Путаные игры дипломатов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Путаные игры дипломатов

Пока происходили вышеописанные события, американо-японские переговоры в Вашингтоне не прекращались ни на один день. 2 июня 1941 г. японский посол в США получил новые инструкции по ведению переговоров. В их основы лег документ «Главные пункты государственной политики империи». Перед послом ставилась колоссальная задача — дипломатическим путем не допустить вмешательства Соединенных Штатов в случае, если Япония двинется на юг. Если же Номура не преуспеет в этом начинании, то правительство «примет решение, когда и какие именно силы будут использованы»[425]. На любом языке мира последняя формулировка означает войну.

Бывший адмирал Номура, несмотря на все свои попытки, не смог смягчить позиции Вашингтона. В Белом доме отдавали себе отчет в том, что сохранить мир на Тихом океане можно лишь двумя способами. Первый путь предполагал передачу Японии слабых. Он обеспечивал временное успокоение, пока агрессор переваривает очередную жертву. Это был путь ожидания того счастливого момента, когда ненасытный хищник наконец-то подавится. Но, отказавшись однажды от политики «умиротворения». Рузвельт не собирался к ней возвращаться. Второй вариант предусматривал усмирение за счет беспрецедентных экономических репрессалий. Ахиллесова пята данной политики заключалась в том, что она осуществима только при подавляющем военном превосходстве. Это аксиома и теорема мировой политики одновременно. Урезонить агрессора за счет санкций можно лишь в том случае, когда он, стремясь найти альтернативные источники ресурсов, будет вновь и вновь натыкаться на штыки. Слабость американской позиции заключалась в том, что на Тихом океане вместе взятые Америка и Британия были слабее. Это понимали и в Токио, и в Вашингтоне. Но США не собирались просто так сдать Индокитай. Они пошли на введение эмбарго, а значит, выбрали третий путь. Путь окончательного выяснения отношений, Белый дом был согласен на войну.

Усиление японских позиций в юго-западном районе Тихого океана и концентрация там наземных и военно-морских сил создавали плацдарм для нападения на англо-саксонские страны, точнее на британские и голландские владения. 31 июля Номура получил предписание донести до американского правительства, что оккупация Индокитая была предпринята для «спасения жизни» империи, что Стране восходящего солнца необходимо обеспечить себя сырьем. Послу сообщалось, что данная акция не последняя в этом направлении и ему предписано заручиться лояльной позицией США[426]. Как видим, в Токио любили ставить невыполнимые задачи для дипломатов, но дипломатия никогда и не была коньком империи. В начале августа Японская империя направила требование правительству Таиланда о предоставлении военных баз, передаче контроля над производством каучука, олова и вывозом риса. В Токио стремились повторить столь удачно разыгранную недавнюю партию с Индокитаем.

Усилив таким образом свои стратегические позиции, в Токио решили дожать США дипломатическим путем. Там еще тешились иллюзией, что Америка остановится перед риском военных действий. Резкие заявления Госдепа не отрезвили «ястребов». 6 августа начался очередной раунд дипломатической игры. На встрече с госсекретарем Номура заявил, что действия в Индокитае носят оборонительный и мирный характер. Они были предприняты, «чтобы избежать выхода из-под контроля общественного мнения, давление которого опасно возросло в результате репрессивных мер, предпринятых США, Великобританией и Голландской Ост-Индией...»[427]. Короче, сами во всем виноваты, господин государственный секретарь. Далее посол передал проект американо-японского урегулирования.

Япония обязалась не размещать свои войска в юго-западных районах Тихого океана, за исключением Индокитая, но и отсюда войска она обещала вывести сразу после разрешения «китайского инцидента». Далее Япония признавала нейтралитет Филиппин и обязалась не предпринимать действий, ущемляющих американские экономические интересы. В свою очередь, от США требовалось прекратить военные мероприятия в юго-западном районе Тихого океана и потребовать того же от Великобритании и Индонезии. Сотрудничать с Японией в разработке полезных ископаемых, необходимых последней, потребовать того же от Великобритании и Индонезии. Возобновить нормальные экономические отношения с Японией и, наконец, содействовать проведению переговоров японского приятельства с Чан Кайши и признать «особый статус» Японии во Французском Индокитае после вывода оттуда войск[428].

Японский проект был неприемлем. Во-первых, он обходил стороной предложение Рузвельта о нейтрализации Индокитая от 21 июля. Во-вторых, Япония фактически требовала признать Индокитай ее колонией. Таким образом, Имперское правительство настаивало на признании де-юре де-факто существующей ситуации, само же соглашалось идти на уступки лишь после урегулирования отношений с Китаем, то есть в неопределенном будущем.

Принц Коноэ, который только что перенес очередную перетряску кабинета, сознавал, что добиться урегулирования с США в подобной ситуации практически невозможно. Однако именно нейтральная позиция Америки требовалась для дальнейшего успешного осуществления политики Империи. В столь нетривиальных условиях премьер идет на беспрецедентный шаг. Он просит у императора разрешения на проведение японо-американской встречи на высшем уровне. Хирохито, по всей видимости, к тому моменту уже решился на войну, однако понимал — чем дольше Вашингтон не будет прибегать к активным действиям, тем сильнее будет позиция Японии. Коноэ получил соизволение. 7 августа новый министр иностранных дел Т. Тоеда направил в Вашингтон предложение об организации встречи премьера Коноэ и президента Рузвельта.

