болезненный вопрос — об отношении к пленным. Люди, как известно, не ангелы. Лишены «крылышек» и те, кому довелось с боями пройти длинными дорогами войны. Кого как, а автора подкупает откровенность самих фронтовиков, многие из которых не стремятся сглаживать острые жизненные коллизии, рисовать благостные картины сплошного милосердия по отношению к неприятельским солдатам и офицерам, поднявшим руки вверх, и гражданскому населению Германии. На войне бывало всякое. Но именно потому, что сами участники боев не склонны скрывать «грехи», столь же постыдны попытки иных публицистов и литературных критиков показать Красную Армию лишенной каких бы то ни было нравственных тормозов[23].

Е.А. Гольбрайх:

Сейчас вам этого не понять, а тогда... К концу войны ожесточение достигло крайних пределов, причем с обеих воюющих сторон. В горячке боя, даже если немец поднял руки, могли застрелить, как говорится, «по ходу пьесы». Десятки случаев были, когда пробегали мимо и тот же «уже сдавшийся враг» поднимал с земли автомат и стрелял в спины атакующих. А если немец после боя выполз из траншеи с поднятыми руками, тут у него шансы выжить были довольно высоки. А если с ним сдалось еще человек двадцать «камрадов» — никто их, как правило, не тронет. Но снова пример. Рота продолжает бой. Нас остается человек двадцать, и надо выполнять задачу дальше. Взяли восемь немцев в плен. Где взять двух-трех лишних бойцов для конвоирования? Это пленных румын сотнями отправляли в тыл без конвоя. А немцев... Ротный отдает приказ: «В расход». Боец с ручным пулеметом расстреливает немцев... Все молчат... Через минуту идем дальше в атаку...

То что фашисты творили на нашей земле, простить нельзя! Сколько раз видели тела растерзанных наших ребят, попавших к немцам в плен... Под Шауляем выбили немцы соседний стрелковый полк из села Кужи и захватили наш медсанбат, расположившийся в двухэтажном здании. Нашу роту бросили на выручку пехоте. Но мы не могли пробиться! Танки перекрыли подступы к селу и расстреливали нас в упор. Отошли на высотку и видели в бинокли, как фашисты выбрасывают наших раненых из окон и жгут живьем... О каких пленных после этого может идти речь?

Штрафники в плен брали относительно редко... Это факт… У многих семьи погибли, дома разрушены. Люди мстили... А какой реакции следовало ожидать? Эсэсовцев, танкистов и «власовцев» убивали часто прямо на месте. У нас были солдаты, прошедшие немецкий плен. После всех ужасов, которые они испытали, все слова замполитов о гуманности были для них пустой звук...

Неоднократно, когда я пробовал остановить расстрел пленного, мне мои же товарищи говорили: «Ты почему их жалеешь? Они твою нацию поголовно истребили!» Мне больно обо всем этом вспоминать... Были жесткие приказы, запрещавшие расправы над военнопленными, во многих дивизиях они строго соблюдались. Я видел немало штрафников, осужденных за расстрел пленных, но...

Особенно грешили расстрелами не окопники, а штабная челядь. Тех же румын надо было по дороге в плен от «героев второго эшелона» охранять. Те любили по безоружным пострелять.