Он вернулся

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Он вернулся

Руслан Аушев был тяжело ранен 16 октября 1986 года в районе перевала Саланг. Автоматная пуля прошила его тело навылет, по пути задев оболочку легкого и повредив печень.

За те почти четыре года, что он провел в Афганистане, Руслан много раз видел, как свинец сбивал с ног людей. С ним этого еще не случалось. Он не считал, что заговорен от пуль, и не тешил себя напрасными иллюзиями. Напротив, он отчетливо сознавал: рано или поздно это, по-видимому, случится. Иногда он пытался представить себе, как это может быть. Он знал, что плохо бывает тому, кто живет ожиданием пули, чей мозг ослаблен этим выматывающим ожиданием. Поэтому он редко позволял себе роскошь думать об этом. В бою же размышлять о таких вещах было вообще недосуг: настоящий командир под огнем заботится не о себе, а о своих подчиненных.

Сказать по правде, Руслан знал, что когда-нибудь пуля достанет его. У войны свои законы, и у него было достаточно времени, чтобы их усвоить.

… Пуля тупо уколола спину, когда он, пригнувшись, бежал от танка к укрытию. Останавливаться было нельзя, он как раз находился на самом опасном, простреливаемом со всех сторон участке дороги; следовало бежать, и он бежал, зная уже, что ранен и, похоже, тяжело.

Добежав до бэтээра, упал под левым бортом, рядом с радистом, который держал связь между подразделениями. Надо было руководить боем. Обернулся, глянул туда, где был всего минуту назад.

Обе машины продолжали гореть одним гигантским костром — пламя с гулом взметывалось метров на двадцать. Горели не только цистерны, чадно пылала резина, летели искры от головешек кузовов, даже металл, казалось, горел тоже.

Танк медленно сдавал назад от этого чудовищного костра, а ствол его пушки тянулся, целился прямо в ревущее пламя.

Стрельба усилилась. Автоматные и пулеметные очереди, умноженные горным эхом, метались между скал, сливаясь в один, почти непрерывный грохот.

— Передай разведчикам, чтобы пробивались к нам сверху, — сказал он радисту.

Хотел сказать по обыкновению быстро и громко, но не получилось. Пришлось останавливаться, чтобы собрать силы, едва ли не после каждого слова.

Радист послушно кивнул и склонился к микрофону. «Ничего не заметил», — понял Руслан. Он подумал об этом с некоторой досадой, потому что уже знал: долго ему не продержаться, надо было, чтобы кто-то помог, а для этого требовалось сказать о ранении. Как сказать? Кому? Идет бой, и все ждут от него четких и верных команд. Надеются на его опыт. Знают о его хладнокровии. Да что там говорить, для многих важен просто сам факт его присутствия здесь, рядом с ними.

Танк почти в упор выстрелил по горящим машинам. К небу взвился и почти тотчас опал столб клубящегося пламени. Лязгнув гусеницами, танк пошел на остатки наливников — прямо в тот адов огонь и скрылся в нем. Руслан сел, прислонившись к теплой резине колеса. Откинул голову. Дышать становилось все труднее. Ловил воздух широко открытым ртом. «Танк прорвался сквозь этот проклятый костер, — понял он. — Значит, и боевые машины должны пройти. Дело сделано».

Кто-то из офицеров вопросительно склонился над ним. Надо сказать. Теперь можно. Только бы хватило сил, чтобы сказать…

— Кажется, меня зацепило, — с расстановкой произнес он, сам удивляясь тому, насколько непослушными стали губы и чужим — голос.

Через нижний люк его втащили в бэтээр. Сняли куртку. Стали перевязывать. Ну, теперь все. Осталось только одно: передать кому-то командование…

— За меня остается майор Паперник, — прохрипел, с трудом выдавил из себя слова.

Бэтээр в несколько приемов развернулся на узкой горной дороге и помчался вниз.

В. Снегирев: Хорошо было бы написать: нас свел Афганистан. Но это неправда. Он мог нас свести, потому что мы оба — и Руслан, и я — в одно время находились там. Аушев был комбатом, я — собственным корреспондентом «Комсомольской правды». Много раз наши курсы могли пересечься, но по какой-то прихоти судьбы этого не случилось.