8 августа Хэлл вручил Номура американские предложения. Рузвельт в принципе не был против саммита, однако заранее обрисовывал условия, на которых США пойдут на подписание договора. Японии предлагалось вывести войска из Индокитая. В обмен президент обещал соглашение о «нейтрализации» Индокитая, подписанное всеми заинтересованными сторонами (США, Великобритания, Индонезия, Чан-Кайши), подобное соглашение предлагалось заключить и в отношении Таиланда. Таким образом, США выставляли контрпредложения, в которых не было и намека на обязательства возобновить нормальные торгово-экономические отношения, но в то же время требовали отказа от завоеванного. Обе стороны обменялись «ударами», позиции не изменились ни на йоту. Смысл встречи на высшем уровне попросту отсутствовал.

В последний месяц лета четко оформился вектор поведения Вашингтона в отношении Токио. Теперь основной целью американской дипломатии стало не допустить критического усиления противника на возможном театре военных действий. Данный курс требовал проведения скоординированной с Великобританией политики. 9 августа Хэлл дал понять британскому послу новую позицию администрации. 14 августа 1941 г. прошла так называемая Атлантическая конференция — встреча президента Рузвельта и английского премьера У. Черчилля. Во время переговоров обе стороны касались японской проблематики, при этом Черчилль уверил, что в случае разрыва американо-японских переговоров Великобритания выступит на стороне США. Он всячески стремился показать свою лояльность. Цель у британского премьера была одна — «не мытьем, так катаньем» втянуть Соединенные Штаты во Вторую мировую войну.

Рузвельт, в свою очередь, продемонстрировал стремление к тесной кооперации с Лондоном. Он познакомил Черчилля с секретными документами, теперь британский премьер был в курсе американо-японских переговоров. Последние предложения Японии показались ему неприемлемыми. Позиция Черчилля была понятна — для него урегулирование между Токио и Вашингтоном было кошмаром, сравнимым только с разгромом СССР или очередным пактом a-la «Молотов—Риббентроп». Тихоокеанское урегулирование означало критическое ослабление позиций Британской империи при возможном дальнейшем продвижении японцев на юг. К счастью для англичан, мнение Рузвельта было тождественным. Но президент почему-то тянул, он считал, «что нужно вступить в переговоры по поводу этих неприемлемых условий и, таким образом, добиться отсрочки примерно на 30 дней». Президент считал, что за этот срок англичане успеют улучшить свои позиции в районе Сингапура. Он также заявил, что потребует от японского правительства прекратить экспансию на время переговоров и вывести войска из Индокитая и Таиланда. Прямо скажем, странные требования планировал выдвинуть американский президент. Приостановить агрессию и вывести войска — сама постановка вопроса предполагала невозможность его реализации. Чем была мотивирована эта месячная отсрочка, которой желал Рузвельт? Вопрос, несомненно, сложный. Однако по некоторым косвенным данным можно предположить ответ. Президент стремился узнать, на что способен Советский Союз. Если это боеспособная сила, способная сдержать Гитлера, то США могут вступать в войну. У Америки хватит времени, чтобы развернуть свои силы. Кроме того, к концу сентября будет совершенно ясно, как далеко сможет продвинуться вермахт до зимы 1941 г.

Черчилль попытался предостеречь американского президента от неверных действий. «Японцы обманут...» — заверял премьер-министр. Но Рузвельт успокоил: в ноте, направленной японскому МИД, будет содержаться недвусмысленное предостережение: «Любое дальнейшее продвижение Японии в юго-западной части Тихого океана вызовет ситуацию, при которой правительство Соединенных Штатов вынуждено предпринять ответные меры, даже если это может привести к войне между Соединенными Штатами и Японией»[429].

Атлантическая конференция или «Арджентия» (по месту проведения) была не только политическим саммитом. Не менее важным ее результатом стали совещания руководителей армий и военно-морских флотов сторон. Оба государства теперь обменивались не только заверениями в дружбе и общности политических целей. Они вырабатывали единую военную стратегию. Пожалуй, важнейшим результатом конференции стала не столько публикация «Атлантической хартии» 14 августа, в которой были изложены цели сторон в войне, сколько согласованная жесткая позиция Вашингтона и Лондона, занятая в отношении Токио. Прямое указание на возможность военного противостояния Японии — заявление столь смелое, что большинство американских дипломатов и помыслить о нем не могли.

Из вышеизложенного видно, что в начале августа президент США уже не видел возможности дипломатического решения американо-японских противоречий. Пока он лишь стремился оттянуть неизбежный конфликт, оттянуть на непродолжительный срок в один, возможно, два месяца, оттянуть, чтобы окончательно удостовериться, что ситуация складывается в пользу Соединенных Штатов. Рузвельт был готов к войне и видел, что более подходящего момента для вступления в нее, возможно, уже никогда не представится. Требовалось только выяснить прочность советско-германского фронта: при его удовлетворительном состоянии следовало бросить американскую гирю на чашу весов. Дальнейшее промедление теперь грозило чрезвычайным усилением противника, чего допускать не следовало. Кроме того, президент теперь мог быть воинственным. Общественное мнение в стране кардинально изменилось. Уже в мае

1940 г. 50% американцев считали, что США неизбежно будут воевать, в декабре 1940 г. этот показатель составил 59%, в апреле 1941 г. — 82%,[430] т.е. президент мог объявить войну, не опасаясь импичмента.

