Путешествие Данзигера

Путешествие Данзигера

В марте 1989 года, после выхода из Афганистана наших войск, один из авторов этой книги познакомился в Кабуле с весьма колоритным человеком. Представила его журналистка из Би-би-си Лиз Дуссет, отрекомендовала как самую необыкновенную личность из всех известных. Корреспонденту («фриланс») журнала «Мидл ист» Нику Данзигеру было чуть больше тридцати. В отличие от всех остальных западных коллег он жил не в роскошном отеле Интерконтиненталь, а в ободранном, холодном номере старой гостиницы Кабул и не ездил по городу, как они, в арендованных такси, а ходил только пешком. Одиссея его в двух словах такова.

Англичанин Ник Данзигер в середине 80-х совершил, можно сказать, беспримерное пешее путешествие через Сирию, Ирак, Иран, Афганистан, Пакистан и Китай. Без единой визы он миновал пять границ, прошел по обширной территории, объятой войной. Его могли казнить в Иране и в Афганистане, бросить за решетку в любой другой стране. Он написал книгу «Путешествие Данзигера», которая заняла четвертое место в списке бестселлеров на книжном рынке Англии.

Разумеется, нас более всего интересовал афганский этап путешествия Ника. Казалось невероятным, как это он один, без охраны и провожатых, смог пройти по дорогам и тропам страны, где за чужестранцами велась самая настоящая охота — с использованием спецслужб, вертолетов, собак и прочего.

Из рассказа Данзигера следовало, что маршрут по Афганистану занял у него два месяца и проходил по провинциям Герат, Гур, Гильменд, Кандагар. Три недели он провел с моджахедами Турана Исмаила в западной части древнего Герата — как раз в то время, когда город подвергался ожесточенным бомбардировкам с МиГов и вертолетов.

— Как моджахеды к тебе относились?

— Вначале настороженно, затем, познакомившись поближе, дружески. Они ненавидят советских, однако следом идут американцы — их они ненавидят тоже.

— Встречались ли тебе на пути наши военные?

— Видел их только издалека. А вот высокопоставленного офицера правительственных войск наблюдал в двух шагах. Он пришел к Исмаил-хану с ценной информацией о том, как лучше устроить засаду на советских. Это был завербованный агент Исмаила.

— Ник, верил ли ты, что все для тебя закончится благополучно?

— Откровенно говоря, в Герате под бомбежками не раз прощался с жизнью. Из глубины Афганистана отправил письмо родным в Великобританию, и оно дошло до адресата. Непостижимо!

— Что главное вынес ты из этого путешествия?

— Я увидел, что от войны более всего страдают обычные мирные жители.

— А скажи, Ник, что ты думаешь об афганцах?

— Они очень открытые. Очень гордые. И очень свободолюбивые. Никто и никогда не должен советовать афганцам, что им надо делать, как поступать.

Ник Данзигер в знак знакомства подарил свою книгу. С ее фрагментами мы хотим ознакомить наших читателей.

Итак, взгляд на необъявленную войну со стороны моджахедов.

«…Первые бледные проблески утреннего света застали моих спутников за молитвой. Эта деревня отличалась от предыдущей, так как была сильно повреждена и явно подвергалась повторным атакам. Дома превратились в груду камней, под которыми, возможно, были погребены их обитатели, а сады были полны камней. Лишь несколько стен оставались целыми, и помещения были открыты для пыли, ползущей с долин.

Женщины здесь не надевали темные чадры, как в Иране. Вместо этого они носили разновидность клетчатого шерстяного покрывала, которым, как вуалью, закрывали лица. Дети играли в оросительных каналах, превращенных войной в болота, полные грязи. Однако, казалось, мало кто находился в подавленном состоянии духа.

…Мы продвигались от одной деревни к другой. На окраине каждой ожидали приветствий старейшин. Без благословения старейшин мы не могли войти ни в одну деревню…

Помню, один из моджахедов озабоченно взглянул на меня, когда я был им представлен, а другие переминались с ноги на ногу с выражением недоверия на обветренных лицах и спрашивали: «Би-би-си, Лондон?» Это звучало как если бы они произносили магическое заклинание. Я сказал им, что я действительно из Лондона, оставив открытым вопрос, представляю ли Би-би-си.

Мы старались передвигаться как можно быстрее, чтобы уменьшить риск нападения, ибо пересекали наиболее открытый участок. Только один из нас имел «Калашников», который прятал. Кто-то указал на отдаленный дом: «Это русский пост».

…Я замечал мало домов, оставшихся непокрытыми шрамами войны, а в одном месте увидел нетронутые бункеры цементной фабрики, очевидно, не взорванные из страха ответного удара. Выяснилось, что примерно так оно и было. Расплата по принципу «око за око, зуб за зуб» иногда предотвращала бои. Если афганские повстанцы оставят целой эту фабрику, тогда русские пощадят соседнюю деревню. Таким был здесь счет.