Весной 83-го нас свел шестой этаж «Комсомолки». Руслан оканчивал первый курс Военной академии имени Фрунзе. Мы пригласили Героя Советского Союза поехать в составе «десанта» газеты на ударную стройку в Экибастуз. Он пришел после занятий, чтобы уточнить детали предстоящей командировки. Высокий, красивый, с пышными усами, знающий себе цену и в то же время застенчивый до румянца, он сразу расположил к себе всех, кто был рядом.

Кажется, с того самого дня мы стали друзьями.

Руслан наведывался и в редакцию, и ко мне домой, а я был частым гостем его скромной комнатки в общежитии на Садовом кольце и дважды приезжал в Грозный, где живут его родители. Случалось, мы вместе отправлялись в командировки — на встречи с читателями газеты. Тренировались в одной спортивной секции. На хоккейных матчах болели за одну команду. Обменивались книгами. Иногда жестоко спорили. Когда после окончания академии он вновь настоял на том, чтобы его направили в Афганистан, нас продолжали связывать письма.

Уникальна единственная на весь Союз сама семья Аушевых. У Султана Юсуповича и Тамары Исултановны пятеро детей. Трое из них — Адам, Руслан, Багаудин — офицеры. Все трое служили в ДРА.

Все трое были ранены, причем Адам и Руслан — тяжело. На троих братьев — тринадцать орденов и медалей.

В ингушских семьях мужчинам не принято открыто проявлять эмоции — какими бы сильными они не были. Когда сыновья приезжают в отпуск, Султан Юсупович свою радость выражает только тем, что надевает но этому случаю праздничный пиджак с трудовыми медалями на лацкане. Всякие объятия и радостное многословие здесь исключены. Таковы традиции, которых крепко держатся в этом обвитом виноградной лозой доме.

Тамара Исултановна как-то призналась:

— В восемьдесят третьем году Адама ранили. Он не писал об этом. А я ночей не спяла, сердцу скучно было. Потом Адам приехал в отпуск — с палочкой ходил, худой, бледный. Молчал. Я его спрашиваю: «Сын, ты почему хромаешь?» А он глаза отводит: «Упал я, ушибся».

Отец меня успокаивал: «Что ты маешься? Не только наши там. Русские, грузины, азербайджанцы, узбеки — все долг выполняют». А вижу, отец переживает еще больше, чем я. По утрам к почтовому ящику спешит — все газеты перетрясет: может, есть письмо из Афганистана…

Три эпизода, связанные с Русланом Аушевым.

… Таксисты грозненского таксопарка записали его в свою бригаду. Заработанные деньги они перечисляют в Советский фонд мира. Руслан каждый раз, едва приехав, спешит в таксопарк. Он понимает цену этому безвозмездному поступку. В последний приезд таксисты ему говорят:

— Слушай, Руслан, помоги, а? Достань нам адрес того кишлака, который недавно по телевизору показывали.

— Зачем вам? — не понял Руслан.

— Как это зачем! — обиделись таксисты. — Там люди с голоду умирают. Мы на собрании решили помочь деньгами и продуктами.

…Горбоносые старики в каракулевых папахах, в сапогах с галошами горделиво и молча сидят на лавочке. У них красные, натруженные шеи, узловатые руки.

Пахнет дымом и шашлыком.

Они заслужили право вот так невозмутимо смотреть на всю оставшуюся жизнь.

При виде Руслана старики встают и тянут правые руки к тому месту, где сердце: «Салам…»

Руслан смущен до слез. Это неслыханно, чтобы почтенные старики вставали перед 30-летним парнем.

Но, может быть, они всю жизнь ждали такого парня?

… Во время выступления в одном столичном учреждении Руслана спросили: что крепче всего запало ему в душу, когда служил в ДРА? Помедлив, он достал из кармана конверт. Вынул оттуда исписанные прыгающими, почти печатными буквами листки со штемпелем полевой почты.

— Зачитаю вам письмо, которое получил от Саши Лиза, лейтенанта из моего батальона.

Война войной, а базары в столице всегда были вот такими.

Превращенный в кладбище холм на окраине Кабула за эти годы весь был изрыт могилами

Самый популярный командир моджахедов «король Панджшера» Ахмад Шах Масуд.

