Диалог авторов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Диалог авторов

Д. Г.: Все, о чем мы с тобой рассказали в этой главе, требует осмысления. Нас могут упрекнуть: зачем ворошить грязное белье, выпячивать негативные стороны пребывания ОКСВ в Афганистане?

В. С.: Мы бы и рады не выпячивать, однако стремление прикоснуться к правде требует писать о том, что было. А это было: и воровство, и мародерство, и пьянство, и наркомания, и преступления. Было не в виде одиночных случаев, а сопровождало повседневную жизнь. И никуда от этого не уйти.

Д. Г. Итак, как же все это стало возможным? Одна точка зрения такова: пришли в Афганистан хорошие, честные, чистые мальчики, но не по своей воле — по приказу, они свято верили в исполняемый ими интернациональный долг. А затем столкнулись с ужасами войны, жестокостью и коварством противника. Оборотная сторона, изнанка войны не имела ничего общего с тем, что рисовалось в мальчишеском воображении — и оказались солдаты втянутыми в грязные, неподобающие советским воинам отношения…

В. С.: Категорически против такой версии. На всех наших мальчишках, воевавших там, лежит отсвет времени — времени застоя, лжи, лицемерия, двоедушия, двоемыслия, отсутствия правовых норм. Показуха, угодничество, коррупция, протекционизм, а если говорить об армии, то еще и «дедовщина» — вот тот тяжелый груз, давивший на плечи молодых солдат. Он их и пригнул к земле.

Д. Г.: Говорят, на войне хорошие люди становятся лучше, а плохие — хуже. Я разделяю такой взгляд — на счет «хуже». А вот лучше… Вряд ли война способствует усовершенствованию человеческих качеств. Впрочем, не буду категорически настаивать на своем — тот же Афган дал немало примеров истинного бескорыстия, воинского братства, непоказного героизма. И все же, все же…

Не могу не вспомнить слова Льва Копелева из его недавно изданных в СССР воспоминаний «Хранить вечно». В момент ареста в апреле 1945-го Копелева — работника Политуправления 2-го Белорусского фронта — раздирают сомнения: «Что же это произошло в Восточной Пруссии? Неужели действительно было необходимо и неизбежно такое озверение наших людей — насилие, грабежи?.. Мы писали, кричали о священной мести. Но кто были мстители, и кому мы мстили? Почему среди наших солдат оказалось столько бандитов, которые скопом насиловали женщин, девочек, распластанных на снегу, в подворотнях, убивали безоружных, крушили все, что не могли унести, гадили, жгли. И разрушали бессмысленно, лишь бы разрушить. Как все это стало возможным?»

В. С.: Назови мне войну, которая обошлась бы без этого? Нет, я не оправдываю насильников и грабителей, более того, считаю, что все они — независимо от мотивов своих поступков — заслуживают самой суровой кары. Но я пытаюсь понять… Та война, о которой пишет Копелев… Допустим, тогда многим туманила мозги «ярость благородная» — шло «отмщение» за сожженные города и села, поруганных невест, погибших близких и друзей…

Д. Г.: Но Афган — отчего здесь в столь немыслимых масштабах проявлялась жестокость? За что мстили здесь? Месть народу, который не звал нас на помощь?

В. С.: Ты знаешь, необъяснимая, на первый взгляд, жестокость наших парней тоже в ряде случаев мотивировалась теми же причинами, что и 45 лет назад. Ну, представь себе: на глазах 20-летних солдат от рук местных «духов» (или оппозиционеров — как их ни назови) гибнут товарищи, сослуживцы. Порой не просто гибнут от пуль, а умирают в страшных мучениях — после пыток, которые настолько изощренны и бесчеловечны, что и описать-то их невозможно. Вот и туманился разум, гнев побеждал все человеческое — мстить, мстить! Причем тут уж не разбирали, кто «дух», а кто мирный, отыгрывались, бывало, на афганцах, подвернувшихся под горячую руку. А поскольку случалось это не раз и не два, люди зверели, теряли человеческий облик и одновременно как бы формировали для себя некую временную «афганскую» мораль, позволявшую убивать («все они здесь — «духи»), воровать («все так делают») и т. п.

