46. Портрет «Лицеиста»
46. Портрет «Лицеиста»
Совершенно секретно
Ставка фюрера 18.12.40
(Из директивы № 21 план «Барбаросса»)
«Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии. Приготовления к осуществлению плана следует начать уже сейчас и закончить к 15 мая 1941 г.
Решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения напасть не были распознаны».
В начале января 1941 года торговый атташе США в Берлине Сэм Вудз направил в государственный департамент срочную телеграмму, суть которой сводилась всего к одной фразе: «Как стало известно из заслуживающих доверия немецких источников, Гитлер планирует нападение на Россию весной этого года». Прочитав это послание, тогдашний государственный деятель США Карделл Хелл отнесся к нему с известной долей скепсиса.
Хелл снял трубку специального телефона, связывавшего госдепартамент с ФБР, и спросил всесильного шефа американской сыскной полиции Эдгара Гувера, что тот думает по поводу содержания полученной из Берлина телеграммы.
— Я думаю, что это не блеф, — пробасил в трубку Гувер. — Мои ребята, следящие за немецким посольством, уже пару раз докладывали мне нечто подобное. Но я не хочу ввязываться в дела красных. Пусть это будут их проблемы.
— Благодарю вас, господин Гувер. Вы рассеяли мои сомнения, — вежливо ответил государственный секретарь. — Теперь мы знаем, что делать, и будем действовать.
Сообщение дежурного по посольству о срочном вызове посла Константина Уманского в государственный департамент США озадачило русского дипломата. «В чем дело? Почему вдруг такая срочность?» — задавался вопросами посол.
Уманского провели в кабинет заместителя государственного секретаря Самнера Уоллеса.
— Я буду с вами совершенно откровенен, господин посол. То, что вы сейчас узнаете, весьма тревожит президента Рузвельта и государственного секретаря, по поручению которых я и встречаюсь с вами. Из Берлина получена информация, затрагивающая основы безопасности не только вашей страны, но и всего мира. Вот ее содержание.
Уоллес протянул послу листок бумаги.
Это было 20 марта 1941 г.
«Мистер Уманский побледнел, — писал позднее Уоллес в своих воспоминаниях. — Он молчал некоторое время, а затем просто сказал: “Я полностью осознаю серьезность этого сообщения и немедленно доведу до сведения моего правительства содержание нашей беседы”».
Война с нацистской Германией была уже у нашего порога, и это очень беспокоило многих мировых лидеров, даже весьма далеких от симпатий к коммунистическому режиму.
Спустя две недели после беседы Самнера Уоллеса с Уманским премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль дал указание послу в Москве сэру Стаффорду Криппсу передать лично Сталину секретное письмо. Английский премьер сообщал о концентрации отборных немецких дивизий на советско-германской границе. Однако британский посол необъяснимо медлил с выполнением ответственного поручения своего премьера. Сейчас стали известны причины такого поведения: Криппс пытался уточнить дату нападения Германии на СССР.
Сигналы большой беды и тревоги поступали в московский Кремль и из Скандинавии. Александра Коллонтай, посол СССР в Швеции, буквально бомбардировала НКИД Советского Союза сообщениями о неизбежной и близкой войне с Германией.
«По сведениям Генерального штаба шведских вооруженных сил, Германия полностью завершила развертывание своих армий на предполагаемом Восточном фронте боевых действий», — писала Коллонтай в одной из телеграмм в Москву.
«Германия готова блокировать балтийские порты СССР и ввести в них немецкие корабли с последующей высадкой десанта», — говорилось в другом ее срочном послании.
И наконец: «Нападение Германии на СССР — дело не ближайших дней, а считанных часов…»
Написав на шифрбланке эту последнюю фразу, Коллонтай попросила секретаря срочно пригласить к ней Ивана Андреевича Чичаева — резидента внешней разведки в Швеции, работавшего под прикрытием советника посольства.
Разговор посла с резидентом сразу же принял деловой характер.
