Эмбриональный период

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Эмбриональный период

Так как же понимать и оценивать американскую политику на Дальнем Востоке в период с 1937 по 1939 г.? Если предыдущий период можно открыто назвать попустительством, то чем характеризуется этот? Его невнятность и бесхребетность выглядит по меньшей мере странно. Естественно, это стало понятно не только сейчас, не недавно. Дипломаты всего мира, в том числе и американские, ощущали эту ущербность уже тогда, в конце 30-х гг. В мемуарах американских дипломатов период 1937—1939 гг. получил название «твердого курса» или «конструктивной политики». Отец данного термина государственный секретарь К. Хэлл, в своих воспоминаниях говорит, что США стремились «сохранить хорошие отношения с Японией и Китаем... и предельно возможное сотрудничество с Англией и Францией»[242]. В то же время он утверждает, что именно американский «твердый курс» не позволил Японии проводить более агрессивную политику в отношении Китая[243]. Вот и вся аргументация: если бы не мы, то Китай бы проглотили целиком. Конечно, К. Хэлл лукавит, не американская позиция, на которую Японии было начхать, что, кстати, иллюстрирует все вышесказанное, заставило Токио вести агрессию более низкими темпами, чем хотелось бы. Причины эти носят сугубо внутренний, японский характер: слабость экономики, которая не могла тянуть длительную войну; недостаток человеческих и материальных ресурсов для мобилизации огромной армии, необходимой для завоевания Поднебесной; наконец, противоречия в японском руководстве, пред взором которого открывалось несколько путей агрессии: китайский, русский, тихоокеанский и другие. Кроме того, было еще героическое сопротивление китайского народа, многочисленных армий гоминьдана, и последний, но не последний по важности, географический фактор—огромные пространства со слаборазвитой инфраструктурой, а быстро наступать без дорог невозможно.

Тем не менее позиция американского госсекретаря вполне понятна. Хэлл в своих мемуарах старается оправдаться за Пёрл-Харбор, зато, что сама возможность японской атаки на США была допущена. Ведь сам факт разгрома американского флота был не только виной непосредственных начальников—генералов и адмиралов, но и тех, кто позволил Японии накопить столько сил, чтобы бросить вызов Соединенным Штатам. И эта вина лежит далеко не на военных. Хэлл находит выход и из этой «вилки» и возлагает всю вину в попустительстве японской агрессии на Великобританию, мол, это англичане ничего не делали и вложили меч в японские руки[244].

Другой, также далекий от истины взгляд на события более чем полувековой давности можно найти у советских историков. Наиболее ярким представителем безусловно является академик Н.Н. Яковлев, кстати, блестящий и талантливый историк, прекрасный аналитик, не чета многим современным публицистам от истории, которые иной раз толком-то и понять не могут, что они пишут, а главное зачем, вот только книги их выходят все новыми тиражами, а это грустно. Яковлев считал американскую политику, причем всю, вплоть до Пёрл-Харбора умиротворением. То есть стремлением отдать агрессору малое, чтобы сохранить целое. При этом под малым он подразумевал нападение Японии на Советский Союз, то есть американцы сознательно выпестовали, а потом натравливали японцев на нашу страну. Да в США большевизм не приветствовали, и это мягко сказано, однако мировая политика куда более сложная штука, чем простое противопоставление идеологических систем. Справедливости ради стоит отметить, что честный советский человек и историк ничего другого написать и не мог—на дворе была холодная война, кроме того, американская политика была действительно очень похожа на умиротворение, особенно если отбросить пару не укладывающихся в концепцию фактов. Борьба идеологических систем — вот что породило подобную позицию.

Авторам ближе всего позиция другого блестящего отечественного историка — А.И. Уткина. Его концепция родилась во времена перестройки и является попыткой непредвзято взглянуть на американскую дипломатию. Уткин говорит о «дипломатической разведке» Ф. Рузвельтом, складывавшейся ситуации, об «эмбриональном периоде», периоде целеполагания и поиска возможностей[245]. Вывод о том, что Рузвельту не нравилась японская агрессия и он стремился положить ей конец, не станет откровением. «Но наши желания не всегда совпадают с возможностями» — эта крылатая фраза полностью справедлива и для сильных мира сего. И заслуга великого политика и стратега в том и заключается, что он не бросился очертя голову в водоворот нараставшего мирового кризиса, не сломал себе хребет в бесплодных дипломатических играх, а оставил руки свободными. История наказывает тех, кто спешит. Для любого исторически важного шага должны созреть условия. Нельзя аборигенам Амазонии привить капитализм, выборы президента и парламент — оно им просто не нужно. Их общество еще не созрело для подобных институтов, оно недостаточно сложное. Вождь же, который попытается все это привнести в жизнь соплеменников, скорее всего будет демократично съеден. Против пришельцев, стремящихся насадить свои порядки, аборигены восстанут и будут вести войну[246].

