Нашего полку прибыло

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Нашего полку прибыло

Олег поплотнее запахнул рваное пальтишко, выменянное на шинель, и, сутулясь, зашагал к центру города. С детства знакомые улицы казались чужими. В глаза так и лезли немецкие вывески и объявления, таблички с названиями, немецкие флаги со свастикой. Редкие прохожие сторонились друг друга.

Со стороны Фокинской показались солдаты в зеленых шинелях и пузатых касках. Они маршировали, как на параде, пели:

Сегодня нам принадлежит Германия,

А завтра будет принадлежать весь мир.

Никогда в жизни Олег не слыл слабым, а сейчас почувствовал себя цыпленком, которого подцепил коршун и несет неизвестно куда. С трудом передвигая ноги, пересек Верхний Судок и очутился возле биржи труда. У щита с объявлениями толпились молчаливые горожане. Он подошел поближе и тоже стал читать:

«Кто пойдет по улицам после шести часов — смерть (капут), кто не отдаст поклон германскому офицеру или солдату — тюрьма (лагерь), кто будет агентовать на пользу советским разбойникам (партизанам) — смерть (капут): обер-лейтенант Штрумпф шутки не любит». Внизу стояла подпись: «Комендант города Штрумпф».

Тысячи таких приказов, виселицы и расстрелы должны были, по мнению оккупантов, образумить непокорных.

Республиканская улица, на которой жили Семеновы, находилась за оврагом. Дом их стоял в глубине сада. До войны уединение и тишина этого места радовали Олега, но сейчас жизнь потеряла всякий смысл. Олега тянуло в центр города, к людям, и он с унылым видом мерил километры улиц.

Встретил племянницу Галю Губину.

— Живой! — обрадовалась она, и после нескольких обычных при встрече фраз скороговоркой начала выкладывать новости. Олег, занятый своими думами, слушал ее рассеянно.

— А недавно я Васю видела, — вдруг понизив голос, сказала Галя.

— Васю?

— Говорит, что бежал из плена, — еще тише произнесла Галя.

— Найди его и скажи, что я жду. И сама приходи к нам.

Вася появился на Республиканской на второй же день.

— О, какой молодец вымахал! — обнимал его Серафим, не видевший племянника лет десять.

О себе Вася рассказывал скупо. По заданию чекистов он переходил линию фронта. В последний раз наткнулся на засаду, попал в лапы к фашистам, его отправили в лагерь под Смоленском.

— А оттуда удалось сбежать, — закончил Вася.

Разговор зашел о взрыве на заводе и диверсиях на станции.

— Действуют люди, — вздохнул Олег. — Познакомиться бы с ними!

— Я могу разузнать, — вызвался Вася и пристально посмотрел на своих дядюшек.

Прошло несколько дней. Вася привел на Республиканскую двух парней и девушку в эскимоске. Это были Новиков — «Старшой», Коля Горелов и Валя. Она уже несколько дней, выполняя поручение горкома, работала в Брянске — создавала подпольный фронт. Ей здорово помог Никифоров: у него оказалось много надежных, смелых друзей.

Разговор долго не клеился. Гости присматривались к хозяевам, хозяева к гостям. И те и другие понимали, что затевается игра, где ставка — жизнь, и не спешили раскрыть карты. Серафим и Олег взвешивали: способны ли эти юнцы потянуть серьезное дело, а Валя и Новиков хотели узнать, чего стоят Семеновы.

Затянувшееся молчание грозило вылиться в недоверие. Первым раскрыл карты Серафим. Он поднялся из-за стола, подошел к окну, вытащил из-за рамы сверток, развернул его. Все увидели партбилет.

— Я — коммунист. Иду с партией почти двадцать лет…

Холодок недоверия растаял, будто в дом ворвалась летняя теплынь. Все почувствовали себя детьми одной матери, имя которой — Родина. Широкая солнечная улыбка озарила лицо Коли Горелова. Удобнее, по-домашнему, уселся на стуле Новиков. Как солдаты осажденной крепости, внезапно получившие подкрепление от основного войска, радовались все трое Семеновых.

Разговор пошел о делах — о положении на фронте и в городе. Все понимали, что немцам удалось запугать жителей Брянска. Но за безмолвием и страхом скрываются ненависть и ярость. Улицы и дома стали баррикадами, хотя и молчат пока.

— Действовать надо осторожно, — предупредил «Старшой».

— Надоело трусить, — Коля Горелов повернулся к нему: — Можно подумать, что у нас заячьи сердца.

— Осторожность — не трусость, а скорее уменье, — поддержала «Старшого» Валя.

Семеновы получили задание.