Однако, как я думаю, это только часть правды. Может быть, и не самая главная. Хочу еще раз подчеркнуть: многие солдаты и офицеры приезжали в Афганистан уже будучи запрограммированными на воровство, мародерство, на пренебрежительное отношение к местному населению. Они выросли в обществе тотального дефицита и двойной морали, в семьях, где не считалось зазорным украсть с завода, фабрики, со стройки, где нормой были пьянство и мордобой, где выходцев из наших южных республик называли «чурками» (какой там, к черту, интернационализм!)…

Д. Г. Ты хочешь сказать, Советская власть сделала их такими уродами?

В. С.: Да не Советская, а антисоветская! Та абсолютно порочная система, которая господствовала всюду — в экономике, политике, идеологии, которая десятилетиями декларировала благие цели, но всегда (всегда!) получала обратные результаты.

Кажется, ты где-то выше заметил, что Афганистан стал апофеозом застоя. А еще он был его лакмусовой бумажкой, на которой для всего мира проступили наши пороки, в том числе лицемерие, аморальность, дикарство, дурь.

Кто-то, возможно, скажет, что авторы необъективны. Да нет же… Наболело! И прорваться хочется к заскорузлым душам: как же мы живем, братцы?!

Помнишь, в третьей главе, рассказывая о неудачном рейде с разведчиками под Джелалабадом, я упомянул, что командир разведроты Виктор Гапоненок был представлен к званию Героя Советского Союза? Но знаешь, почему ему не дали Звезду? Примерно в то же самое время солдаты той же мотострелковой бригады надругались над женщинами из соседнего кишлака, а затем, скрывая следы, убили их и тех, кто был рядом. Случай получил широкую огласку. Как говорят, Б. Кармаль докладывал об этом самому Брежневу. Пятно легло на всю часть (кстати, героически прошедшую дорогами Великой Отечественной). Как у нас принято, наказали не только конкретных виновных — пострадали все, кто там служил.

Прервем на некоторое время наш диалог и предоставим слово человеку, владеющему обширной информацией по интересующему нас вопросу.

Виктор Александрович Яськин, член Верховного суда СССР, генерал-майор юстиции. С 1984 по 1989 годы был председателем военного трибунала ТуркВО. «Пять лет без одного месяца», — уточняет он. Через него прошли сотни и сотни уголовных дел участников афганской войны.

Виктор Александрович подчеркнуто внимателен, следит за каждым своим словом, тщательно обдумывает ответы, что вызывает паузы в разговоре. Блуждающая улыбка не гасит, а скорее подчеркивает его напряженность и даже некоторую скованность. Обсуждаемая тема и впрямь нелегка, болезненна, оттого и не открыт, не распахнут генерал-майор юстиции, всячески контролирует себя, как бы чего лишнего не сказать. А может, нам так кажется?..

— Не надо думать, что трибунал Туркестанского военного округа занимался исключительно «афганцами». Дел, связанных с их преступлениями, прошло за эти годы меньше половины…

Можно ли говорить о намеренной жестокости наших солдат в Афганистане? Я бы не стал утверждать это. Мы и здесь, в Союзе, порой сталкиваемся с непонятным, немотивированным поведением военнослужащих. Что же говорить о войне, тем более такой, как афганская, снимающей ограничители, тормоза…

Интересно другое. В рейдах, на операциях ребята помогали друг другу, защищали, старались оберечь, то есть выказывали истинно человеческие качества, вдвойне ценимые в военных условиях. И эти же парни в промежутках между боями нередко проявляли так называемые неуставные отношения. Я неоднократно бывал в Афганистане, встречался с солдатами, говорил с ними по душам, но для меня эта коллизия так и осталась необъяснимой. Не пролили свет и подсудимые, с которыми также доводилось обсуждать эту тему.

— «Дедовщина» в Афганистане была все-таки особого рода. Представьте, сегодня один солдат, допустим, избил другого, а завтра им вместе идти в рейд. И у обоих автоматы…

— Понял вашу мысль. Так вот через военный трибунал при мне не прошло ни одного дела, когда бы обиженный с помощью оружия отомстил бы обидчику.

