От «меча» до атомного «орала»
От «меча» до атомного «орала»
В тот же день, когда сочинялось и подписывалось благодарственное послание вождю (18 ноября), состоялось заседание атомного Спецкомитета. На нём присутствовало всего пятеро членов: Берия, Маленков, Завенягин, Первухин и Махнёв. Зато вопросов было обсуждено рекордное число — 29! Для их рассмотрения были вызваны 6 министров (в том числе министры госбезопасности и внутренних дел), два академика (Бочвар и Алиханов) и 19 прочих высокопоставленных чиновников.
Тон на заседании как всегда задавал Берия. Изредка к нему подключались Маленков и Завенягин.
Что же за вопросы рассматривали спецкомитетчики?
Первый касался плана научно-исследовательских и конструкторских работ по производству «готовых изделий и их комплектации». Берия сказал, что советскую атомную мощь следует наращивать. Маленков добавил, что для этого «готовых» бомб нужно иметь как можно больше.
По второму пункту повестки дня высказывался только Лаврентий Павлович. Он заговорил о новой задаче, которые страна решила поставить перед своими атомщиками, а именно: «об изыскании возможностей использования атомной энергии в мирных целях». Необходимо как можно скорее приступить к созданию «силовых установок и двигателей с применением атомной энергии».
На такой крутой поворот в атомной стратегии Лаврентий Павлович, разумеется, не мог пойти без согласования с Иосифом Виссарионовичем. Больше того, сама идея дать «заскучавшим» физикам «новое» дело, которое захватило бы их целиком, наверняка принадлежала Сталину. Берия лишь озвучил то, что повелел ему вождь.
Спецкомитет, конечно же, со всем согласился. И вынес решение: поручить Курчатову созвать совещание. Было даже названо, кого следует пригласить: Александрова, Доллежаля, Бочвара, Завенягина, Первухина и Емельянова… Времени на «раскачку» давалось совсем немного: обсудив поставленную задачу, инициативная группа была обязана «… свои соображения в этой обла, сти в месячный срок доложить Специальному комитету».
Затем Берия перешёл к третьему пункту повестки дня, предложив разработать мероприятия «… по увеличению коэффициента извлечения кремнила» (то есть урана-235).
Спецкомитетчики тут же постановили: образовать комиссию во главе с Завенягиным, обязав её представить к 1 января 1950 года план «мероприятий». А точнее, проект, название которого звучало, как стихи:
«… проект решения о мерах повышения коэффициента извлечения…».
В этот проект предлагалось также включить «… задания предприятиям по снижению потерь» и меры стимулирования: «… денежные премии и предоставление к правительственным наградам за достижение высоких показателей».
Четвёртый и пятый пункт повестки дня был посвящён аметилу, то есть плутонию. «Коэффициент извлечения» этого стратегического металла тоже следовало увеличить. По предложению Берии соответствующий проект постановления Совмина было решено «внести на утверждение товарища Сталина».
Шестым рассматривался вопрос «О порядке изготовления, приёмки и хранения готовых изделий». Лаврентий Павлович потребовал внести в протокол соответствующий пункт, который содержал бы очередное строгое напоминание разработчикам атомных зарядов. Генерал Махнёв требование шефа сформулировал. Вот оно:
«1. Обязать Первое главное управление (тт. Завенягина, Александрова), комбинат № 817 (т. Музуркова) и КБ-11 (тт. Зернова, Харитона и Щёлкина) обеспечить дальнейшее изготовление готовых изделий по чертежам, техническим условиям и технологическим инструкциям в точном соответствии с образцом испытанного изделия.
Запретить какие бы то ни было отступления от испытанного образца без особого разрешения Специального комитета».
Берия категорически запрещал любые «улучшения», которые так жаждали внести в «изделия» физики-ядерщики. Все эти «новшества» (как конструктивные, так и технологические) рождают только новые проблемы. А для их разрешения потребуются дополнительные усилия и средства.
И Лаврентий Павлович вновь повторил то, что говорил учёным неоднократно:
— Нам этого не надо!.. Отличное — враг хорошего!.. Все «улучшения» и «новшества» запрещаются раз и навсегда! Никаких изменений в конструкции!.. Ни малейших!
Вопрос, который рассматривали седьмым по счёту, был, пожалуй, наиболее важным и злободневным на тот момент — «О серийном производстве готовых изделий РДС-1». В обсуждении приняли участие Берия, Маленков, Зернов и Завенягин.
Принятое решение начиналось с дополнительного напоминания о категорическом запрете что-либо менять в конструкции атомной бомбы:
«1. Возложить на Первое главное управление при Совете Министров СССР ответственность:
а) за точное соответствие изготовляемых изделий РДС-1 испытанному образцу…».
И чтобы ещё больше усилить это требование, спецкомитетчики ещё раз повторили слова о категорическом запрете:
«3. Возложить на КБ-11:
а) разработку технических условий и чертежей на изготовление отдельных деталей узлов и механизмов, а также готовых изделий РДС-1 в строгом соответствии с испытанным образцом…».
Восьмым пунктом повестки дня был вопрос «Об испытаниях изделия в авиационном исполнении». Тема была весьма злободневной. Ведь американцы дважды сбрасывали свои бомбы с самолётов (на японские города), а Советский Союз произвёл взрыв испытательный! Повторив всего лишь то, что 16 июля 1945 года заокеанские физики совершили на полигоне в Аламогордо. Вот почему решение было принято такое:
«1. Обязать КБ-11 (тт. Зернова, Харитона, Щёлкина.) провести в декабре 1949 г. — январе 1950 г. лётные испытания РДС-1 в авиационном исполнении, но со сплошным алюминиевым шаром взамен существующей конструкции центральной металлической части изделия (т. е. без заряда из аметила, кремниловой оболочки и борного фильтра)».