Белый дом знал, что может тянуть время. Из Токио в Вашингтон послу летели телеграммы следующего содержания: «...если переговоры... с государственным секретарем Хэллом не завершатся успехом, Япония будет обречена на изоляцию»[431]. Уже 16 августа, через два дня после окончания американо-английских переговоров на высшем уровне, Номура докладывал в МИД, что «не удастся достичь соглашения с США». В ответ японский посол получил рекомендации: «Мы хотим, чтобы Вы пока не давали правительству США понять, что переговоры прекращаются»[432]. Номура приложил все усилия для того, чтобы выполнить распоряжения, однако он и не предполагал, что Рузвельт так же, как и он, читает всю дипломатическую переписку. Маневр японской дипломатии попросту не мог ввести президента в заблуждение относительно намерений своих контрпартнеров.

Президент не собирался идти на уступки, знал он, и что японцы не сдадут своих позиций. Переговоры уже зашли в тупик, из которого не было выхода. Дальнейший курс Рузвельта можно охарактеризовать словами военного министра Г. Стимсона: «Проблема заключается в том, каким образом мы можем заставить японцев сделать первый выстрел, но не причинив слишком много ущерба нам самим»[433]. Вашингтон попросту стремился остаться «белым и пушистым», стать жертвой, а не агрессором.

Теперь, исходя из новой парадигмы, Государственный департамент отклонил японское предложение о встрече Рузвельта и Коноэ. Госсекретарь, например, не видел в этом смысла, он полагал, что Япония выставит новые крупные притязания. Его заместитель Уэллее считал, что Япония просто тянет время, чтобы подготовиться к развязыванию войны[434]. Мнения дипломатов совпадали с позицией главы государства. 17 августа Рузвельт передал Номура официальный отказ. Он прямо заявил, что Япония — агрессор, а встреча, до тех пор пока Империя «не исправится», бессмысленна. Но прагматичный президент не отказал в продолжении переговоров[435]. Он все еще дразнил японцев надеждой на отмену санкций.

18 августа Тоеда вновь передал Грю предложение об организации встречи президента и премьера в Гонолулу[436]. В Токио уже не особо верили в успех, там просто стремились выиграть время. Требовалось подготовить армию и флот для нанесения удара на юг. Американское правительство понимало закулисную игру японской дипломатии. Так, из донесений военной разведки, основанных на радиоперехватах, в Вашингтоне было известно, что военный министр Тодзё издал приказ об окончательном завершении подготовки к войне на Тихом океане в ноябре 1941 г. Кроме того, было известно, что начало войны с США планируется на декабрь 1941 г. или февраль 1942 г.[437] Но отсрочка была выгодна не только Японии. Американские флот и армия также к войне готовы не были, а каждый следующий мирный день означал новые самолеты, танки и корабли.

28 августа Рузвельт получил личное послание Коноэ с предложением об организации встречи «для широкого обмена мнениями» по всем вопросам американо-японских отношений[438]. Но Вашингтон был непреклонен. От японского правительства требовали проведения предварительных консультаций на уровне послов, выработки окончательных проектов соглашений. А уж потом Вашингтон соглашался на встречу глав государств длительностью 3—4 дня для непосредственного заключения договора.

3 сентября Рузвельт устно заявил Номура, что США готовы к продолжению переговоров, в случае если Имперское правительство примет в качестве основы «четыре принципа Хэлла» от 16 апреля[439]. Во время беседы послу также вручили официальный ответ на письмо Коноэ. Японская дипломатия получила официальное согласие на встречу на высшем уровне, «прелиминарного обсуждения фундаментальных вопросов...»[440] Но формальное согласие на деле было не более чем инсинуацией. В Госдепе знали, что «четыре принципа» для Японии, как красная тряпка тореадора.

6 сентября в Токио прошло имперское совещание, на котором были приняты «минимальные требования» к США или «Основы плана национальной политики Императорского правительства». В соответствии с этим документом США и Великобритания не должны были вмешиваться в «китайский инцидент», закрыть Бирманскую дорогу, отказаться от помощи Чан Кайши. От Вашингтона и Лондона требовалось признать «особые отношения, существующие между Японией и Францией». Имперское совещание пошло даже дальше, решив затребовать от Соединенных Штатов и Англии прекращения фортификаций и создания военных баз в Тихом океане. Мало того — усиливать свое военное присутствие в регионе западным странам также запрещалось. Естественно, обе страны должны были возобновить экономическое сотрудничество с Японией в полном объеме. В случае удовлетворения данных требований Япония соглашалась пойти на уступки — использовать Индокитай в качестве плацдарма для нападения только на китайскую территорию. Вывести войска из Индокитая по урегулировании «китайского инцидента», гарантировать нейтралитет Филиппин[441]. После таких «минимальных» требований всегда интересно узнать, в чем заключаются максимальные — акт о безоговорочной капитуляции (еще до начала войны), аннексия территории и выплата контрибуций, что ли?

Нет, в имперском правительстве сидели не сумасшедшие. Просто требовалось выработать принципы, на которых вести переговоры с США. Приемлемы они или нет для партнера, это было уже неважно. Принципиальное решение о рывке на юг было принято еще 2 июля, так что исход переговоров для Токио уже был неважен. Более судьбоносным было другое решение совещания — ускорить подготовку к войне с США, Англией и Голландией. Конечно, начало военных действий ставилось в зависимость от хода переговоров. То есть от того, примут ли названные страны бесстыдные, кабальные японские условия[442]. Фантастичность мирного урегулирования была очевидна. Имперское совещание приняло, таким образом, решение о начале военных действий.