— Иван Андреевич, друг мой, дела вокруг наших государственных границ из рук вон плохи. Вы и сами, очевидно, это знаете. Зловещий блеск немецких штыков даже с российской стороны виден уже невооруженным глазом. Москва молчит, словно воды в рот набрала. Заявление ТАСС от 14 июня о том, что немцы не собираются нападать на нашу страну, — продолжала Александра Михайловна, — чистейший блеф или что-то совершенно не поддающееся моему пониманию… Может быть, по вашей линии имеются какие-нибудь данные?
— Я точно в таком же положении, Александра Михайловна, — ответил Чичаев. — Как ваш товарищ и друг, скажу, что располагаю такой же информацией о намерениях Германии напасть на нас. Ответа на свои телеграммы в Центр я не получаю.
— А может быть, вам лучше напрямик спросить у своего наркома о сложившейся обстановке? — задумчиво спросила Коллонтай.
— А как? — недоуменно пожав плечами, произнес Чичаев.
— Напрямик! — повторила Александра Михайловна и добавила: — Сегодня вечером в Ригу уходит один частный пароход. Через свои связи я закажу для вас с женой два места на нем. Так что идите и, не теряя времени, собирайтесь в дорогу. Вы ведь в этом году не были в отпуске и, кажется, просили меня о нем? — лукаво взглянув на резидента, сказала Александра Михайловна. — Вот и прекрасно. Договорились! А теперь присядем на дорожку.
Уже много-много лет спустя, рассказывая о своей работе с Александрой Михайловной, И.А. Чичаев вспомнил этот эпизод: «Задержись я тогда в Стокгольме всего на несколько часов — и все: границы были бы закрыты. Уже на подходе к Риге на внешнем рейде наше судно пытался перехватить немецкий торпедный катер, но шведский флаг над кораблем, видимо, озадачил капитана торпедоносца, и он в последний момент отвернул в сторону. Было раннее утро 21 июня 1941 г. До начала вторжения немецких дивизий в СССР оставались ровно сутки…»
Знала ли берлинская резидентура внешней разведки НКВД о грозящей опасности? Бил ли в колокола тревоги тогдашний резидент А. Кобулов, который, по имевшейся у него инструкции политбюро ЦК ВКП(б), должен был «информировать Центр об обстановке в Германии, ее военных планах и экономическом положении»? Использовал ли он вполне надежную агентуру среди высокопоставленных функционеров Третьего рейха для получения информации о подготовке Германии к прыжку на Восток?
Документы и информационные материалы той поры не дают однозначного ответа на поставленные вопросы. С одной стороны, секретные телеграммы из Берлина указывали на то, что войны между Германией и СССР не избежать (предупреждения антифашистов группы Харнака и Шульце-Бойзена), с другой — назывались разноречивые даты начала вторжения: 14 мая, 11 июня, 17 июня, 22 июня, «середина лета». Изощренность гитлеровской дезинформации состояла не только в том, чтобы максимально надолго скрыть факт подготовки военной машины Германии к активным действиям весной или летом 1941 года (это практически невозможно было сделать), айв том, чтобы сбить с толку советское руководство путем сообщения ему, с одной стороны, дезинформационных сообщений о целях и задачах такой подготовки и, с другой — нескольких «абсолютно надежных» дат начала вторжения в СССР, по мере прохождения которых советское руководство должно было все больше убеждаться в недостоверности получаемых разведданных.
Коварный трюк явно удавался, и Геббельс с удовлетворением записал в своем дневнике, что «наши специалисты по распространению слухов в те дни поработали просто отлично».
Были и явно субъективные причины недостатков информационной работы берлинской резидентуры, которую возглавлял А. Кобулов (Захар). Его квалификация как «профессионального разведчика» явно не соответствовала занимаемой им должности.
Информация А. Кобулова в Центр, имевшая главной задачей не вызвать недовольства Л. Берии, отвечала настроениям, царившим в Кремле, и содержала сведения, которые представляли лишь относительный интерес в плане предупреждения о возможной агрессии.