Особым пунктом в протоколе оговаривалась транспортировка секретных «грузов»:
«Поручить тт. Абакумову (созыв), Круглову, Мешику и Сазыкину разработать и утвердить инструкции по перевозке грузов из КБ-11 на полигон № 71 ВВС ВС».
Рассмотрев ещё три вопроса, члены Спецкомитета по предложению Берии вернулись к истории «с культурой и бытом» на комбинате № 817. Ситуация там к лучшему не изменилась! Причины, по словам Лаврентия Павловича, заключались в следующем:
а) руководители комбината «… безответственно отнеслись к выполнению задания Специального комитета, поручавшего им устранить на месте серьёзные недостатки в организации культурно-бытового обслуживания рабочих и служащих»;
б) местные начальники «… не приняли всех необходимых мер по устранению указанных недостатков»;
в) вместо этого Москве был представлен проект постановления правительства, «… содержащий рваческие, непродуманные требования».
Берия, а затем и Маленков с возмущением перечислили предложения руководства уральского предприятия. И даже потребовали внести их в текст протокола. В проекте местного начальства предлагалось:
«а) мобилизовать через ЦК ВКП(б) из разных краёв и областей СССР… 2000 человек работников (включая продавцов магазинов, официанток, машинисток, поваров, пекарей, парикмахеров, медсестёр), санитарок, с.-х. рабочих и т. д.).
Не говоря о том, что само по себе предложение провести набор этих кадров через ЦК ВКП(б) является политическим недомыслием, авторы не подумали о том, что запрос такого количества обслуживающего персонала является рваческим и направлен не на улучшение бытовых условий, а на ухудшение их, т. к. завоз на комбинат такого числа работников вызовет дополнительные затруднения с жилой площадью и бытовым обслуживанием.
Между тем, действительная потребность в указанных кадрах может быть с успехом обеспечена путём подготовки их из местного населения или прилегающих к жилому городу комбината населённых пунктов;
б) в проекте содержится ряд других огульных требований, не имеющих прямого отношения к поставленной задаче (завоз с.-х. машин, цистерн, с.-х. семян, кирпича, стандартных домов, станков, автомашин, премирование руководителей строительных организаций, создание в Москве представительства комбината и т. п.)».
Спецкомитет постановил: всё, что предложено уральцами, решительно «отвергнуть»! А руководителям комбината № 817 предлагалось крепко подумать и «в 10-дневный срок разработать и представить» новые предложения.
Затем было рассмотрено ещё полтора десятка вопросов. В том числе и о начальнике ПГУ. Борис Львович Ванников на заседании отсутствовал. По уважительной причине — был болен. Волнения, связанные с подготовкой к испытанию бомбы и с произошедшим после него награждением, напрочь выбили из колеи стойкого сталинского наркома. И Спецкомитет постановил:
«Считать необходимым предоставить т. Ванникову Л.Б. отпуск для лечения сроком на 2 месяца».
Последним (29-ым) вопросом повестки дня было «дело» заместителя Ванникова, инженера-геолога Петра Яковлевича Антропова, состоявшее в том, что он…
«… рекомендовал на работу в аппарат главка родственника своей жены, некоего А […] Н.А., который, как установила проверка МГБ СССР, скрывался по подложным документам от службы в Советской Армии во время Отечественной войны и является антисоветским элементом».
Антропову объявили выговор и предупредили «… о недопустимости с его стороны в дальнейшем подобного отношения к подбору кадров в аппарат Первого главного управления».
Итак, в тот день Спецкомитет рассмотрел почти три десятка вопросов! Из них наиболее существенным являлся, пожалуй, вопрос второй — тот, что касался новых задач, которые руководство страны поставило перед физиками-ядерщиками.
Продолжим уже приводившиеся нами слова физика Виктора Талызина о том, что после взрыва атомной бомбы все ядерщики захотели заниматься…:
«Все захотели заниматься только наукой, каждый начальник сектора хотел строить ускоритель. Но приехал Курчатов и перевернул всё на 180 градусов: наука — это прекрасно, но страна ждёт сейчас от нас другого: надо строить АЭС, развивать атомную энергетику».
О том же рассказывал и Николай Доллежаль:
«Как-то — дело было в конце 1949 года — мне позвонил Игорь Васильевич Курчатов. Попросил приехать. Через час я был у него.
— Что ж, — сказал он, — одно дело сделано и сделано неплохо. С бомбой мы получили результат на год раньше, чем рассчитывали. Теперь можно приниматься и за другое: за мирное применение энергии атома. Есть у вас какие-нибудь соображения на этот счёт?
Я ответил, что одно из соображений лежит на поверхности: это утилизация тепла, выделяемого в ходе реакции деления тяжёлых ядер. В промышленном реакторе оно выступало вредным фактором, который устраняли путём охлаждения. Если же главную задачу видеть не в производстве плутония, а в эффективном использовании тепловой энергии, то её можно обратить на выработку тепла, способного вращать ротор турбогенератора.
— Вы правы: идея лежит на поверхности, — согласился Игорь Васильевич. — Но на самом деле всё не так просто.
— Конечно. Масса технических проблем. Тип реактора. Теплоноситель. Температура и давление. Материалы. Безопасность. Экономическая эффективность, наконец. Вопросы, вопросы — и к вам, физикам, и к нам, инженерам.
— Вот и будем браться за них сообща, благо, опыт совместной работы есть!».
Так ядерщики, до сих пор выковывавшие только атомные «мечи», теперь взялись и за изготовление атомного «орала».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.