— Неужели не было ни одного такого случая?

— Ну (Яськин делает паузу), во всяком случае, я не помню…

— Доводилось ли вам, Виктор Александрович, выносить «расстрельные» приговоры?

— Таких приговоров, если опять-таки мне не изменяет память, было два. Один касался офицера К. Вместе со своим сослуживцем Л. он совершил тягчайшее преступление, убив нескольких мирных афганцев. Я председательствовал по этому делу и хорошо помню весь процесс. К. вел себя достойно (если это слово применимо в своем исконном значении), не молил о пощаде, вину полностью признал, чего не скажешь о его заместителе Л., пытавшемся открутиться, обмануть трибунал.

Несмотря на вынесение столь сурового приговора, внутри себя я, не буду лукавить, испытывал к К. жалость. Убежден: если бы он служил не в Афганистане, ничего подобного с ним не произошло бы. Хотя, понимаю, это ни в коей мере не может служить ему оправданием.

К., однако, не расстреляли, высшая мера наказания была заменена ему 15 годами лишения свободы.

А вот другой случай. За измену Родине был расстрелян некто Демиденко. Он самовольно покинул расположение части, ушел к моджахедам, воевал против нас с оружием в руках, запятнал себя кровью советских солдат. Демиденко принял ислам, сменил свое имя и даже женился на дочери муллы.

В кассационной жалобе он писал, что его нельзя судить за измену Родине, ибо он принял мусульманство. Но трибунал посчитал иначе…

За аналогичное преступление судили еще одного нашего военнослужащего. Тот тоже ушел в банду, но активных действий против нас не вел. Мы, естественно, учли это обстоятельство.

— Отказывались ли наши военнослужащие вести боевые действия в ДРА по политическим мотивам?

— Мне такие факты неизвестны.

— Виктор Александрович, если как на духу, проходили через вас дела, заставлявшие содрогнуться, ужаснуться?

В ответ тяжелое молчание. Тень ложится на лицо собеседника.

— Не хочется вспоминать… И вы меня не мытарьте, ладно?

Зато об оправдательных приговорах Яськин рассказывает с куда большим удовольствием.

— На дальнем посту (пост, в «афганском» понятии, типа заставы) по чьей-то вине взорвалась граната в спальном помещении. Погиб солдат. Подозрение пало на рядового Эвояна. Началось следствие. В какой-то момент он даже признался в совершенном преступлении. Тем не менее у трибунала возникли сомнения. Сопоставляли факты и так, и этак — сомнения все более усиливались. Вернули дело на доследование. Его снова прислали в трибунал. Проанализировав все обстоятельства, мы вынесли оправдательный приговор. Военная коллегия Верховного суда согласилась с ним.

Оправдан был и полковник Г., обвинявшийся в злоупотреблении служебным положением. В чем это выражалось? У полковника болел желудок, он отправил с попутным транспортом в Союз прапорщика, который привез ему необходимые продукты. Подчеркиваю, не специально гонял машину, а использовал попутку. Согласно некоторым показаниям, в части изымалось спиртное и полковник его присваивал. Провели опрос свидетелей — выяснилось, что изъятое спиртное по приказу Г. уничтожалось. Вот так сыпался «компромат» на полковника…

Признали невменяемым и не осудили офицера-вертолетчика, застрелившего в военном городке нашего гражданского специалиста. Экспертиза проводилась в Институте имени Сербского, не доверять ей у нас не было оснований.

Ужесточение наказания, как известно, не дает эффекта. Люди этого не боятся. Рассматривая уголовные преступления воинов-«афганцев», мы намеренно не стремились «мотать» им сроки, как говорится, на полную катушку.

Очень широко практиковалась отсрочка исполнения приговоров. В Афганистане эта мера применялась в два раза чаще, чем в целом по Союзу. Мы давали возможность искупить свою вину тем, кто поварился в военном котле. Думаю, это было правильно и гуманно…

Виктор Александрович сказал все, что хотел, на его полную откровенность рассчитывать не приходилось. Но упорно не шло из головы услышанное как-то от работника военной прокуратуры. Он стал свидетелем, как осужденный в сердцах бросил на суде:

— Вот вы накажете меня за преступление против мирного населения. А вертолетчики? А артиллеристы? А другие? Они ведь, бывало, целые кишлаки стирали с лица земли. Кто их за это осудит?!