Но чем черт не шутит? Японская дипломатия усилила нажим. 6 сентября Номура передал Хэллу очередные предложения. Было совершенно неважно, что они почти слово в слово повторяют уже отвергнутый проект от 6 августа. Параллельно принц Коноэ предпринял «обходной» маневр. Во время беседы с Д. Грю он снова поднял вопрос о встрече с Рузвельтом. На этот раз глава японского правительства даже пошел на уступки. Он соглашался с «четырьмя принципами Хэлла», при их некоторой корректировке[443]. Ретроспективно не сложно понять цели японских маневров — запутать, ввести в полное недоумение Государственный департамент и президента. Посол говорит одно, а глава правительства другое — угадай, где правда? То, что продолжение переговоров невозможно, премьер понимал. Недаром он обязался закончить дипломатическую фазу к 10 октября. Параллельно 2—13 сентября прошли совещания руководителей армии и ВМС Японии, состоялись военные игры с целью более детального планирования Гавайской операции и вторжения в Бирму, Малайю, Индонезию, на Филиппинские и Соломоновы острова. Страна восходящего солнца стремилась не к миру, а к войне.

12 сентября Грю сообщил в Госдеп, что в сложившейся международной ситуации японские военные видят золотой шанс для осуществления экспансии[444]. Новость не стала откровением. 22 сентября Номура вручил Хэллу два документа, первый — «Основные условия мира между Японией и Китаем», второй — озаглавленный как «Строго конфиденциально», оба документа, по сути, развивали идеи «минимальных требований» и не вносили ничего нового. Через пять дней посол передал госсекретарю проект урегулирования спорных вопросов, не отличавшийся оригинальностью. Кроме туманного обещания вывести войска из Индокитая в нем ничего не было[445].

В самом конце сентября японская дипломатия вновь подняла вопрос об организации встречи Коноэ и Рузвельта. Предложив приблизительный срок — 10-15 октября. Рузвельт был в принципе не против, однако Хэлл и слышать о такой встрече не хотел. По его мнению, подобный саммит произвел бы «критический, обескураживающий эффект на китайцев»[446]. Даже намек на возможность американо-японского урегулирования в существовавшей ситуации мог привести к непредсказуемым последствиям. Несмотря на активизацию японского давления, позиция американской стороны осталась неизменной. 2 октября Хэлл вновь повторил тезис о необходимости предварительной договоренности перед встречей президента и премьер-министра. В мягкой форме он попросил Токио продемонстрировать свои мирные намерения: вывести войска из Индокитая и Китая[447].

Тупик, в который зашли переговоры, воодушевил токийских «ястребов». Теперь они требовали немедленного выступления против Англии и Америки. Коноэ попытался действовать неофициальными каналами, вновь обратившись к помощи миссионера Уолша, однако эта попытка потерпела неудачу так же, как и попытка организовать встречу с Рузвельтом при английском посредничестве.

13 октября 1941 г. советник японского посольства Вакасуги в беседе с заместителем Хэлла Уоллесом использовал последний козырь, стараясь доказать, что Вашингтону необходимо принять японские условия. Он сослался на то, что положение правительства крайне шаткое и в случае отказа американцев принять японские предложения оно может пасть, и к власти в Токио придут люди, действующие по указке из Берлина[448]. Японский дипломат оказался пророком. 18 октября кабинет Коноэ действительно пал, и ему на смену пришло правительство генерала Тодзе. Это был военный премьер. Император окончательно решил вопрос в пользу войны.

Однако в октябре подобные изменения в правящей элите Японии напугать Рузвельта уже не могли. К тому моменту личный эмиссар президента Г. Гопкинс побывал в Москве, провел ряд бесед с И. Сталиным. СССР выглядел серьезным союзником, то, что Гитлер завяз там надолго, сомнений не вызывало. В пользу Советов говорил и контраст между русским диктатором и У. Черчиллем: если последний всю дорогу слезно умолял США вступить в войну, то Сталин верил в собственные силы. «Дайте нам зенитные орудия и алюминий, — заявил он Гопкинсу, — и мы сможем держаться три или четыре года»[449]. Как оказалось, советский колосс держался далеко не на глиняных ногах. Расклад сил в мире выглядел теперь таким образом, что Рузвельт определился: Соединенным Штатам пора вступать в войну.

Одиннадцатого сентября он обратился к согражданам: «Гитлер знает, что для достижения решающего успеха на пути к мировому господству он должен получить контроль над морями. Он должен прежде всего уничтожить тот мост через Атлантику, который создают рейсы наших кораблей и по которому мы будем посылать орудия войны для его уничтожения... Мы не можем жить безмятежно в управляемом нацистами мире... Когда гремучая змея изготовилась к удару, не время ждать ее выпада, нужно раздавить ее... Отныне, если германские или итальянские подводные лодки или военные корабли войдут в акватории, рассматриваемые нами как зона обороны Америки, пусть они пеняют на себя»[450]. Американский флот начал охоту за немецкими субмаринами. «Необъявленная война» в Атлантике началась. Рузвельту оставалось ждать только повода: потопленного американского корабля или немецкой подводной лодки. Какая именно страна первой заявит о состоянии войны — не суть важно.