Сначала протеже Берии порекомендовали «глубже вникать» в суть происходящих в Германии событий, затем предложили «активизировать усилия» по приобретению новых источников информации и даже деликатно советовали «учиться искусству» политического анализа и прогнозирования событий. В июне 1940-го его вызывали в Москву для беседы с руководством, но все было тщетно. Кобулов был непробиваем, а его вера в «покровительство Лаврентия Павловича» — безгранична.
«Я слышал, что руководство разведки недовольно работой Захара и на него просто махнули рукой, — писал он в сохранившемся до наших дней личном письме, адресованном П.М. Фитину. — Быть может, этой болтовне и не надо придавать значение, но, когда речь идет об ответственных товарищах, с которыми я лично поддерживаю деловой контакт, подобные коридорные разговоры не должны иметь место. Прошу принять меры, чтобы положить конец впредь подобным сплетням».
Начальник разведки, судя по всему, не стал больше нигде распространяться о деловых качествах Захара. Документ отправил в архив, от греха подальше.
Амаяк Кобулов внял увещеваниям Центра «активизировать усилия» по приобретению новых источников информации… — и на трагической сцене берлинского политического театра за 10 месяцев до рокового дня 22 июня появилась фигура молодого латвийского журналиста из газеты «Бриве Земе» Ореста Берлинкса.
Первое упоминание об элегантном, высоком, спортивного вида молодом человеке с гладко зачесанными назад редкими светлыми волосами легло на стол руководителя советской разведки в Москве в самом начале августа 1940 года. В срочном сообщении Захара из Берлина говорилось, что он познакомился через корреспондента ТАСС, сотрудника резидентуры Философова с хорошо разбирающимся в политике эмигрантом-латышом. Берлинке остался «без гроша в кармане» после того, как представляемая им при МИД Германии газета перестала издаваться, а он сам оказался в «вынужденной эмиграции». Захар сообщал в Центр, что его новый знакомый — двадцатисемилетний Орест Берлинке — «трезво оценивает установление советской власти в Прибалтике», производит «весьма благоприятное впечатление» своими манерами и хорошим знанием немецкого языка и готов делиться с Москвой полученной в кругах немецкого МИД информацией. Захар обещал в ближайшие дни «более обстоятельно» поговорить с Берлинксом о «перспективах его дальнейшей журналистской деятельности в Германии» и «при удобном случае — завербовать», присвоив конспиративную кличку «Лицеист».
Как выяснилось впоследствии, «Лицеист» с самого начала сообщил в пресс-бюро МИД Германии о знакомстве с Философовым и его просьбе информировать о текущих делах. Немцы рекомендовали латышу продолжить контакт с русскими и постоянно держать их в курсе дела. Они обещали снабжать его сведениями, которые «Лицеист» будет передавать «советским друзьям». Поскольку сам Захар почти не знал немецкого языка, всю работу с «Лицеистом» он проводил через Философова, которого использовал в качестве переводчика.
Уже 15 августа 1940 г. (т. е. через 10 дней после первого знакомства) из Берлина в Москву ушла очередная телеграмма Захара. Два слова определяли ее емкое содержание: «“Лицеист” завербован». Дальше шла его краткая биография, записанная Захаром лично со слов Ореста Берлинкса. Родился в семье врача в сентябре 1913 года. Учился в 1-й реальной гимназии в Риге («которую я блестяще окончил в 1933 г.»). Держал конкурсный экзамен на химический факультет Рижского университета, но случайно получил место переводчика в редакции газеты «Бриве Земе», поскольку хорошо знал три европейских языка. «Вообще я был очень энергичным работником, — рассказывал о себе «Лицеист», — и очень быстро стал продвигаться по службе, хотя политикой не интересовался. Предложение стать собственным корреспондентом газеты в Берлине явилось «большой неожиданностью», но я принял его не колеблясь. Сейчас я на распутье, не знаю, что делать, а денег больше нет», — подытожил свою нехитрую исповедь Захару новоиспеченный тайный агент. Телеграмма из
Берлина заканчивалась предложением Захара использовать «Лицеиста» для получения секретной политической информации о положении дел в нацистской Германии с выплатой «агенту» значительной суммы в немецких марках ежемесячно.