И впрямь — кто? Кто, кроме собственной совести, если она осталась…

Д. Г.: По данным Генерального прокурора СССР, за 10 лет среди наших осужденных военнослужащих 12,6 процента — за хулиганство, 12,4 процента — за кражи личного имущества, 11,9 — за грабеж, 11,8 — за изнасилование, 8,5 — за кражи государственного имущества, 8,4 — за умышленные убийства, 7,3 — за нарушение правил безопасности движения, 5,8 — за умышленные тяжкие телесные повреждения и т. д. Измена Родине — один человек, массовые беспорядки — один человек, уклонение от выполнения воинской службы в военное время — двое.

А сколько не было осуждено… Не поймали с поличным, не узнали о совершенных преступлениях или сознательно покрыли их… Так что в реальности картина куда более страшная.

Из приговора: «24 октября 1984 года старшие лейтенанты К. и Л.[14] пьянствовали на опорном пункте. Увидев два движущихся через пустыню автомобиля, К. приказал их остановить. Во время досмотра он, требуя сказать, где находятся деньги, бил афганского гражданина… и угрожал ему ножом отрезать бороду…

К. решил убить потерпевших, о чем сообщил своему замполиту Л. Офицеры, сев за управление, повели машины афганцев в пустыню, но вскоре застряли в песках.

К. нанес еще несколько ударов кулаками и ногами, затем приказал афганцам сесть в наш бронетранспортер.

Когда афганцев отвезли в скрытое место, старший лейтенант К. нанес афганскому гражданину множество ударов ножом, затем приказал рядовому К. добить — и тот застрелил потерпевшего.

После этого К. распорядился расстрелять остальных афганцев…»

Из показаний в суде замполита роты Л.: «Досмотр машин афганцев превратился в разбой. Солдаты стали искать не только оружие, но и деньги… Сержант Д. принес мне найденные 700 афгани… Вышел командир роты старший лейтенант К. и сказал, что остальных афганцев надо тоже убрать.

Я подошел к афганцам и стволом автомата показал в сторону арыка. Трое афганцев туда сошли, и я произвел в них три автоматные очереди…»

Из приговора: «Будучи недоволен тем, что афганский солдат, присоединившийся к роте, уклонялся от участия в боевых действиях К. убил его выстрелом в затылок. После чего открыто завладел 4,5 тысячи афгани, часами «Сейко»… В ходе следствия часы, подаренные К. майору Макарову, выданы майором и приобщены к делу».

Военный трибунал приговорил К. к расстрелу, Л. — к 15 годам лишения свободы. Президиум Верховного Совета СССР помиловал К., заменив ему расстрел 15 годами. Сделано это было в ответ на многочисленные просьбы сослуживцев и близких офицера о помиловании.

В. С.: Ты не хуже меня знаешь, что наказания за подобные преступления понесли далеко не все их совершившие. Большинство вышли из воды сухими.

Д. Г.: Допустим, наши воины имели особые счеты с «духами» и наоборот. Кровь рождала кровь, жестокость — жестокость. Такова гибельная логика войны. Но как трактовать иные факты, когда кровь и жестокость становились следствием взаимоотношений между нашими военнослужащими?

«Скажите, какое право имело государство посылать нас в Афганистан, на основании какого закона? — взывал из колонии бывший майор С. (публикация журнала «Комсомольская жизнь», № 10, 1989 г.) — Выходит, что мы — жертвы политической ошибки. Где же справедливость?»

Корреспондент решил ознакомиться с приговором по делу майора С. И вот что открылось.

Из приговора: «Пьяный майор С. приказал водителю отвезти его в другую часть для того, чтобы погулять… Взял с собой три бутылки водки, пистолет, пулемет…

Однако водитель, рядовой Артиков, понимая, что поездка на одиночной машине по этому участку пути опасна для жизни, отказывался выполнить приказание майора, в связи с чем С. угрожал Артикову пистолетом.