Но немцы абсолютно не горели желанием сражаться еще и с Америкой. Строжайшие приказы фюрера и главкома ВМС запрещали связываться с американскими кораблями. Получить желаемый повод от Гитлера не получалось. Кроме того, существовали размышления и другого порядка. Как поведет себя Токио, если Америка ввяжется в европейскую войну? Вероятность сохранения «статус-кво» на Тихом океане была крайне ничтожной. Именно в этот момент, когда все неизвестные мировой политики стали очевидны, Рузвельт принимает решение войти в войну через «черный ход». Мы помним меморандум Макколума, неизвестно, читал ли его президент, но то, что он мыслил подобными категориями, несомненно. Противоречия с Японией зашли слишком далеко, чтобы быть разрешенными дипломатическим путем. Уступать Токио было нельзя. Поэтому необходимо стало спровоцировать Империю на первый акт агрессии и тем самым получить повод для вступления в войну. Рузвельт и ранее следовал этим курсом, но до сего момента он оставлял себе пути к отступлению. Настало время «жечь мосты».

Новое правительство Японии уже не обращало внимания на переговоры. Конечно, кабинет сохранит мир, если США пойдут на все требуемые от них уступки. Но пока было определено, что в декабре, «после нападения Японии на Пёрл-Харбор, будет проведена оккупация Борнео, Филиппин, Сингапура, Явы и Суматры...»[451]. Дипломатические представители Японии в США, в том числе консул в Гонолулу, получили задание вести разведывательную деятельность в целях нанесения удара. 1 ноября 1941 г. был издан Приказ №1 по Объединенному флоту, в котором предписывались действия ВМС на случай объявления войны США, Великобритании и Голландии[452]. 3 ноября был утвержден план нападения на Пёрл-Харбор.

3 ноября Грю писал в Госдепартамент, что, ввиду провала попыток закончить «экономическую войну с Соединенными Штатами» и урегулировать отношения с Китаем, японское правительство может выработать линию «на более тесное сотрудничество с "Осью"», что может привести к неизбежной войне с США[453]. Предупреждения дипломата, стремившегося к мирному урегулированию, уже не могли остановить Вашингтон. От Токио того и хотели, чтобы японские корабли сделали первый залп.

Чтобы замаскировать подготовку к войне, японская дипломатия предприняла последний штурм американских бастионов. 4 ноября новый министр иностранных дел Японии Того направил послу в Вашингтоне телеграмму. Номура прочел: «7 ноября посол Курусу выезжает, чтобы помочь Вам... Он не везет с собой никаких дополнительных инструкций...»[454] Миссия Курусу носила маскировочный характер. Того не хотел прерывать переговоры до того, как ударное соединение не будет у входа в Пёрл-Харбор. Цель Курусу была известна не только в Белом доме, но и в Кремле: «...переговоры с США есть последний эксперимент, — писал советский разведчик в Японии Р. Зорге в Москву, — дабы доказать народу и крупным капиталам, что достигнуть понимания с Америкой невозможно. Если переговоры с США окончатся без успеха, то Япония очень скоро должна выступить на юге»[455]. В Вашингтоне также «ни один ответственный чиновник в правительстве... не верил в какой-либо успех, который мог быть достигнут в связи с миссией Курусу»[456]. Американское правительство, используя «магию», было прекрасно осведомлено о целях миссии и о том, что новый посол не имеет новых инструкций. Обе стороны намеренно занимались обструкцией переговорного процесса. Тянули время, стремясь получить дополнительные гешефты до того, как прозвенел третий звонок.

4 ноября в Токио были разработаны два плана урегулирования отношений с США — «А» и «Б». План «А» предполагал прекращение американской стороной дискриминации в торговле, признание участия Японии в тройственном пакте. Япония же обязывалась вывести свои войска из Китая, но лишь после достижения «урегулирования» и по истечении определенного срока после него. Срок определялся приблизительно в 25 лет. Япония также обязалась вывести войска из Индокитая после решения «китайского инцидента»[457]. Таким образом, все японские уступки откладывались на неопределенный срок, а принятие плана «А» за основу американо-японского соглашения означало для Вашингтона признание неограниченного господства Токио в регионе.

План «Б» должно было предложить в случае, если американская сторона не найдет возможным принять предложения «А». По плану «Б» предполагалось, что обе стороны берут взаимные обязательства не вводить военного положения ни в одном из регионов Юго-Восточной Азии за исключением Индокитая. США должны отменить дискриминацию Японии в торговом и экономическом сотрудничестве. Вашингтон не должен препятствовать заключению мира между Китаем и Японией. После заключения мира с Китаем японские войска будут выведены из региона. Таким образом, оба плана слабо различались по сути и были неприемлемы для США, т.к. Япония «не соглашалась прекратить ее политику военного завоевания и агрессии за исключением некоторых локальных районов»[458] .

5 ноября Номура был засыпан телеграммами из центра, во-первых, он получил планы «А» и «Б», во-вторых, был проинструктирован, при каких обстоятельствах вручить планы, и в-третьих, должен был выполнить приказ: «Заключить соглашение к 25 ноября... это трудный приказ, но при нынешних обстоятельствах его невозможно избежать...»[459]

7 ноября Номура представил Хэллу план «А», однако он буквально сразу был отклонен. Хэлл мотивировал это так: «Президент крайне заинтересован во взаимопонимании между Японией и Соединенными Штатами... Если Япония предпримет реальные шаги, такие как эвакуация войск из Французского Индокитая, показывая свои мирные намерения, это откроет для нас возможность снабжать вас нефтью и, возможно, возобновить нормальные торговые отношения»[460] .

