В волчьей пасти

В волчьей пасти

За последние дни Аверьянов немало сделал: собирал разведывательную информацию, пробирался к военным складам, следил за аэродромом, запоминал эмблемы войсковых частей, уходивших на фронт. Но все же он завидовал смельчаку, который устроил эту «иллюминацию» для октябрьского праздника.

В дверь постучали. Еще громче. Начали колотить и в окна, требовательно, нетерпеливо. Аверьянов вскочил с постели, открыл засов — в его живот уперлось дуло автомата. В комнату ввалились немцы.

— Одевайся, — по-русски скомандовал один из них, с тощим, как у покойника, лицом, по-видимому, переводчик. Зябко поеживаясь, Аверьянов натянул штаны, пиджак. Немцы обшарили дом, перевернули мебель, выпотрошили подушки.

— Где взрывчатка, оружие? — требовал переводчик, будто ему все уже известно.

Сникший было Аверьянов огрызнулся:

— Видать, не по тому адресу вы завернули, господин офицер. А в голове мелькнула мысль: «Кто выдал?»

Переводчик выругался, что-то по-немецки сказал солдатам. Они вытолкнули Аверьянова на улицу и повели в сторону Верхнего Судка. В овраге колыхался молочный туман. Медленно спускаясь по грязному скользкому склону, Аверьянов ждал выстрела в спину. Странное безразличие нахлынуло на него. Только в глубине души копошилась обида, что он так просто, по-дурацки уходит из жизни, не успев сделать ничего путного. «Даже ни одного фашиста не пришиб, а ведь мог…» Вспомнилась мать. Она не перенесет… В далеком Усть-Катаве стоит у станка и не знает, что ее сына ведут на расстрел. За спиной чавкали в грязи солдатские сапоги.

Виктор Аверьянов, подпольщик, а затем пулеметчик и минер городского партизанского отряда.

Внезапно Аверьяновым овладела злоба. Его, здоровенного парня, прихлопнут как муху. Нет, умирать так с музыкой, с треском, а не по-телячьи подставлять свою башку. Он замедлил шаг. «Сбить с ног переводчика, выхватить у него парабеллум… Но за офицером топают два солдата… Будь что будет… Последний раунд, до отчаяния безнадежный, но лучше умереть так…» Он собрался в комок. Покосился на конвоиров. Скучные, сонные, равнодушные, они, казалось, забыли про него.

— Смотри, не вздумай отпираться на допросе, — вдруг доброжелательно сказал переводчик.

«Значит, еще будет допрос… Смерть получила отсрочку», — подумал Аверьянов, а вслух произнес:

— Я — человек откровенный. Врать не могу. Вы взяли меня по ошибке.

— Брось болтать, — отрезал переводчик.

Арестованного привели в четырехэтажное здание средней школы и втолкнули в один из классов. В потертом кожаном кресле сидел пожилой капитан с длинным лицом. Его черные бегающие глаза насквозь прощупывали Аверьянова.

— Фамилия?

— Аверьянов.

Офицер вытащил из стола скрепленные иглой бумаги, сделал какую-то отметку.

— Это ты собирался истреблять нас? — он ткнул пальцем в лист.

Аверьянов увидел знакомые фамилии бойцов истребительного батальона.

— По повестке нас призывали, но мы разбежались, — пожав плечами, ответил с совершенной естественностью Аверьянов.

Допрос продолжался долго. Капитан фон Крюгер, прекрасно говоривший по-русски, разными уловками пытался нащупать хоть какой-нибудь след к тем, кто провел на заводе диверсию. Ему казалось, что в этом должна была участвовать большая группа людей, о которой местные жители не могут не знать. Один за другим следовали вопросы.

Еще раз смерив арестованного взглядом, Крюгер сделал вывод: «Парень силен, как бык. Но не опасен».

— Твоя откровенность, истребитель, — это слово он произнес с издевкой, — смягчает наказание. Вместо виселицы я отправлю тебя в лагерь военнопленных. Если, конечно, не возражаешь. — Он смеялся своей шутке.

— Воля ваша, лагерь так лагерь, — поспешно согласился Аверьянов.