После того как они выехали, Артиков, не желая беспричинно рисковать собой и жизнью своего начальника, заявил, что дальше не поедет. С. вновь… направил на него пистолет… Воспользовавшись появлением возле машины солдата царандоя, Артиков выскочил из машины и встал рядом с афганцем, надеясь на его защиту.

Из машины грянул выстрел, афганский солдат упал. Артиков начал убегать. После второго выстрела он сразу почувствовал сильную боль в ноге, упал и притворился убитым. Со стороны машины прозвучал третий выстрел (майор С. добил упавшего афганца). После этого С. подошел к лежавшему Артикову, перевернул его на спину, забрал из рук ключ зажигания и уехал».

Из другого приговора: «В мае 1984 года К., будучи пьяным, избил рядового В. В июле избил караульных за то, что от них исходил запах спиртного… Заставил караульных встать на колени и нанес удары в грудь и в живот…

В октябре пьяный капитан К. избил рядового Д. за то, что тот не смог отремонтировать электродвигатель…

В феврале 1985 года Кжелая поглумиться над сержантом Ковалевским, вызвал его в свою комнату и стал отрабатывать на нем удары руками и ногами… После того как находившийся в комнате старший лейтенант Б. выпроводил сержанта из комнаты, капитан К. снова позвал его обратно и ударил ногой в пах…»

Что было дальше? Дальше пьяный капитан К. решил «повоспитывать» младшего сержанта Кузенова. Поставив его к стенке, начал стрелять в него, демонстрируя отменную выучку — пули шли чуть выше головы. Кроме одной, сразившей младшего сержанта наповал.

Думаю над этими фактами и спрашиваю себя: при чем здесь Афганистан? Разве мало примеров издевательств над солдатами в нашей мирной армейской действительности? Разве трибуналы не осуждают и по сию пору за «проявление неуставных отношений»? Напротив, в Афганистане таких «проявлений» по идее должно было быть много меньше, ведь люди воевали, жили по-соседству со смертью, шли в бой. До «дедовщины» ли тут?

В. С.: Судя по некоторым публикациям военной печати, в Афганистане «неуставных отношений» и не было. В этих публикациях умиленно расписывалось, как старослужащие заботились в горах о молодняке, чуть ли не заслоняли собою новобранцев от пуль и осколков.

Были такие случаи. И помогали, и от огня прикрывали. Но если честно, то куда чаще встречались факты иного рода: издевательств, надругательств, откровенного садизма.

Я поначалу тоже поверил сказочке о солдатском братстве в Афганистане, но эти иллюзии развеялись быстро. Однажды знакомая медсестра рассказала о том, как, делая прививки молодым солдатам, она обратила внимание, что поголовно у всех ягодицы в синяках. Оказалось, накануне «деды» им «присягу» устраивали: зверски лупили по задницам пряжками ремней. Вот так встречал Афган молодое пополнение. Единичный факт? Частное явление? Ничего подобного, так было повсеместно.

А взять рассказы тех, кто ушел из расположения частей и затем оказался в плену. За редким исключением причина ухода была все той же: не выдерживали издевательств, унижений со стороны своих же «товарищей по оружию». Предпочитали бежать куда глаза глядят (вплоть до «духов»), чем терпеть этот ад.

Я одно время регулярно знакомился с журналом происшествий в политотделе 40-й армии. Настоящая книга ужасов. Какие только ЧП не происходили в гарнизонах, частях и подразделениях, разбросанных по всему Афганистану. У меня тогда сложилось твердое убеждение: значительная часть наших потерь — это так называемые «небоевые» потери, то есть гибель людей в результате халатности, пьянства, ссор, мести… Да, да, не раз доведенные до отчаяния солдаты направляли оружие против обидчиков. Или же квитались с ними, всадив пулю «под шумок» во время боя.

В этом отношении наша 40-я армия, наверное, не знала себе равных.

Д. Г.: Ты говоришь, что читал сообщения о подобных случаях в политотделе армии. Ну и как же реагировали на них политработники? И вообще, как совместить это: разгул преступности, правонарушений и наличие множества политработников?