Всему свое время. Политика Рузвельта была обусловлена сложнейшим комплексом факторов, их переплетением и взаимным влиянием, что и привело к ее невнятности. Прежде всего, следует учитывать, что в течение двух десятилетий после Первой мировой войны Соединенные Штаты замкнулись в самоизоляции. Америка потеряла все достижения В. Вильсона, авторитет страны на международной арене понизился практически до критической отметки. США, конечно, не сбрасывали со счетов, но тем не менее серьезно к их вмешательству в международные дела никто не относился.

Давала о себе знать и больная экономика. Кризис 1937 г. заставлял с крайней осторожностью относиться к своим внешнеэкономическим партнерам, в особенности столь крупным, как Япония. Санкции против последней прежде всего привели бы к серьезному удару по американскому экспорту и внешней торговле[247]. Япония служила важнейшим фактором загрузки американской промышленности, и разрыв торгово-экономических отношений с Империей представлял серьезную угрозу внутриполитической стабильности в США. А японо-китайская война, в данном контексте, была просто «манной небесной». Если с Японией торговали на общих основаниях, то Китаю оказывали военную помощь в значительно меньшем объеме[248]. Если же признать азиатские державы воюющими сторонами, то в соответствии с законом о нейтралитете и помощь Китаю, и многие поставки в Японию пришлось бы купировать. Ну не терять же столь важную капельницу для собственной экономики.

Другой важнейшей проблемой политики США на Дальнем Востоке было сохранение «баланса сил». Дело в том, что на тот момент в регионе выступали две основных силы — СССР и Япония. В 1937 г. начались практически ежедневные столкновения и пограничные конфликты между двумя странами. Не улучшилась ситуация и в 1938—1939 гг., пограничные конфликты и перестрелки происходили практически каждый день, более 200 случаев в год[249]. В итоге регулярные армии сошлись у о. Хасан и на р. Халхин-Гол. Пока две великие восточные державы вели бои с переменным успехом, США могли не беспокоиться за свои интересы в регионе, однако в случае критического усиления одной из них про интересы в регионе можно было забыть. Исходя из документов и воспоминаний ближайших советников Ф. Рузвельта, симпатии администрации были на стороне СССР. США поддержали бы Советский Союз не только словом, но и экономическими поставками, но лишь до поры. «В случае решительного разгрома японской армии, — писал Г. Икес, — симпатии быстро бы повернулись в сторону японцев…»[250]. Япония была нужна США «противодействующей большевизму в Китае»[251], а Советский Союз противодействующий японизации. Но не более. Соединенные Штаты вполне обоснованно боялись усиления влияния коммунистической партии Китая или захвата ею власти, т.к. в таком случае они бы полностью теряли все свои вложения в Китае. Учитывая донесения посла в Токио, что «операции японской армии в действительности имеют своей целью Россию, если не немедленно, то через некоторое время...»[252], следовало ожидать, что столкновение неизбежно, что давало возможность Вашингтону вмешаться на определенной стадии и сохранить свои интересы на Дальнем Востоке.

Еще два фактора ограничивали инициативы Белого дома: во-первых, «изоляционистский» Конгресс, общественное мнение и законы о нейтралитете, которые ставили Рузвельта в замкнутый круг, ограниченный, с одной стороны, импичментом, а с другой — выборами 1940 г. Несмотря на то что «карантинная» речь показала некоторое изменение общественного мнения в сторону одобрения более активной позиции правительства, она далеко не означала перелома в общественном сознании[253]. Рузвельта бы просто «съели», возьмись он усмирять в тот момент Японию. Во-вторых, у США не было союзников, единственная страна, которая предлагала выступить единым фронтом против Японии, был Советский Союз, однако, несмотря на симпатии Рузвельта к СССР[254], с прагматической точки зрения это был союзник невыгодный. Что же касается демократий Запада — Великобритании и Франции, — то между ними существовали крайне серьезные противоречия, мешавшие выступить единым фронтом против Гитлера, не говоря уже о Дальнем Востоке.