…Мое путешествие казалось бесконечным, и, несмотря на облегчение, приносимое водой и деревьями, дающими тень, я впал в уныние при виде дороги, уходящей вперед. Мне, однако, достаточно повезло: я был подобран сначала разновидностью местного такси — весело украшенной повозкой, запряженной лошадьми, а потом мотовелосипедом.

Во время поездки на мотовелосипеде я стал свидетелем, как МиГи совершили нападение средь бела дня. Их целью стало маленькое неприметное селение.

Шесть самолетов, подобно смертоносным иглам, внезапно спустились с ясного голубого неба. Они следовали, как я определил, стандартной схеме атаки… Падение бомб сопровождалось огромными столбами дыма и пыли, поднимающимися по спирали до самого неба. Я смотрел на происходящее со страхом и возбуждением, так как впервые видел такую акцию, если жестокую безнаказанную атаку можно было назвать акцией. Повстанцы не имели возможности отплатить врагу, а русские, похоже, зная это, действовали не слишком торопливо. Реактивные самолеты атаковали парами, сбрасывая бомбы и совершая заход по кругу, чтобы пристроиться в конец «очереди» для повторной бомбежки. Я сначала не понял этого маневра, но когда до меня дошло, то возблагодарил Господа, что не последовал первому инстинкту немедленно бежать на помощь раненым.

Атака была столь внезапной, что я даже не обратил внимания на два вертолета, которые сопровождали реактивные самолеты. Они парили параллельно друг другу, как бы размечая зону бомбежки.

…В отличие от остальных я оставался пригвожденным к месту еще долго после того, как самолеты и вертолеты улетели. Теперь я понимал, что значит находиться в военной зоне. Смерть была здесь обычной вещью. Наверное, поэтому МиГи оказали мало воздействия на жителей. Мужчины в тюрбанах продолжали идти со своими осликами, нагруженными продуктами, сновали велосипедисты, работающие в полях крестьяне едва удосужились взглянуть вверх. Даже животные, казалось, не обратили внимания на бомбежку.

Отсюда и до самого Герата война вошла в мое сознание во всей своей полноте.

Заваленная обломками дорога была рябой от воронок из-под бомб… Я спрашивал себя: как будет выглядеть древний Герат? Я видел фотографию города с возвышающейся над ним мечетью, но понимал: тот, каким он стал сейчас, будет иметь мало сходства с тем, каким он был до нашествия.

Западная часть города была и впрямь разорена. Это выглядело намного страшнее, чем на некоторых картинах, виденных мною в галереях Дрездена или Лондона. Великий Герат, который простоял 2500 лет и был свидетелем походов Александра Македонского, Чингиз-хана и Тамерлана, превращался в груду развалин. Объятый ужасом, я смотрел на разрушения. Перекошенные деревянные балки выступали из-под обвалившихся стен подобно рукам, протянутым с мольбой. В стены были вмурованы все еще не разорвавшиеся ракеты, взрыватели которых ясно различались в хвостовых частях. Везде валялся мусор войны. Бомбежка здесь была более чем интенсивной. В некоторых местах виднелись глубокие воронки, в них натекла вода.

Герату был нанесен исключительно большой урон. Но моджахеды продолжали жить в развалинах зданий, за разбитыми дверными проемами, в глубине уничтоженных садов. Их комнаты были пустыми, за исключением нескольких подушек на полу, «Калашниковых» и сумок с амуницией, висевших на изуродованных стенах. Их оружие было украшено веселыми разноцветными рисунками и обращениями к Богу. Многие моджахеды для удачи и защиты имели маленькие цепочки, прикрепляемые к автоматным стволам или небольшую треугольную сумочку со свитком Корана внутри. Эти сумочки так же надевались на шею или на руку повыше локтя подобно подвязке.

…Военные операции моджахедов проводились ночью; в течение дня они обычно отдыхали, держа ухо востро в ожидании отчетливого прерывистого звука винтовых лопастей. При гуле приближающихся вертолетов все приходили в движение: каждый хватал свое оружие и выбегал наружу, под прикрытие высыхающего, обрамленного деревьями оросительного канала. Я выбегал вместе с ними, отчаянно пытаясь завязать шнурки ботинок, но это отнимало так много времени, что я бросал ботинки, предпочитая им скользящие сандалии моих спутников.