Угроза войны с Японией явно нарастала. 7 ноября об этом открыто заявил Хэлл. Обострившаяся ситуация вынудила Рузвельта созвать экстренное заседание кабинета, на котором было принято решение организовать отпор Японии в случае ее нападения на Малайю или Индонезию[461]. 11 ноября генерал Ли телеграфировал из Лондона: «Английский посол в Токио сообщил мнение, что... следующий удар Японии обрушится на Голландскую Индию»[462].

15 ноября в Вашингтон прибыл Курусу. Не успел он освоиться на новом месте, как на следующий день из Токио потребовали скорейшего завершения переговоров. В 10.30 17 ноября состоялась первая встреча Номура и Курусу с Хэллом, после обсуждения ряда вопросов Номура предложил восстановить статус-кво в регионе до момента вторжения японских войск в Индокитай и введения экономических санкций. Хэлл, который стремился перевести разговор на непосредственные японские предложения по плану «Б», проявил осторожность и пообещал посоветоваться с англичанами и голландцами. 18 ноября обсуждение продолжилось, тем не менее конкретных результатов не дало[463].

Это предложение могло действительно послужить основой компромисса, но именно японская дипломатия не решилась пойти дальше. 19 ноября вашингтонское посольство получило телеграмму министра иностранных дел Того: «Внутренняя ситуация в стране такова, что будет крайне затруднительно вывести войска из Южного Французского Индокитая... пожалуйста, представьте план «Б» Имперского правительства, никаких дальнейших уступок сделано быть не может»[464]. Кроме того, в этот же день послы получили из Токио телеграмму с «кодом ветров», в которой говорилось, что в случае разрыва (войны) дипломатических отношений с одной из стран: США, Великобритания, СССР—в прогнозе погоды токийского радио будет произнесена ключевая фраза, с указанием ветра[465].

В соответствии с полученным из Токио предписанием, 20 ноября Номура и Курусу представили Хэллу план «Б». Американской дипломатии данный план был хорошо знаком. Единственное изменение, произошедшее в нем с момента его одобрения Имперским правительством, заключалось в том, что Япония соглашалась вывести войска из Южного Индокитая, но лишь в обмен на принятие соглашения в целом. Однако, как показывал потом Хэлл на расследовании Конгресса, в таком случае «все плоды соглашения попали бы к Гитлеру» и японцам, которые также хотели, чтобы «Соединенные Штаты снабжали их нефтью в необходимых количествах для ведения войны... и по некоторым причинам, — добавил Хэлл, — мы отклонили это предложение»[466].

В 1945 г. «Нью-Йорк тайме» писала по данному поводу: «Японские военные лидеры поставили Соединенные Штаты перед альтернативой: стать союзником Японии ценой капитуляции американских принципов, по примеру Мюнхена, или столкнуться лицом к лицу с угрозой японской атаки»[467]. Рузвельт уже давно предпочитал последнее.

Номура и Курусу настаивали на том, что дальнейшие переговоры могут идти лишь на основе плана «Б». Таким образом, план «Б» фактически превращался в ультиматум. Однако Хэлл его воспринял как строгие рекомендации, т.к. «нота такого характера не квалифицируется как... ультиматум»[468]. Тем не менее, учитывая тот факт, что американское правительство знало о предельных сроках ведения переговоров, оно должно было бы квалифицировать данный документ если не как ультиматум, то как нечто к нему близкое.

Американское правительство прекрасно понимало, что шансы достижения соглашения с Японией минимальны, а точнее отсутствуют. Для достижения компромисса одна из сторон должна была поступиться своим положением в Тихоокеанском регионе и престижем. Но Вашингтон не стал давать отрицательный ответ сразу. С 21 по 25 ноября Государственный департамент упорно работал над выработкой контрпредложений. Вашингтон тянул время. 25 ноября, во время совещания с кабинетом, Рузвельт, который еще 21 числа задавался вопросом: «...играет ли Япония в покер или нет...» и «держит ли она камень за пазухой...»[469], сказал, что США «находятся на грани войны с Японией»[470].

26 ноября Хэлл вручил японским послам проект контрпредложений, получивший название «модус вивенди» (временное соглашение). Во время его разработки в высшем политическом и военном руководстве США не было единства. Все прекрасно понимали, что найти почву для соглашения с Империей невозможно. В особенности против «модус» выступали представители армии и флота. Хэлл сломил их сопротивление, лишь убедив, что данное соглашение может отсрочить войну на три месяца, за которые США сумеют лучше подготовиться[471]. (Погодные условия в Тихом океане позволяли начать войну либо в начале декабря 1941 г., либо в феврале — марте 1942 г.) То есть, разрабатывая документ, госсекретарь и не стремился избежать столкновения.

По пунктам «модус вивенди» выглядел следующим образом:

1. «Правительство Соединенных Штатов и правительство Японии совместно заботятся о мире в Тихоокеанском регионе, подтверждают, что их национальная политика направлена на продление и укрепление мира в Тихоокеанском регионе и что они не имеют здесь территориальных притязаний»;

2. Страны обязываются не предпринимать военных акций в Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии или в южной и северной частях Тихого океана;

3. Правительство Японии обязывается вывести войска из южной части Индокитая, а в северной свести их численность к той, которая была на 26 июля 1941 г., дальнейшему пересмотру данный пункт не подлежит;

4. США производят частичную отмену санкций, однако в пределах жестких рамок, так, бензин должен был поставляться «только для гражданских нужд»;

5. Япония снимает ограничения на американский капитал и торговлю внутри страны;

6. США обязываются оказать влияние на Великобританию, Австралию и Голландию с тем, чтобы эти страны также смягчили санкции в отношении Японии в соответствии с пунктом пятым;

7. Япония достигает соглашения с Китаем на основе международного права и ранее существовавших договоров;

8. Соглашение действует три месяца, в течение которых страны могут достичь общего соглашения или продлить «модус вивенди»[472].