В Центре схватились за голову. Такая скоропалительная вербовка без малейшей попытки разобраться в личности «агента» не сулила ничего хорошего. Шеф разведки дал указание обстоятельно изучить биографию агента, проверить его связи, контакты, выяснить по возможности скрытые Берлинксом факты его жизни. В Берлин было направлено строгое указание: «Поскольку с «Лицеистом» только устанавливаются отношения и он еще не проверен в деле выполнения наших заданий, предлагаем проявлять разумную осторожность в работе с ним и ни в коем случае не передавать его на связь какому-либо другому оперработнику резидентуры».
В Центре не было ясновидцев, но были умные, осторожные и опытные профессионалы, не раз сталкивавшиеся с опасными ситуациями. Но тут был особый случай. Информация из Берлина шла «наверх» напрямую, как правило, минуя опытных специалистов и аналитиков. Кобулов не раз похвалялся этим, в частности и в беседах с «Лицеистом».
Похоже, что Сталин, находясь под влиянием дезинформации о неизбежности предстоящей высадки немецкого десанта на Британские острова, весьма благосклонно воспринимал сведения «Лицеиста» о такой широкомасштабной операции нацистов. Очевидно, ему хотелось принимать желаемое за действительное.
Только через шесть долгих лет, в мае 1947 года, стало известно о некоторых деталях дела «Лицеиста». Их раскрыл в ходе допроса Зигфрид Мюллер, с 1937 года служивший в берлинском отделении гестапо. По приказу одного из руководителей PCX А (Главного управления имперской безопасности) он был определен на работу в подразделение 4-Д, проводившее специальные мероприятия в отношении иностранцев, аккредитованных в Берлине. Вот что рассказал Мюллер советскому следователю на допросе 21 мая 1947 г.:
«Вопрос. А что, гестапо так и не смогло в то время найти подходов к советскому посольству в Берлине?
Ответ: Не совсем так. Нам удалось установить, что советник советского посольства Кобулов вел в Германии разведывательную работу. Кобулову в августе 1940 года был подставлен агент германской разведки — латыш Берлинке, который по нашему заданию длительное время снабжал его дезинформационными материалами. Берлинке говорил мне, что ему удалось войти в доверие к Кобулову, что последний рассказывал Берлинксу даже о том, что все доклады он направлял лично Сталину и Молотову. Очевидно, все это позволило Гитлеру рассматривать Кобулова как удобную возможность для посылки дезинформации в Москву, в связи с чем он лично занимался этим вопросом и материалами, предназначавшимися для передачи Кобулову. Практика была такой: Риббентроп готовил эти материалы, затем докладывал их Гитлеру и только с его санкции материалы передавались агенту Берлинксу, который и доставлял их Кобулову».
…Но вернемся к работе с «Лицеистом». Обеспокоенный Центр пытался по крохам сведений о Берлинксе составить хотя бы приблизительный мозаичный портрет «ценного» агента Кобулова. Латышские друзья Москвы взялись проверить каждый факт биографии «Лицеиста» и дать о нем свое заключение. Буквально в течение нескольких дней удалось установить, что «Лицеист» отнюдь не русофил и уж тем более не «просоветски настроенная личность». Его часто встречали в кругу немецких поселенцев в Латвии, а все его самые близкие друзья были без ума от успехов «великого фюрера».
В берлинскую резидентуру ушла телеграмма с фифом «вне очереди»: «Мы получили сведения, что «Лицеист» якобы настроен антисоветски. Будучи в Латвии, старался распространять там идеи национал-социализма. Сведения получены нами от заслуживающего доверия источника. Вам следует иметь их в виду при взаимоотношениях с “Лицеистом”».
Но куда там! Кобулов верил в свою «звезду» и отмахивался от неоднократных предупреждений Центра. А тем временем в Москву продолжали поступать такие, например, сообщения:
«Как заявил в личной беседе со мной [ «Лицеистом»] ответственный сотрудник бюро Риббентропа Клайст, немцы рассчитывают уничтожить Англию в течение трех недель. Клайст сказал, что вовсю идет подготовка также к нюрнбергскому съезду НСДАП, который явится съездом мира, так как «низвержение английского владычества несомненно». Представитель бюро Риббентропа отметил также, что беседы Молотова с Гитлером произвели на последнего «наилучшее впечатление». Гитлер на основе переговоров с советским наркомом иностранных дел пришел к убеждению, что Советский Союз имеет абсолютно серьезные намерения относительно дружественных отношений с Германией».
