В театре

В театре

По улице медленно двигалась черная машина с громкоговорителем.

— Завтра отменяется комендантский час, — захлебывался диктор. — В городском театре состоится вечер единства русской и германской молодежи. Выступают лучшие артистические силы.

На здании театра трепыхалось голубое полотнище с изображением девицы в русском национальном костюме. Она преподносила хлеб-соль улыбающемуся немецкому солдату.

«Хотят купить наши души», — поняла Валя, разглядывая полотнище.

После разгрома под Москвой немцы усердно искали союзников среди русских, они вели широкую идеологическую атаку на неустойчивых людей.

Кто-то осторожно дотронулся до плеча. Валя обернулась. Высокий молодой мужчина в добротном пальто и шляпе расплылся в улыбке:

— Покорнейше извиняюсь, — представился он, — Михайловский — председатель Брянского молодежного общества «Не за советскую власть и не против немцев». Вот наша программа, почитайте. — Он протянул Вале лист бумаги. — Не бойтесь! Германские власти не преследуют нашу деятельность. Так я жду вас завтра в театре.

— Хорошо, — машинально согласилась Валя, чтобы быстрее отделаться от навязчивого Михайловского.

«А на вечер, пожалуй, пойду. Предложение твое, Михайловский, приму». И сейчас же быстро пошла в клуб, к Маркову и Егорову.

Клуб немцы устроили в здании бывшей синагоги. Назвали его русским, национальным. Валя зашла в большую обшарпанную комнату, на потрепанном персидском ковре занимались акробаты — Марков и Егоров, те самые военнопленные, которых Валя вывела из лагеря на поселке Урицкий.

— Ну как, ребята, привыкаете?

Марков с Егоровым вскочили с ковра. Вид у них был растерянный, они совсем не знали, что делать, увидев перед собой Валю:

— Завтра, наверно, выступаете в театре?

— Придется, — мрачно проговорил Егоров.

Валя оглянулась, убедилась, что в комнате посторонних нет, и отрывисто произнесла:

— Слушайте мой приказ. Во время представления вы должны погасить свет в театре хотя бы на минуту.

— Зачем? — удивился Марков.

— Ребята, я буду надеяться, что свет погаснет.

Из клуба Валя направилась на улицу Урицкого. Здесь в доме №46 жила Люба Лифанова, давнишняя подруга. Валя решила пригласить ее в театр.

— Осточертело молчать, — жаловалась Люба, расчесывая перед зеркалом волнистые каштановые волосы. — Так и хочется чем-нибудь досадить фашистам.

— Вот это мы и сделаем сегодня. Вытаскивай-ка свои лучшие платья! И где хочешь доставай духи.

…Театр был полон. Музыканты военного оркестра в блестящих мундирах играли фашистские визгливые марши. Офицеры, бренча орденами, развлекали молоденьких девиц. Перед первым рядом поставили кресла для почетных гостей — коменданта Брянска Штрумпфа, бургомистра Шифановского, офицеров и для генерала Гаманна, специально приехавшего на торжество из Орла.

Подруга Вали Сафроновой Люба Лифанова. Эта смелая девушка выводила из города военнопленных, передавала в партизанский отряд разведывательные сведения.

Валя окинула взглядом галерку. Ни малейшего просвета. Кто-то машет ей рукой. О, да это же Михайловский знаком показывает, что рядом с ним есть место.

Валя с Любой поднялись к Михайловскому.

— Я с подругой, — Валя виновато опустила глаза.

Михайловский помялся:

— Что ж… садитесь вместе. Я где-нибудь пристроюсь.

Поднялся занавес, на сцену вышел Шифановский. Подобострастно кивая в сторону офицеров, он изливал слова благодарности устроителям нового порядка, обогащающим русскую культуру.

Раздались жидкие аплодисменты. Валя скосила взгляд на Михайловского, пристроившегося недалеко от подруг. Он в ответ широко улыбнулся.

— Этот хлюст глаз не сводит с тебя, — шепнула Люба. — Может, шпик?

— Не думаю… Но всякое может быть.

Концерт тянулся долго и нудно. Когда же погаснет свет? Маленькие листовки, отпечатанные на трофейной немецкой бумаге, аккуратными стопочками лежали под кофточкой.

«Красная Армия растоптала под Москвой гитлеровскую орду. Фашисты откатывают на запад. Близится час расплаты!..»

Каждое слово заучено наизусть, сейчас эти слова, как молния, рвались наружу, чтобы разить.

Валя понимала, что идет на большой риск. Но она не могла молчать о правде, которую ждут советские люди.

Почему не гаснет свет? Неужели ребята сплоховали? Ей стало жарко. Казалось, листки запылали под кофточкой.

— Выступают акробаты, — объявил ведущий.

Парни вышли бодро, работали они ловко. Марков, опершись о голову товарища, на одной руке сделал «ласточку». В это время свет погас. Зрители спокойно сидели на своих местах. Они привыкли, что электростанция часто капризничает. Лишь несколько пьяных голосов орали: «Свет, свет»… Топали ногами.

Валя швырнула к потолку пачку листовок. Они, как пушистый снег, посыпались на головы зрителям. Еще и еще летит пачка.

Люди в темноте почувствовали, что сверху падают какие-то бумажки. Лучи карманных фонарей разрезали темноту. Заскрипели стулья, кто-то пробежал по залу. Раздалось несколько выстрелов в потолок. Поднялась паника.

Валю и Любу притиснули к Михайловскому. Трясущимися руками он держал мерцающую слабым пламенем зажигалку и срывающимся голосом повторял:

— Какой позор, какой срам!

У Вали еще оставалось несколько листовок. Она сунула их в карман Михайловскому.

Зажегся свет. Марков как ни в чем не бывало, повторял «ласточку». Но тут на сцене появился Крюгер. Он злобно рявкнул:

— Представление, господа, окончено.

Михайловский полез в карман. Машинально вытащил горсть листовок. Лицо еще не успело выразить удивления, как его сзади схватили четыре руки.

— Вот он, мерзавец!

— Так это ты листовки бросаешь?..

— Что вы, господа… что вы!.. — обомлел насмерть перепуганный Михайловский.

…Людской поток вытолкнул Валю и Любу к фойе. Они быстро оделись и вышли на улицу. У дверей стоял продавшийся немцам Жуковский с протянутой рукой:

— Граждане, сдавайте листовки. Сдавайте листовки…

Его рука оставалась пустой.

Послышался стон. Девушки увидели двух немцев, волочивших председателя общества «Не за советскую власть и не против немцев».