В соответствии с воспоминаниями Кордела Хэлла, он не надеялся на то, что японцы примут «модус вивенди». Но, по его мнению, подобное предложение демонстрировало желание Вашингтона продолжать работу в мирном направлении так долго, как только возможно. «Если Токио откажется, это вскроет его приготовления к войне. А если по каким-то причинам Япония согласится, тем лучше. Война будет отодвинута на 3 месяца, за которые американские вооруженные силы смогут значительно лучше к ней подготовиться»[473]. В то же время в возможности войны он не сомневался и часто заявлял в конце ноября — начале декабря: «Эти ребята собираются сражаться, и вы должны внимательно смотреть за этим»[474]. Однако удар по готовившимся предложениям был нанесен не японцами, а союзниками. Китайцы и Черчилль встретили «модус» в штыки. Белый дом предпочел сдаться. В конце концов, что такое три месяца.

В результате 26 ноября Хэлл вручил японцам предложение из 10 пунктов, которые были близки по своему содержанию к первоначальному «модус вивенди». Однако уже в тот момент было очевидно, что предложения Хэлла не пройдут, так как они полностью отметали японский план «Б».

Предложения госсекретаря сводились к тому, что США, Япония, Великобритания, Китай, Голландия, СССР и Таиланд заключают пакт о ненападении. Япония выводит все войска из Индокитая и Китая, Япония и США не поддерживают ни одно китайское правительство, кроме правительства Чан Кайши. Оба правительства отказываются от прав в Китае, превышающих протокол 1901 г. Оба государства вступают в переговоры о заключении торгового договора. США размораживают японские активы, а Япония соответственно американские. Оба правительства соглашаются с планом стабилизации курсов доллара и йены. Оба государства соглашаются с тем, что любой договор, заключенный с третьими сторонами, не должен трактоваться, как нарушение данного соглашения или угроза миру в Тихоокеанском бассейне. Оба правительства используют все свое влияние, чтобы подтолкнуть другие правительства к практическому участию в данном соглашении[475].

Однако японские дипломаты восприняли данную ноту как ультиматум. Курусу заявил, что американский ответ «равносилен концу переговоров»[476]. В сообщениях в Токио он докладывал, что не в состоянии «добиться какого-либо прогресса». В то же время послы предупреждали правительство, что «ответственность за разрыв переговоров будет возложена на нас»[477]. Несмотря на то что 10 пунктов сам Хэлл как ультиматум не воспринимал, текст и содержание документа говорили об обратном. Недаром американский Конгресс назвал их именно ультиматумом. Многие историки сходятся во мнении с американским исследователем У. Чемберленом: «Технически 10 пунктов Хелла не составляли ультиматум... но если взять во внимание обстоятельства, в которых эти 10 пунктов были представлены, и их совершенно бескомпромиссный характер, можно понять, что армейский комитет, который расследовал атаку на Пёрл-Харбор, определил, описывая документ Хелла, как «документ, который спустил курок, который начал войну»[478].

27 ноября состоялась встреча между японскими послами и президентом. Рузвельт сразу перешел в атаку. «Японские лидеры, — сожалел он, — продолжают выражать сопротивление фундаментальным принципам мира и порядка...». Президент вновь говорил о том, что далеко не в интересах Японии продолжать следовать курсом гитлеризма. В то же время он заявил, что США готовы снять экономические санкции, если Имперское правительство проявит акты доброй воли[479]. Однако слова главы американского государства расходились с делом. Он не ждал позитивного продолжения переговоров и занимал все более жесткую позицию. Накануне он сказал Хэллу: «Я не сильно надеюсь, и все мы должны быть готовы к серьезным неприятностям, возможно скоро»[480].

Рузвельт уже не сомневался, что война начнется. В узком кругу он даже говорил, что коль скоро это неизбежно, то японцы должны сделать первый выстрел[481]. 28 ноября служба радиоперехвата расшифровала телеграмму, адресованную японскому посольству в Вашингтоне: «Через несколько дней американо-японские переговоры будут де-факто прерваны. Не создавайте впечатления, что переговоры провалились». Еще одна телеграмма требовала от Номура: «Скажите, что переговоры продолжаются», чтобы ввести американцев в заблуждение. Следующая перехваченная телеграмма была направлена в Берлин и адресована Гитлеру и Риббентропу: «...существует экстремальная опасность, что внезапно может разгореться война между англо-саксонскими странами и Японией... Это может произойти ранее, чем кто-либо предполагает»[482]. Война была на пороге Белого дома...

После чтения подобной беллетристики Рузвельт и не надеялся на продолжение диалога. 29 ноября Хэлл заявил английскому послу Галифаксу, что Япония может «внезапно» начать войну[483].