Развернутая Берлином беспрецедентная кампания дезинформации, в которой «Лицеист» играл далеко не последнюю скрипку, сбивала с толку многих. Гитлер лично приказал широко распространять по всем каналам сведения о том, что «концентрация войск против России является самой великой военной акцией по дезинформации противника в истории и имеет лишь целью отвлечь внимание от последних приготовлений к вторжению в Англию». Такое распоряжение Гитлера якобы содержалось в его указании от 6 февраля 1941 г. В нем говорилось также, что до окончания перегруппировки войск следует усилить активность авиации и флота в район-? Ла-Манша, чтобы «создать видимость предстоящего якобы еще в этом году нападения на Британские острова». Случалась время от времени и информация, которая, по мнению Захара, должна была просто заинтриговать руководство тогдашней Лубянки:
«Поездка В.М. Молотова в Берлин, — спешил сообщить в Центр Кобулов, — является событием необозримой важности и последствий. Это — начало «новой эры» (слова посланника Шмидта, произнесенные 9 ноября 1940 г. в узком кругу в иностранном клубе печати в Берлине, как сообщил резидент. — Ред.). Все опасные моменты германо-русских отношений пройдены, и с настоящего времени можно надеяться, что Россия наконец полностью поняла свое положение в новом мировом порядке и что этим практически решены все большие политические проблемы. Англия не изменит ситуацию. Она будет разгромлена в течение двух-трех недель».
В один из майских вечеров 1941 года тишину подъезда дома, где жил А. Кобулов, нарушил стук каблуков. Оглядываясь по сторонам, молодой человек торопливо подошел к двери и нажал на кнопку звонка. Пару мгновений за дверью было тихо, а затем послышались неторопливые шаги. «Кто здесь?» — послышался обычный в такой ситуации вопрос. «Это я, господин Кобулов. Ради Бога, извините! Я только на одну минуточку».
Звякнула дверная цепочка. Вечерний гость быстро проскользнул в ярко освещенную щель и, будто забыв, зачем пришел, почему-то вдруг замер по стойке «смирно». От него изрядно попахивало спиртным.
— Простите, что беспокою вас, господин Кобулов, но дело, с которым я пришел, не терпит отлагательств. Завтра утром будет сформирована команда журналистов, которая по заданию Министерства пропаганды едет во Францию. Мне обещали место в этой команде.
— Ну а я-то здесь при чем? — недовольно поморщился Захар. — У Министерства пропаганды доктора Геббельса свои задачи, а у меня — свои.
— Но неужели, господин Кобулов, вам не интересно, что ваш друг побывает на оккупированной германской армией французской пограничной территории?
— Почему не интересно? Даже очень интересно попутешествовать за счет имперского орла.
— Нет, деньги я буду платить свои, вернее, ваши, господин Кобулов. Да и прибавку вы мне обещали с трехсот рейхсмарок до пятисот, — чуть слышно промямлил «Лицеист».
Буквально через пару дней шифровальщик принес Кобулову расшифрованный текст срочной телеграммы. Уже первая строка текста привела его в бешенство: «Информация «Лицеиста» содержит много воды и совсем мало фактов, — прочитал он. — Кроме того, информация содержит много неточностей, противоречивых и сомнительных данных, а также изобилует общими местами, — говорилось далее в телеграмме Центра. — «Лицеист» черпает свою информацию у лиц, предназначенных германским государственным аппаратом для «питания» прессы. Что касается поездки «Лицеиста» во Францию, которую германские власти специально организуют для иностранных журналистов, то возникает вопрос: не окажется ли поездка «Лицеиста» во Францию более полезной для Германии, нежели чем для нас?»
