42. На заре атомного шпионажа

42. На заре атомного шпионажа

Открытие лордом Резерфордом в 1919 году способности атомов одного химического элемента превращаться в атомы другого в результате облучения альфа-частицами (ядрами атомов гелия) захватило воображение физиков. По мере углубления исследований в области ядерной физики возникла перспектива получения атомного взрывчатого вещества и создания на его основе грозного оружия. С 1940 года все работы в этой области стали засекречиваться.

Советская научно-техническая разведка в 30-е годы не проходила мимо этих достижений, хотя каких-либо далеко идущих выводов сделать еще не могла…

Берлин. Лето 1931 года. На перрон берлинского вокзала Шёне-фельд из поезда, прибывшего из Москвы, вышел высокий, плотного телосложения человек. Это был директор Ленинградского физико-технического института академик А.Ф. Иоффе. Ленинградский ученый прибыл в Берлин по приглашению немецкого физика доктора Ланге.

Лаборатория Ланге, так же как и институт, возглавляемый академиком Иоффе, занималась работами по созданию ускорителей частиц высоких энергий порядка 20 и 50 млн вольт.

Знакомясь с лабораторией доктора Ланге, Иоффе обратил внимание на молодого стройного человека, хорошо говорившего по-русски. Им оказался инженер Герберт Муравкин, приехавший в Берлин из России еще в 1924 году с отцом, советским гражданином. В Берлине Муравкин завершил образование, получил диплом инженера, а затем и степень доктора физико-технических наук. Познакомившись с Му-равкиным поближе и убедившись в его глубоких знаниях и одаренности, Иоффе пообещал юноше субсидию в 300 марок в месяц, пока он будет находиться в Германии, а когда окончатся работы по созданию первого генератора, пригласил его в свой институт на должность старшего инженера. Однако из-за препятствий юридического порядка — Муравкин не был иностранным гражданином — выхлопотать в СССР обещанную ему субсидию Иоффе не смог.

От Муравкина академик узнал, что лаборатория доктора Ланге работает над созданием генераторов высокой мощности по контрактам с двумя крупнейшими немецкими фирмами — АЕГ и «ИГ Фарбе-шшдустри». В Советском Союзе проблемой таких генераторов кроме ленинградского института занимался Харьковский физикотехнический институт. Муравкин также рассказал Иоффе, что обе немецкие фирмы выражали готовность сотрудничать с тем и другим институтами, но только при условии, что те закупят их оборудование, а изобретения советских физиков будут запатентованы на имя АЕГ и «ИГ Фарбениндустри». Что касается лично Муравкина, то АЕГ отказалась заключать контракт с ним из-за его советского гражданства.

Заместитель резидента внешней разведки в Берлине по научно-технической линии Г.Б. Овакимян, в отличие от Иоффе, сумел добиться от Наркомтяжпрома субсидию для Герберта Муравкина и предложил ему сотрудничество. Муравкин дал свое согласие и стал регулярно знакомить Г.Б. Овакимяна с материалами, которые он получал в немецких институтах.

После отъезда Овакимяна из страны связь с Муравкиным обеспечивали сотрудник резидентуры Вячеслав и старший группы научно-технической разведки Филипп. От Муравкина поступали материалы, получавшие в Харьковском физико-техническом институте высокую оценку. В сентябре 1932 года эти материалы были переданы начальнику управления связи РККА, которое финансировало тогда создание в Харькове ускорителя на 2,4 млн вольт. В том же сентябре 1932 года в «Правде» было опубликовано сообщение Харьковского института физики об осуществлении им деления атома.

Заинтригованный этой публикацией, доктор Ланге прямо спросил у Муравкина: «Вы не знаете, по какому способу в Харькове расщепили атом — по нашему или по английскому?» (В Америке в то время также работали над этой проблемой такие ученые, как Милликен, Туве, Лауритц, но с менее мощными ускорителями.) Муравкин ответил, что ему известно только то, что было опубликовано в прессе. На это Ланге заметил: «Вряд ли Харьков сделал это самостоятельно. Я подозреваю, что здесь не обошлось без кое-кого».

Это высказывание Ланге, естественно, обеспокоило Центр. Поэтому начальник разведки Артузов в ноябре 1932 года обратился в Экономическое управление ОГПУ с запиской, в которой говорилось: «В целях сохранения источника в АЕГ считаем необходимым принять меры к охране харьковского института от возможной разведки «АЕГ», и в особенности — к охране материалов нашего источника, изложенных в рукописях и чертежах его почерком. Дополнительные материалы по высоковольтному генератору при сем прилагаем».

Видимо, в целях зашифровки нашего источника ведущий харьковский физик А.И. Лейпунский осенью 1932 года писал доктору Ланге: «Существует всего три лаборатории, которые серьезно занимаются применением высокого напряжения для исследования атомного ядра. Это Ваша лаборатория, лаборатория Кокрофта в Англии и наша. Очень желательно, чтобы вышеназванные лаборатории работали в постоянном тесном контакте». В этом же письме Лейпунский обещал содействовать поездке Ланге в Харьков. Перед этим доктор Ланге по приглашению Иоффе побывал в Ленинграде.