В. С.: Возможно, самым поразительным как раз и являлось то благодушие, с которым воспринимались сводки о чрезвычайных происшествиях. Я бывал в политотделе армии много раз, при всяких начальниках и хорошо помню, что потревожить там чинную благопристойную атмосферу не могло ничто, разве только приезд высокого руководства из Москвы. Армию разлагали воровство, пьянство, наркомания, мародерство. Военный трибунал выносил свои приговоры, не зная отдыха. А политработники? Нет, не могу сказать, что они вообще ничего не делали, некоторые даже жаловались на огромную загруженность, и я видел, что они не лгут. Чем же были так заняты люди, призванные денно и нощно заботиться о нравственном здоровье армии? Они… писали. Не разгибая спины, изводя тонны бумаги. Писали политдонесения. Замполиты рот докладывали по форме (а «форм» разных было много) полковому начальству, те — дивизионному, отсюда рапорты и донесения шли в политотдел армии, а уж политотделу и вовсе нельзя было позавидовать, потому что ему следовало отчитываться перед политорганами ТуркВО — раз, сухопутных войск — два, Ставки южного направления — три и Главпуром — четыре. Легко ли?..

Они там — я это без всяких шуток говорю — и впрямь света белого не видели, а писали, писали, писали. До людей ли им было? Политработа — вот в таком бумажно-казенном виде — велась сама по себе, а армия жила сама по себе. Одно с другим не соприкасалось.

Д. Г.: Постой, а ты не боишься, что, прочитав это, нас с тобой уже окончательно причислят к «хулителям армии»? Ты же знаешь, как болезненно относятся генералы к любой критике в адрес Вооруженных Сил. А здесь претензии высказываются очень серьезные. На что замахиваемся? На политорганы! Да наши с тобой оппоненты десятки примеров приведут, какие комиссары были отважные и человечные…

В. С.: И я целиком с ними соглашусь. Более того, добавлю, что после Афганистана в круг моих друзей вошли многие политработники, мы встречаемся, перезваниваемся, не теряем друг друга из вида. И… бесконечно спорим, причем я в своей позиции год от года лишь укрепляюсь.

Знаешь, когда политработники в Афганистане, особенно молодые — лейтенанты, капитаны, майоры, — чувствовали себя лучше всего? Когда надо было бросить писанину и идти в бой. Там им было понятно, что и как делать. Воевать! Личным примером вести в атаку людей. И вели. И гибли. Посмертно звания Героев удостоены Шорников, Опарин, Демаков…

Помню, при мне помощник по комсомолу начальника политотдела армии слезно уговаривал генерала отпустить его в Панджшерскую операцию. Как воевать — он знал, а вот как вести эту самую комсомольскую работу — об этом, подозреваю, и понятия не имел. И потому под любым предлогом сбегал от опостылевших бумаг. И куда? В самое пекло!

Пусть меня назовут «хулителем», «очернителем» да кем угодно. Все равно буду стоять на своем: наши Вооруженные Силы, и в первую очередь политорганы, нуждаются в самой серьезной реорганизации. Оставить все, как есть, значит, по существу продолжать «разоружение в одностороннем порядке».

Д. Г.: Но вернемся к теме нашей главы. Мы с тобой пришли к одинаковому выводу: неправедная война с ее вседозволенностью стала лишь катализатором для людей с деформированной нравственностью. Один офицер покупал в Кабуле опиум и героин и продавал за бешеные деньги в Союзе. Другой офицер, подполковник, торговал в Афганистане автомобильной резиной. Третий — дизельным топливом. И так далее, и тому подобное. Заметьте — речь идет не о солдатах — об офицерах, наставниках, воспитателях.

Да, сама война духовно покалечила многих. Однако не всех. И не все грехи ОКСВ можно на нее списать. Большинство прибыло в Афганистан уже моральными калеками. Война помогла им развернуться.