Пленные… Война была необъявленной, незаконной, поэтому и с пленными обращались как хотели.

Те самые «духи»…

…и те самые тележурналисты Д. Хармон и А. Линдсей.

К. Цаголов (в центре). Справа от него— политобозреватель Гостелерадио А. Каверзнев.

Леонид Иванович Шершнев.

Два Героя — Сергей Козлов (вверху), Руслан Аушев.

Глухим, прерывающимся от волнения голосом, часто откашливаясь, стал читать. Письмо писалось на госпитальной кровати человеком, который едва пришел в себя после тяжелой операции:

«Хочу рассказать вам, Руслан Султанович, о людях, которые первыми пришли мне на помощь, когда меня ранило. Я лежал на открытом месте, передвигаться самостоятельно не мог, и бандиты просто издевались надо мной. Они так стреляли, чтобы пули ложились в 10–15 см от меня. И тут приполз рядовой Мамедов из взвода обеспечения. Я ему приказал оставить меня, а самому уйти в укрытие, находившееся метрах в двенадцати. Он не послушался. Вслед за ним приполз рядовой Кочиев, и вдвоем они стали тащить меня к укрытию. Когда до него оставалось метра три и душманы поняли, что мы можем уйти, они перенесли огонь прямо на нас. И тогда Мамедов лег на меня, закрыв меня своим телом. Одна пуля пробила его руку и уже на излете застряла у меня в бедре. Они меня спасли от верной гибели.

Очень скучаю по нашему батальону, так мне хочется обратно… Если бы сейчас все заново начать, то я бы, не задумываясь, пошел той же дорогой — так и передайте всем нашим ребятам».

Уже одних только этих слов было достаточно, чтобы комок у него встал в горле. Ведь речь-то шла о ребятах из родного батальона, каждый из них был близкий человек — и лейтенант Лиз, и Мамедов с Кочиевым — рядовые. Но это было не все. Теперь, после этих щемящих слов, написанных нетвердой рукой тяжелораненого лейтенанта, Руслану предстояло сказать о нем следующее: 23-летнему Саше Лизу высоко ампутировали ногу.

— Письмо своему комбату, вот это письмо, — Аушев покажет залу конверт без марки, — было первым, которое Саша написал после операции. А вторым стал рапорт министру обороны с просьбой оставить его в кадрах армии.

Ехать вместе с ним в одной машине по дорогам Северного Кавказа — значит подвергать себя нешуточному риску. Стоит кому-нибудь из водителей, следующих в попутном направлении, его узнать, как они тут же стараются любыми путями привлечь к себе внимание, выразить свой восторг, организовать почетный эскорт и так далее.

Едем из Орджоникидзе в Грозный. Вдруг на бешеной скорости нас впритирку обгоняет «Жигуленок», водитель которого широко улыбается Руслану и машет ему рукой, как старому другу.

— Кто это? — преодолев испуг, спрашиваю я.

— Земляк, — неуверенно отвечает Руслан. — Но этого вполне достаточно, чтобы он пригласил нас в гости.

И действительно, наше сдержанное ответное приветствие приводит водителя «Жигуленка» прямо-таки в экстаз. Он бросает руль и машет руками, как болельщик на стадионе. Обогнав нашу машину, он резко тормозит на обочине. Поневоле приходится останавливаться и нам. Далее Руслан неизбежно попадает в объятия, сопровождаемые водопадом невнятных, но восторженных восклицаний.

Просто земляк.

… Рассказал Руслану о незаметной стенографистке из нашей редакции Екатерине Константиновне Благодаревой, которая многие годы собирала фотографии односельчан, погибших во время Великой Отечественной войны, скупые сведения об их ратном труде. Стараниями нашей Кати выражение «никто не забыт» обрело в той деревне, где прошла ее юность, особый смысл: накануне 9 мая на деревенской площади люди сообща воздвигали обелиск, на котором были высечены имена всех не вернувшихся из боя. Открытие памятника было назначено на День Победы.

Я знал, что Руслан в тот день уже получил множество приглашений (выступить, поприветствовать, встретиться, участвовать, посетить…), и поэтому не надеялся уговорить его поехать со мной. Деревня-то от Москвы не близко. Он сам предложил: «Давай сделаем этой женщине сюрприз. Приедем туда и принародно скажем ей «спасибо». Как ты думаешь, ей будет приятно?» «Спрашиваешь!..»