Сам Ланге, несмотря на подозрения, был заинтересован в сохранении Муравкина как сотрудника лаборатории и активно продолжал поддерживать его. В официальной характеристике на Муравкина Ланге писал: «Доктор Герберт Муравкин около двух лет принимает участие в работе института по созданию ускорителя заряженных частиц высоких энергий для исследований в области расщепления атомного ядра и лучевой терапии рака. При этом он хорошо себя зарекомендовал во всех отношениях и в значительной степени способствовал осуществлению этого проекта, так что его дальнейшая деятельность в этой области безусловно вызывается интересами дела».

Однако в середине 1933 года полицай-президиум Берлина потребовал от Муравкина доказательства лояльности Германии, угрожая в противном случае высылкой. Такое требование было вызвано тем, что еще в студенческие годы Муравкин связал себя с обществом эсперантистов, а на всегерманском конгрессе этого общества в 1932 году представлял его левое, прокоммунистическое крыло. Не помогло и заступничество Ланге, посетившего полицай-президиум. В апреле 1933 года Муравкин вернулся в Советский Союз. Перед отъездом он передал в резидентуру свои последние материалы об ускорении частиц высоких энергий.

В Москве с ученым подробно побеседовали сотрудники технического отдела Экономического управления ОГПУ. В ходе этой беседы Муравкин заявил, что «хотел бы поработать в институте, наиболее приспособленном и обеспеченном для всего комплекса выработки и утилизации токов высокого напряжения. Там должен быть построен мощный импульсный генератор с ответвлениями для использования в военном деле, медицине, сельском хозяйстве и химии». Эти соображения Муравкина сотрудник подразделения НТР Центра К.А. Дунц изложил в рапорте, прося у начальства указаний о том, куда направить Муравкина на работу.

Осенние дни 1933 года Муравкин провел в Москве, с интересом посещая выставки и театры. Беспокоила мысль о родителях, которые еще оставались в Германии, о политической обстановке там.

В начале ноября 1933 года Муравкин был зачислен в НИИ связи и электромеханики РККА для «работы по сверхвысоким напряжениям и атомному ядру». В этой связи Муравкина принимал М.П. Тухачевский, который отлично понимал значение атомной энергии. Он оказал содействие в переезде родителей Муравкина из Берлина в Москву.

Но НИИ РККА оказался не приспособленным для намеченных Муравкиным работ. Тогда он уже сам вновь обратился к Тухачевскому, который предложил создать Муравкину все необходимые для его работы условия в Ленинградском электрофизическом институте (ЛЭФИ). В ЛЭФИ Муравкин активно включился в работу, но из-за организационных неурядиц не получил поддержки со стороны руководства института, а в мае 1935 года вообще был уволен из института, а его группа расформирована.

К.А. Дунцу и заместителю начальника разведки Б.Д. Берману стоило немалых трудов вернуть из ЛЭФИ научный архив Муравкина. После его увольнения сотрудник спецотдела этого института в ответ на их просьбу писал: «Значительная часть материалов не представляет ценности в научном отношении. Кроме того, материалы являются черновыми набросками и небрежно составлены, что не дает возможности с ними разобраться. Да вряд ли Муравкин и сам с ними разберется. Вообще же эти материалы в значительной части без ущерба могут быть уничтожены. Муравкин с ними только поднимает шум».

Увольнение Муравкина из ЛЭФИ совпало со временем, когда в харьковском институте группа физиков во главе с Ландау подвергалась гонениям за то, что занималась «неактуальной проблемой расщепления атомного ядра». Хотя, по данным разведки, именно в это время американцы стали интересоваться тем же Ланге и его коллегами.

Что же касается Муравкина, то, получив из ЛЭФИ свой архив, он попросил К.А. Дунца снабдить его материалами Калифорнийского технологического института и Принстонского университета для ознакомления с уровнем американских работ по той же теме.

26 сентября 1935 г. в Экономическом управлении ОГПУ было подготовлено для Муравкина письмо в ЛЭФИ, в котором говорилось: «ИНО ГУГБ считает возможным восстановление Муравкина на работе в ЛЭФИ и допущение его к проводившимся уже совершенно секретным работам в области поражающих лучей». Подписывая это письмо, заместитель начальника разведки Берман красным карандашом написал: «Считаю не только возможным, но и нужным для дела использовать Муравкина по его специальности». Однако в ЛЭФИ Муравкин все же не попал.

В архиве внешней разведки сохранилась подписанная начальником внешней разведки А.А. Слуцким справка на Муравкина от апреля 1936 года о том, что каких-либо компрометирующих его сведений не имеется. Время для безработного Муравкина тянулось слишком медленно. Наконец ему помогли устроиться во Всесоюзный энергетический институт в Москве.

Наступал трудный период, связанный с недоверием к людям, особенно тем, кто длительное время проживал за границей. Еще через полгода Муравкин был арестован органами НКВД. Дальнейшая его судьба не известна.