Когда атака начиналась — а появление вертолетов почти всегда предвещало приближение МиГов, — мы обычно распластывались вдоль канала. Я старался сделаться как можно меньше, съеживался, забирался под деревья, дабы обеспечить себе максимальную безопасность. Ничто не наводило на меня такой ужас, как эти атаки: шум двигателей и резкий свист от падения бомб, казалось, изолируют вас от всего мира, оглушая и ослеп-ля я, и вы уже больше ничего не осознаете, кроме сверкания, грохота и пронзительного, дикого визга реактивных самолетов. Были мгновения в этом начинающемся аду, когда я молил Бога: если удар придется по мне, то чтобы умереть сразу. Но я страстно хотел выжить — ибо умереть значило бы исчезнуть без следа. И вот так с надеждой припадал я к земле, пока не растворялись последние звуки падения бомб и не наступала тишина.

Каждый раз, когда атака кончалась, мы приветствовали друг друга с облегчением — вначале осторожно, а потом радостно, прыгая и махая кулаками, как если бы мы забивали эффектные голы. Однако мое облегчение от того, что я выжил, омрачалось тем, что каждый день два или три моджахеда» которых я знал и которые давали мне приют в Герате, погибали, заплатив цену мучеников.

Случались дни столь интенсивных бомбардировок, что невозможно было расслабиться. Улетали самолеты, и начинала бить артиллерия… И так продолжалось целыми днями. Наиболее опасным было время молитв и время еды, когда на «той» стороне знали, что мы собираемся вместе. Было трудно отстреливаться, поскольку к тяжелым китайским минометам — единственному виду артиллерии, имевшемуся в распоряжении моджахедов, часто не хватало боеприпасов. Была очевидной и неумелость афганских партизан перед лицом современной военной технологии.

…Радость их была безмерной, когда на одной из мин подорвался русский танк. Моджахеды помимо «Калашниковых» имеют гранатометы, используемые против танков и бронетранспортеров. Наша группа располагала также двумя запускаемыми с плеча ракетами «земля — воздух», и моджахеды радостно вспоминали, как однажды сбили ненавистный вертолет. Они могли бы сбить и больше, но их вторая ракета не запустилась из-за севшей батареи. Неудача, которая не произошла бы, будь афганцы лучше обучены пользоваться техникой.

«Откуда берется все ваше вооружение?» — спросил я у одного из командиров. «Большей частью — из Китая или мы захватываем его у русских, — сообщил мне он. — Ракеты нам дали американцы, которые купили их у египтян».

…Нигде так не очевидны тяготы быта повстанцев, как в их полевых госпиталях. Я посещал такие госпитали в Герате, где не было водопровода и воду брали из канав. Кровати не имели белья. В одном госпитале я упал в обморок. Было удушливо жарко, в комнате отсутствовала вентиляция, стоял смрад. Я наблюдал, как доктор снимает повязку с гноящейся раны, чтобы прочистить ее, и вдруг потерял сознание. Очнулся, окруженный медперсоналом. Я сказал себе, что не упал бы в обморок, не будь такой жары, но, честно говоря, это больше имело отношение к виду ран. У одного человека, например, рот был оторван шрапнелью.

Антисанитария — не последняя из проблем, которая стоит перед полевыми госпиталями. Как только правительственные войска узнают об их местонахождении, госпитали становятся их целями. Так, во время налета звук двух МиГов заставил нас буквально выползать из госпиталя, который каждые 4–5 недель переносился на другое место. Я не могу понять, что заставляет русских бомбить госпитали. Думаю, это потому, что врачи и санитары время от времени носят оружие.

К западу от Герата бомбежка пощадила мало деревень. В одной деревне, где жило пятьсот семей, осталось теперь только 20 человек. В другой — всего 3 старика. Остальное население или убито, или бежало в Иран. Я, признаться, не поверил, когда мне рассказали историю про деревенских жителей, заживо сожженных после того, как они нашли убежище в подземном канале (кяризе). Теперь я воочию видел, сколь легко совершалась подобная жестокость.

…Исмаил-хан, командовавший партизанами в провинции Герат, произвел на меня глубокое впечатление. Сдержанный мужчина лет сорока — думающие глаза, печальное лицо в обрамлении большой черной бороды. Он выполнял свои обязанности с настоящим профессионализмом…

Голос его был мягким, нежным, но непреклонным, решительным, и я ни разу не слышал, чтобы он повысил его. Его движения были под стать его речи: рассчитанные, неторопливые. Он хорошо говорил по-английски, ясно и обдуманно. Это человек, олицетворяющий собой партизанское движение, глубоко религиозный и страстно любящий свою страну.

Путешествовал Исмаил-хан в джипе, другой джип сопровождал его в качестве эскорта, оба автомобиля были заполнены моджахедами, вооруженными до зубов. Исмаил-хан — один из первых в правительственном списке разыскиваемых, он должен постоянно быть начеку.