Таким образом, видно, что в 1937 г. США не могли перейти к более активным действиям по предотвращению агрессии Японии в Китае по вполне объективным причинам. Неясность международной обстановки, причины экономического и внутриполитического характера вынуждали Рузвельта и его администрацию вести пассивную политику, однако уже в конце 1937 г. наметился общий вектор ее дальнейшего развития — постепенное ужесточение позиций и активизация.

В ноябре 1937 г. Япония поставила под свой контроль провинции Ханаан и Чангтен. 28 ноября принц Коноэ опубликовал заявление, в котором его правительство вновь отказалось от посредничества третьих стран в урегулировании японо-китайского конфликта[255]. Декабрь принес еще большее напряжение в международные отношения, страны «оси» проводили все более и более согласованную политику. 29 ноября Италия признала Манчжоу-го. 1 декабря Япония признала фашистское правительство Испании. 3 декабря Германия выступила с инициативой посредничества в японо-китайском конфликте, таким образом, уже Берлин заявил о своих интересах в регионе[256].

11 декабря Италия нанесла фактически последний удар по позициям Лиги Наций. Б. Муссолини решил выйти из организации. Итальянцы «не забыли и не забудут оскорбительную попытку экономического удушения итальянского народа, предпринятую в Женеве...»[257] — скажем прямо, «натянутый» повод. Теперь становилось ясно, что Лига Наций теряет свой авторитет в мире, ее реальное влияние на Италию, Германию и Японию равно нулю[258]. Возможности же Лиги организовать совместные акции стран-членов против стран-агрессоров также были призрачны. Для Белого дома стало ясно, что рассчитывать на Лигу не приходится, а следовательно, необходимо ориентироваться в дальнейшем на двусторонние отношения.

12 декабря 1937 г. подтвердились наихудшие опасения Вашингтона в отношении Японии, в этот день четыре американских судна — канонерская лодка «Панай» и три парохода компании «Стандарт Ойл» — подверглись атаке японских 11 палубных бомбардировщиков и затонули на реке Янцзы. В США эти события вызвали шок. Корабли «несли американский флаг, осуществляли законные операции»[259]. В соответствии с докладом ВМС США, который лег на стол к президенту, на кораблях были все необходимые опознавательные знаки, и не узнать американцев японские летчики просто не могли[260]. В овальном кабинете мучались вопросом: что это — случайность или провокация? Но еще сложнее было найти ответ на вопрос: что делать?

13 декабря Хэлл потребовал от японского правительства опубликовать официальный документ с «...извинениями, обещанием предпринять все меры для полной и всеобъемлющей компенсации, заверениями, что определенные и конкретные шаги предприняты и создадут уверенность в том, что американские граждане, собственность и интересы в Китае не будут объектами атак японских вооруженных сил или незаконного вмешательства японских властей или военных при каких бы то ни было обстоятельствах»[261]. Японский МИД 14 декабря через посла Соединенных Штатов Грю принес извинения и выразил надежду, что «дружеские отношения между Японией и Соединенными Штатами не будут омрачены этим несчастьем...»[262].

По всей видимости, в Белом доме поняли, что Америку проверяют «на вшивость». Японцы намеренно испытывают терпение, чтобы выяснить, до какой степени оно простирается. Однако теперь ситуация в значительной мере отличалась от 1917 г., когда гибель «Лузитании» от немецкой торпеды послужила поводом для вступления США в Первую мировую войну. На дворе был 1937 г., американское общество и Конгресс были настроены крайне изоляционистски. Тем не менее в прессе зазвучали голоса за бойкот японских товаров и введение экономических санкций, за прямое применение силы, за выдвижение американского флота к берегам Японии. Но все эти призывы, как правило, ограничивались одним серьезным «если». Вот, например, газета «Чикаго дейли ньюз», на передовице заголовок: «Разрыв с Японией возможен», и далее: «Если император не согласится принести... извинения, выплатить компенсацию и предоставить гарантии, что подобные факты не повторятся в будущем»[263]. Если... если... если... Не хотели американцы воевать.

Япония установила болевой порог Соединенных Штатов. Дразнить медведя в берлоге дальше было просто опасно. Угрозу представляли не столько корабли американского флота, в военно-морском отношении Япония была на тот момент сильнее. Да и всерьез рассчитывать на то, что Вашингтон отважится развязать войну, не приходилось. Больше вызывали опасение экономические санкции. Империя вела войну за свой счет, точнее за счет ограбления Китая.