На следующее утро Захара разбудил звонок в дверь. Наскоро накинув халат, он подбежал к двери. Перед ним (в его квартире!) снова стоял «Лицеист». Помятое лицо его выражало полное отчаяние.
«Лицеист» искал в глазах Захара хотя бы искорку сочувствия и снисхождения. И… нашел. Тактика слезливого покаяния, выработанная ночью с гестаповцами, полностью сработала — и уже через несколько минут «друзья» сидели в гостиной за чашкой утреннего кофе. «Ценный» агент Захара сообщал своему шефу специально подготовленную информацию, которую мы приводим полностью, как она в свое время была изложена в телеграмме в Центр самим Кобуло-вым. «Вождем латышских фашистов в Германии «Лицеист» назвал Густава Целминша. Агент якобы заходил к нему, но не застал. Обещал повторить свой визит к латышскому «фюреру» с целью разузнать подробнее о его связях и окружении…
В следующий раз, — подытожил телеграмму Кобулов, — я буду давать ему по 500 марок. Он этого заслуживает».
По-видимому, это была одна из последних, если не последняя, встреча Захара с «Лицеистом». Во всяком случае, в личном деле Берлинкса его расписок «Получил сполна. Вилли Кранц» обнаружено не было…
Своеобразно сложилась послевоенная судьба «Лицеиста». В материалах его «дела» сохранились некоторые любопытные документы. Вот один из них.
«Из протоколов допроса Зигфрида Мюллера, род. в 1916 году в г. Штутгарте и арестованного советской контрразведкой в 1945 году.
После начала наступления немецких войск на Восточном фронте я пришел к полковнику СС, бывшему работнику германской разведки Ликусу. Я хотел выяснить возможности дальнейшего использования Берлинкса и познакомиться с его последним отчетом. В докладе Берлинкса излагалось содержание его беседы с Кобуловым, который, по сообщению Берлинкса, утверждал, что советское правительство не хочет войны с Германией».
Гитлер на донесении Берлинкса красным карандашом написал одно слово «лгун», а устно приказал арестовать Берлинкса. Видимо, он, по мнению Гитлера, стал опасным свидетелем закулисной игры, к которой он, Гитлер, приложил свою руку.
«Вопрос. А был ли Берлинке арестован?
Ответ: Нет, не был. Вопрос об аресте Берлинкса был каким-то образом замят, а потом, как мне известно, его тайно переправили в Швецию, где он продолжал вести разведывательную работу в пользу Германии».
Требующая проверки информация о судьбе одного из гестаповских пособников не залежалась на столе руководителя контрразведывательного подразделения Центра. Она была доложена руководству разведки, и из Москвы в резидентуру ушло указание:
«Просим установить, где проживает в настоящее время бывший агент гестапо Орест Берлинке, корреспондент латышской эмигрантской газеты «Бриве Земе» и ряда других латышских эмигрантских изданий. Работал в Германии в 1939–1941 годах и был аккредитован при пресс-бюро германского Министерства иностранных дел. Его возраст — 35 лет. Приметы: рост 170–175 сантиметров, блондин, глаза светлые, фигура спортивная. Хорошо одевается, увлекается автоделом, играет в шахматы, в карты, курит дорогие сигареты. По получении запрашиваемой информации незамедлительно телеграфируйте. Его последний домашний адрес в Берлине…»
Ответы из большинства «точек» не заставили себя ждать. Чаще всего они были предельно краткими: «Нет»; «Не был»; «Не проживал». И даже берлинская резидентура была предельно лаконичной: «Берлин, 2 августа 1945 г. Берлинкс Орест по указанному вами адресу проживал до 1941 года. В настоящее время местопребывание его не установлено».
Судьба другого «героя» очерка — патрона и наставника «Лицеиста» — оказалась более определенной. В 1953 году Амаяк Кобулов вместе с бывшим послом в Берлине В.Г. Деканозовым и самим Берией был арестован. Близость к Берии сыграла свою роль. На сей раз — роковую. После быстрого разбирательства дело о «шпионаже» Деканозова, Кобулова и некоторых других лиц было передано в специальную группу Особого совещания, которое и приговорило их к расстрелу.