И вот теперь все бывшие преступники амнистированы. Так решил Верховный Совет СССР в ноябре 1989 года после упорных дебатов. Понимаю, что руководствовался он высокогуманной целью — создать условия для возвращения советских военнопленных. Андрей Дмитриевич Сахаров говорил тогда: «Реально их возвращение возможно только при полной амнистии… Это важно, чтобы люди не боялись вернуться». Речь шла о 312 военнослужащих, пропавших без вести в Афганистане, а точнее, о тех из них, о которых было известно, что томятся в плену у моджахедов. Амнистировали же всех поголовно: и пленных, и убийц, и насильников…

В. С.: Вначале, если ты помнишь, вопрос так не ставился. Амнистия на военнослужащих ОКСВ, совершивших наиболее тяжкие преступления, не распространялась. Их могли помиловать в индивидуальном порядке. Но затем в ходе парламентского обсуждения верх взяла иная позиция. Вспомним выступление народного депутата Илмара Бишера: «Надо рассматривать не какие-то частные дела, даже в отношении 300 наших бывших военнослужащих, находящихся за рубежом, а использовать данный момент для более широкого решения вопроса, то есть проявить акт гуманизма, милосердия в отношении тех солдат, которых мы отправили воевать в чужую страну и которые не всегда выдерживали это и совершали те или иные правонарушения».

Я всей душой за акты гуманизма и милосердия в отношении наших «афганцев». Ты, думаю, — тоже. Однако что-то мешает до конца согласиться с такой трактовкой. Убийца есть убийца, и он остается таковым всегда и везде, при любых, самых неблагоприятных обстоятельствах.

Д. Г.: Хочу в этой связи процитировать фрагмент репортажа, опубликованного в «Московских новостях»:

«Их встречали цветами, улыбками, слезами радости на глазах. Играл духовой оркестр, вспыхивали блицы фоторепортеров, тянулись руки с журналистскими диктофонами. А затем грохнули стальные решетчатые двери, и оркестр, оставшийся по другую их сторону, умолк. Оркестр заключенных.

Я пожалел, что согласился на эту организованную Союзом журналистов встречу с четырьмя освобождаемыми по амнистии участниками афганской войны. Ничего нельзя здесь изменить, а ощущение осталось тягостное. И еще я пожалел, что здесь не было народных депутатов СССР. Тех, кто так активно проголосовал за амнистию всем осужденным за совершенные на территории Афганистана преступления.

Четверка амнистированных с улыбками на лицах и цветами в руках покидала «зону». За что они оказались в колонии усиленного режима? Один продал афганцам пятнадцать тонн бензина. Другой заминировал кабину своего автомобиля — погиб сослуживец. Третий покалечил более молодого и слабого солдата, отказавшегося исполнять роль слуги. Ну, а четвертый… Четвертый с двумя товарищами вломился в афганский дом. Они убили девять его жителей, оставив в живых лишь молодую женщину с ребенком, и занялись грабежом. Обшарив дом и забрав все ценности, они изнасиловали молодую мать и расстреляли ее из автоматов вместе с ребенком. Два подонка из этой тройки были приговорены военным трибуналом к смертной казни, и приговор привели в исполнение. А этому, которого на моих глазах освобождали из колонии, расстрел заменили пятнадцатью годами лишения свободы. Сейчас он уверенным, твердым голосом отвечал интервьюирующей его журналистке:

— Это Афган во всем виноват. Там мы научились курить наркотики и стрелять.

— И в детей? — спросила журналистка.

— Да, бывало, — ответил он.

И спокойно отвернулся, пошел к выходу.

Из колонии в Житомире освободили четверых. Из других мест заключения выйдут остальные, кого амнистия застала в «зоне». За колючей проволокой колонии остаются те, кто совершил преступления после того, как прошел афганскую войну и возвратился на Родину, кто совершил преступления на родной земле. Их амнистия не коснулась, даже если их преступления куда менее тяжкие. Закон есть закон. Каким бы мы его ни считали, он принят, он действует, он обязателен к исполнению. Так зачем я пишу об этом? Да просто затем, чтобы напомнить: это не последний принимаемый нашими законодателями закон. Может быть, не последний и об амнистии. У нас уже был опыт всепрощения оптом. До сих пор многие с ужасом вспоминают последствия амнистии 1953 года.

Но ведь даже священник отпускает грехи кающимся, каждому — отдельно».

В. С.: Вот именно — каждому отдельно. А в данном случае грехи отпустили оптом. Трудно с этим смириться, согласиться. Таковы издержки нашего юного парламентаризма.