Мы немного опоздали. Митинг уже был закончен. Районное начальство, отговорив речи, немедля уехало по другим делам, на другие мероприятия. Но жители этой типичной подмосковной деревни из полусотни черных бревенчатых изб не расходились, для них все только начиналось. Теснились вокруг памятника своим отцам, братьям, племянникам. Женщины плакали, мужики хмурили лбы и в кулак курили папиросы. А рядом был устроен самодельный стенд, и с фотографий глядели на односельчан из сорок первого года родные лица.

Екатерина Константиновна стояла неподалеку в белой кофточке, пунцовая от волнения.

Молодой майор в парадном мундире с геройской Звездой подошел и низко склонил перед ней непокрытую голову.

… Руслан попросил помочь ему пробиться на прием к высокому спортивному руководителю.

— Ты понимаешь, — объяснил он, — есть у меня земляк, борец вольного стиля. Сильный парень, а в сборную не берут. Я кому хочешь гарантирую, что он — готовый чемпион Европы.

— Руслан, — попробовал я его урезонить, — тренерам, наверное, виднее…

— Им свое виднее. А я тебе самого главного еще не сказал. Если тот парень, Ваха Евлоев, станет чемпионом, в его родном городе борьбой захотят заниматься все подростки. Им пример нужен, понимаешь? Город тяжелый, слава у него в наших краях нехорошая. Очень нужен ребятам кумир!

Убедил Руслан спортивное начальство: Ваха Евлоев поехал в Швецию и вернулся оттуда чемпионом Европы. Прямо из аэропорта Ваха примчался на Садовое кольцо, в общежитие военной академии.

Большой, зеленоглазый, взъерошенный, совершенно ошалевший от счастья, стоял он посреди комнаты, загромождая собой пространство. На груди — золотой кругляш чемпионской медали. Он даже дар речи потерял, просто смотрел на нас сияющими глазами, и все. И не требовалось никаких слов.

Потом Ваха рассказывал:

— Когда я вышел на финальную схватку с турком, то сразу вспомнил всех вас, кто в меня верил. Я сказал себе: «Если сегодня здесь не советский, а другой гимн прозвучит, ты не человек, Ваха».

Много позже я спросил Руслана: а вдруг Ваха бы проиграл?

— Нет, — убежденно ответил он. — Ваха скорее бы умер на ковре, чем позволил себя побороть. Ведь мы за него поручились. Его тогда никто не мог победить.

Из письма Р. Аушева: «Извини, что долго не писал. Работы по горло. Часто бываю в рейдах. В свободное время обучаю рукопашному бою разведчиков. Навыки, приобретенные в Москве, пригодились — так и передай там ребятам.

У меня здесь иногда спрашивают: зачем я снова вернулся в Афганистан? Находятся такие, кто намекает, будто мало мне славы. Понимаешь, когда мне вручили Звезду, жить по-старому я уже не смог. А тут еще стали называть моим именем пионерские дружины, трудовые бригады. Седые старики на родине вставали при моем появлении. Какая большая ответственность перед людьми! Представь себе теперь, что я поехал бы после академии в какое-нибудь тепленькое местечко. Что бы люди подумали? Где-то война, а этот лощеный майор отсиживается. Ну, сделал он когда-то что-то, а теперь?

А теперь я на передовой, то есть именно там, где обязан быть в данный момент».

Отряды Ахмад Шаха Масуда рано утром 16 октября скрытно вышли к перевалу Саланг и заняли позиции на высотах вдоль шоссе. Рядом с ними окапывались операторы западных телевизионных компаний: это для их съемок готовилось предстоящее уничтожение колонны афганских машин, которая транспортировала в Кабул топливо.

Под покровом ночи несколько сотен моджахедов просочились к Салангу, а после полудня 16 октября нанесли удар по длинной, растянувшейся километра на два, колонне наливников. Подбитый гранатометным залпом, сразу вспыхнул сопровождавший колонну бронетранспортер. Загорелись машины с установленными в их кузовах цистернами. Водители выпрыгивали из объятых пламенем кабин и попадали под смертельный град пуль, летевших с разных сторон. По камням текли ручьи бензина, смешанного с кровью.