1 декабря Курусу и Номура получили шифрограмму:«...чтобы предотвратить излишнюю подозрительность... мы сообщаем в прессе и по другим каналам, что несмотря на глубокие противоречия... переговоры продолжаются»[484]. Действуя в соответствии с инструкциями, японские послы прилагали все мыслимые усилия. Госсекретарь откровенно им подыгрывал. «Соединенные Штаты будут рады дать Японии все, — сообщил он послам в тот же день, после чтения перехватов, — что она желает в вопросах материалов, если японские военные только покажут, что Япония собирается следовать мирным курсом»[485]. Однако теперь уже обе стороны намеренно тянули время. Каждый преследовал свои интересы.

2 декабря, обеспокоенные крупными передвижениями японских кораблей в районе южной части Тихого океана, США направили официальный запрос с целью выяснить причины концентрации крупных японских сил в Индокитае. 3 декабря Курусу получил инструкцию заверить американское правительство, что движение японских войск в Индокитае «...связано с активизацией китайских войск вблизи границы. Мы увеличили наши войска в северной части Индокитая, чем и объясняется передвижение войск на юге этой страны»[486]. Продолжая свою миссию в соответствии с инструкциями, японские послы тем не менее информировали свое правительство, что в случае японской агрессии против Таиланда следует ожидать ответных действий со стороны США и Великобритании, кроме того, они предлагали принять меры к эвакуации японских консульств из США[487].

6 декабря, в разгар кризиса, Рузвельт через посла в Токио Грю направил личное послание императору Хирохито. Однако в данном контексте интересен тот факт, что решение о направлении данной телеграммы было принято на заседании кабинета 28 ноября[488]. В нем содержалось предложение встречи. Но достигло оно Японии лишь в 12.15 8 декабря по токийскому времени, т.е. за три часа до атаки на Пёрл-Харбор. Рассматривая эти факты, а также то, что американской администрации был известен незначительный вес императора в принятии политических вопросов, можно заключить, что данное послание не носило изначально практического смысла. Оно было направленно с тем, чтобы впоследствии показать миролюбивость США прессе, современникам, историкам и потомкам, а в случае удачи получить несколько месяцев для подготовки к войне.

5 декабря посольство Японии в Вашингтоне получило две телеграммы с предупреждением о начале войны: «День X... 8 декабря, а день, когда вы получите предупреждение, — 7 декабря...»[489] Однако, несмотря на то что обе телеграммы были перехвачены американской службой радиоразведки, ни одна не была переведена и расшифрована до 7 декабря[490]. 6 декабря «Комитет по координации действий» в Токио окончательно принял решение о начале боевых действий против США. Кроме того, было решено, что японские послы вручат американскому правительству ноту о разрыве дипломатических отношений в 12.30 7 декабря (по вашингтонскому времени), однако вскоре время было изменено на 13.00 (7.30 гавайского времени). Документ об объявлении войны должен был оказаться на столе у государственного секретаря за несколько минут до того, как первые бомбы обрушатся на Пёрл-Харбор. Американцы, даже если захотят, не успеют передать предупреждение из Вашингтона на Гавайи. Тем самым Япония не могла бы быть обвинена в вероломном нападении без объявления войны.

6 декабря Курусу и Номура получили названное в американской историографии «предварительное сообщение»[491], в котором говорилось, что послы получат ответ японского правительства на американские предложения и окончательное решение по вопросу о переговорах. Во второй части «предварительного сообщения» сообщалось, что ответ будет состоять из двух телеграмм. Первая из 13 частей, а вторая — четырнадцатая — будет содержать последнюю часть японского ответа. Кроме того, говорилось, что будет и третья телеграмма, в которой сообщат время вручения четырнадцати частей ответа Соединенным Штатам[492].

6 декабря к 15.00 станция радиоразведки «Сайл» перехватила первые 13 частей послания, к 16.00 был закончен черновой перевод, к 21.00 офицер разведки А. Крамер доставил перехват в Белый дом и передал его дежурному офицеру Л. Шульцу, который в 21.30 передал документ Рузвельту. Спустя десять минут президент поднял взгляд от документа и, повернувшись к Гопкинсу, произнес: «Это означает войну»[493].

Далее в соответствии с показаниями Л. Шульца, президент и его ближайший советник стали обсуждать Пёрл-Харбор как возможную цель японцев, однако ни времени, ни дат они не называли. Гопкинс пожалел, что США, имея информацию о начале войны, не могут нанести превентивный удар по Японии. Президент возразил: «Нет, мы не можем так поступить. Мы демократичный и миролюбивый народ. — Затем Рузвельт повысил голос, и это я точно помню. Он сказал: — Но мы получим отличную характеристику»[494].

Таким образом, Рузвельт максимально стремился сохранить лицо, или иными словами, представить США как жертву неспровоцированной агрессии. Попытки Рузвельта связаться с адмиралом Старком (начальник штаба ВМС) не дали результата — адмирал был в опере, и президент решил его не беспокоить. Министр ВМС Нокс общался с прессой в офисе «Чикаго дейли ньюз» и также был недоступен[495] .

В 5.00 по вашингтонскому времени (23.30 по гавайскому) американская разведка перехватила 14-ю часть японской шифровки. «Японское правительство сожалеет, что вынуждено настоящим уведомить американское правительство в том, что ввиду позиции американского правительства... невозможно достичь соглашения путем продолжения переговоров». Следующее перехваченное послание гласило: «Очень важно. Посол, пожалуйста, передайте правительству Соединенных Штатов (по возможности Государственному секретарю) наш ответ Соединенным Штатам в 13.00 7 декабря по вашингтонскому времени»[496].