Финансовая система страны испытывала близкое к критическому напряжение. Затруднения усугублялись тем, что не существовало возможностей получения иностранных займов — вновь приобретенные союзники, Германия и Италия, сами лихорадочно вооружались и предоставить их не могли. Единственный способ получения финансовых средств — была продажа награбленного в Китае другим странам, прежде всего США, и приобретение на эти деньги стратегического сырья и военных материалов[264]. Кроме того, зависимость японской промышленности от американского сырья была тотальной.

Учитывая сложившуюся в США ситуацию, Имперское правительство пошло на уступки и не ограничилось официальными извинениями и заверениями в дружбе. Кабинет министров и императорский флот были вынуждены выплатить 2,2 млн. долл. компенсации за «ошибочное» потопление канонерки[265].

Но в Вашингтоне не забыли и не простили инцидента, Рузвельт активизировал действия, направленные на заключение союза с Англией на Дальнем Востоке. Теперь по обе стороны Атлантического океана понимали, что основную опасность в регионе для них представляет Япония. 12 декабря «ошибочному» нападению подверглись не только американские корабли, но и две английских канонерских лодки попали под прицельный огонь японских орудий.

16 декабря Рузвельт обратился к послу Великобритании Р. Линсею с просьбой об организации «систематического обмена секретной информацией» между американскими и английскими военными специалистами, кроме того, он предложил обменяться мнениями по поводу возможной совместной блокады Японии. 21 декабря министр иностранных дел Великобритании А. Иден проинформировал США, что, по его мнению, экономические санкции против Японии невозможны без применения «силы»[266]. Точки зрения совпадали. Позиции сторон неуклонно сближались. Япония явилась тем катализатором, который заставлял Соединенные Штаты и Англию искать совместные пути обороны. В узком кругу Рузвельт предложил выработать общую с англичанами стратегию противодействия Японии и создать линию обороны от Алеутских островов до Сингапура. Он считал, что подобные меры, если понадобится, могли бы поставить Японию на колени в течение года.

На этот раз президент не ограничился словами. Он чувствовал, что почва созрела для проведения ряда более активных мероприятий. 28 января 1938 г. он направил в Конгресс запрос на проведение программы перевооружения. «Как главнокомандующего армией и флотом Соединенных Штатов, моя конституционная обязанность проинформировать Конгресс, что наша национальная оборона, в свете увеличивающегося вооружения других наций, не адекватна задачам национальной безопасности и требует увеличения...»[267]. Президент затребовал 20% увеличения флота (46 боевых и 26 вспомогательных кораблей).

Конгресс, как обычно, отреагировал спорами, изоляционисты назвали требование «супервоенноморским биллем», а сам законопроект чудовищным[268]. Член палаты представителей Г. Бигелов от Огайо сказал: «Давайте не будем нацией старых идиотов, заглядывающих каждую ночь под кровать, разыскивая там немцев или японцев»[269]. Другое, наиболее распространенное, мнение по поводу укрепления национальной обороны в палате представителей выразил Т. Менли от Висконсина: «Если Соединенным Штатам нужно защитить себя, почему не потратить деньги на береговую оборону, зенитные орудия и другие оборонительные мероприятия, вместо того, чтобы тратить 75 млн. долл. на военные корабли, которые могут быть уничтожены бомбардировщиками стоимостью в 350 тыс.»[270]. Сенатор О. Мей также выступал против значительного увеличения флота. Он считал, что такой шаг будет слишком большим для обороны, но недостаточным для того, чтобы атаковать Японию, и слишком поздним, чтобы остановить Японию в Китае. Он выступал за флот достаточно сильный для защиты нации, но он был против акций, которые могли вовлечь США в войну[271]. Тем не менее военно-морской акт прошел через Конгресс. 17 мая 1938 г. Рузвельт подписал новую программу военно-морского строительства. Он предпринял первый шаг по подготовке страны к войне.Параллельно с Соединенными Штатами начала укреплять свои военные позиции на Дальнем Востоке и Британская империя. 14 февраля Лондон объявил о продолжении укрепления Сингапура, а 2 марта опубликовал программу увеличения вооружений. Британию крайне беспокоила гонка морских вооружений, развязанная Японией в Тихом океане.