Да, было что снимать кинооператорам.

… Руслан только что спустился с перевала в Чарикарскую долину. Его небольшой отряд стоял у моста через быструю реку, откуда начинается серпантин горной дороги к Салангу. Он увидел столбы черного дыма, которые поднимались над горами, услышал уханье гранатометов. В следующую минуту его командирский бэтээр, шесть других боевых машин и два танка рванулись к залитым ярким солнечным светом горам.

Километра через три они встретили несколько вырвавшихся из засады машин, вид их был жалок. За поворотом дороги увидели пылавший бэтээр.

Руслан сразу отметил про себя, что огонь здесь такой плотности, под какой он ни разу за все годы не попадал. Главную опасность представляли бившие сверху гранатометы. Приказал подавить их командиру одного танка, а второму велел следовать вместе с ним вверх.

Ему казалось непонятным, отчего так мало машин вышло из зоны обстрела. Все остальные уничтожены? Это было невероятным, его афганский опыт противился такой мрачной догадке. Всегда большая часть машин прорывается, какой бы страшной ни была засада. Что же произошло?

Все объяснилось за следующим изгибом дороги, которая лепилась между скалами и пропастью. Трассу намертво перегородили две горевшие машины — оставалось только догадываться, как они встали поперек шоссе обе сразу, борт в борт, будто нарочно создав огненную баррикаду, которую ни пробить, ни объехать. Значит, остальные наливники там, выше, за этим костром, понял Руслан. Сгрудились, наверное, в кучу, а с гор бьют сейчас по ним, беззащитным, и водители ничего сделать не могут — ни себя спасти, ни машины. Надо было прорываться туда, любой ценой прорываться.

Руслан уперся обеими руками о броню, легко вытолкнул свое тело из люка. Спрыгнул на землю.

Пули, рикошетом отскакивая от камней, со стоном ввинчивались в воздух.

Космы черного дыма ветром несло на него.

Танк почти вплотную подошел к неожиданной преграде. Руслан подбежал к танку, поднял с земли камень, дважды стукнул им по броне. Из командирского люка по пояс высунулся старший лейтенант Кислица, его перепачканное гарью лицо было возбуждено, шлем сбился на затылок.

— Сбрось их в пропасть. Сможешь? — показал Руслан на чадящие машины.

Вместо ответа тот рывком захлопнул люк, и почти сразу танк дернулся, пополз прямо на огненную стену. Но, повозившись с минуту у наливников, отступил опять на прежнее место. Старший лейтенант вылез из-под брони — теперь лицо казалось виноватым.

— Жарко очень. Не выдерживает механик-водитель, — прокричал он.

— Надо, брат. Надо! Попробуй «рогом» и пушкой. Давай еще раз!

Кислица понял, о чем идет речь. «Рогом» в просторечии называют выступающую вперед часть танкового минного трала. Сам трал накануне был разрушен взрывом мощного фугаса. А «рог» остался. Если им да еще орудийным стволом попытаться столкнуть с дороги наливники?

Танк вновь почти наполовину влез в огненный вал. «Ну, давай же, давай!» — мысленно подталкивал его Руслан. Он опять, как и в первый раз, отбежал назад к своему бэтээру и из-под его левого борта следил за танком.

Нет, «рог» и ствол свободно протыкали полусгоревшие машины. Потом танк стал пятиться назад, и Руслан увидел, что на нем вспыхнули ящики с инструментом, брезент. Надо было спасать сам танк.

А время шло, и бой не прекращался ни на секунду.

Он помог танкистам загасить огонь. Оставалось последнее средство. Радикальное.

— Ну что, старлей, давай прямой наводкой.

Побежал от танка к укрытию. И почти сразу почувствовал тупой укол в спину…

Но еще надо было руководить боем. Добежать до своих. Отдать самые важные приказы. Надо было держаться. Он держался.

После госпиталя ему был предоставлен положенный в таких случаях внеочередной отпуск. На несколько дней Руслан приехал в Москву. Он сильно похудел, на висках появилась седина. Все остальное в нем осталось прежним.

Через несколько дней отпуск закончился, и он вернулся в строй.