Исмаил-хан не знал отдыха. Он работал с рассвета до сумерек. Лично отвечал на письма, которые приносили в любое время суток. В них его спрашивали совета, предлагали поддержку, сообщали о жестокостях. В одном таком письме рассказывалось о трех русских солдатах, пытавшихся изнасиловать двух женщин в деревне. Двое были заколоты жителями, но третий в свою очередь застрелил их. Эта история повергла меня в сомнение, ибо я обдумывал возможность в целях безопасности путешествовать переодетым в женщину. Теперь я понял, что должен буду отказаться от этого плана.

…Гератские торговцы действовали как посредники правительственных солдат, желавших переметнуться к моджахедам. Такие перебежчики подвергались тщательной проверке, потому что некоторые из них оказывались на содержании у ХАД — службы афганской государственной безопасности. Помню, как однажды ранним утром 14-летний мальчик пришел предлагать свои услуги. Его удостоверение личности было проверено, у него имелось рекомендательное письмо от родственника, знакомого командиру моджахедов. Все казалось правдоподобным, но после трех часов допроса в «легенде» мальчика начали обозначаться слабые места. Не теряя самообладания, он поведал об истинной цели своей миссии. Мальчик был завербован ХАД, чтобы ликвидировать командира и отравить пищу. Будучи разоблаченным, он с нескрываемым удовольствием продемонстрировал свое мастерство, которому был блестяще обучен. Моджахеды засекли время, за которое он разобрал и снова собрал «Калашников», и аплодировали ему.

Мальчик рассказал, что ему платили 10 тысяч афгани в месяц. Его раскаяние казалось мне результатом страха. Он оказал услугу импровизированному суду, выдав двух взрослых коллаборационистов, и так как был юным, то не был казнен. Его заставили изучать Коран. Это выглядело чрезвычайно гуманным, если учесть, что порученное ему задание он непременно выполнил бы, если бы не был раскрыт. Два коллаборациониста были казнены.

…Меня заботила мысль о том, чтобы принять непосредственное участие в деятельности моджахедов, нежели просто быть их гостем, и я предложил свою помощь. Но даже когда я пытался лишь налить чай, они выхватывали у меня котелок и просили сесть… В конце концов я стал настаивать, приводя им свои доводы. «Ты неверующий», — объяснили они.

Я чувствовал себя ребенком, которому другие дети заявили, что он не может с ними играть. Неверующий — следовательно нечистый. Это больно ранило, ведь я льстил себя тем, что они полностью приняли меня. Теперь я понял: существует барьер между нами, который будет всегда, пока я не обращусь в ислам.

…Все известные наркотики запрещены исламом, но моджахеды делают их запасы, используя как обменный товар. Русские солдаты обменивают на наркотики деньги, еду, сигареты, даже оружие и боеприпасы. К моему удивлению, я обнаружил, что у русских весьма ценятся маникюрные щипчики, которые почти невозможно купить в СССР.

«Что случается с солдатами, которых вы берете в плен?» — спросил я как-то помощника командира. Абдул Саттар погладил свою бороду. «Мы сохраняем им жизнь, — ответил он лаконично. — Иногда пытаемся обменять их на наших людей, но Советы не любят этого».

…Было время сбора урожая, и Исмаил-хан дал указание не начинать никаких действий против правительственных войск, прежде чем пшеница не будет ссыпана в амбары…

Одного старика я вспоминаю с восхищением. Он был среди тех немногих, кто все еще обрабатывал свои поля. Он ходил в поле выполнять свою ежедневную работу и ухаживал за своими животными, как если бы ничего не случилось в его жизни, а то малое, что имел, распределял среди моджахедов, передавал молодым партизанам свою спокойную решимость. Я уверен, что никакая армия не покорит таких. Она может лишь уничтожить их. Им нечего противопоставить МиГам, которые прилетают так быстро, что их слышишь уже после того, как они совершат свой первый налет. Но сила духа может двигать горы. И если 80-летние старцы, которых я встречал, с лицами, похожими на грецкие орехи, были исполнены решимости убить русского, прежде чем умереть, то горы действительно будут сдвинуты»…

Многим покажется: Ник Данзигер, или Ник Мохаммед, как называли его моджахеды, идеализирует афганских повстанцев. Наверное, это так. Да и само путешествие, не столь уж длительное по времени, не позволило ему прочувствовать все напряжение военного конфликта, где кровью и жестокостью платили за кровь и жестокость. И однако его свидетельства имеют особую ценность— ведь он воочию, изнутри наблюдал жизнь моджахедов, делил с ними кров и пищу, вместе страдал от военных лишений.

Да, он определенно на их стороне, считает их борьбу святой и правой. Что ж, каждый может иметь свой взгляд на афганскую войну.