21 сентября. Воскресенье

21 сентября. Воскресенье

С 8 до 12 немец бил из орудий по порту и боевым кораблям, которые, похоже, как и в Таллине, бьют по целям, указываемым корректировщиками на берегу, а может быть, и сами выбирают цели дальномером. Ведь даже в бинокль с мостика видны бои на Пулковских высотах. Правда, разобрать где кто довольно сложно. Не знаем, жив ли Баулин? Он дежурит с 8 до 12. А в районе его поста снаряды тоже рвались – те, что предназначались «Максиму Горькому».

С мостика в бинокль хорошо было видно, как большие группы самолетов с юга шли на Кронштадт и пикировали на него. Конечно, на какие цели – определить было нельзя. Но гул разрывов бомб ясно слышался и отчетливо видны расползающиеся над островом столбы дыма.

На пост с 12 до 16-ти пошел Ломко. Баулин пришел. Жив и здоров. Лежал все время в шалаше, и где точно рвались снаряды, не знает, но где-то недалеко, т.к. осколки свистели где-то рядом, а пара врезалась в доски шалаша. С 16-ти часов моя вахта. Сижу в шалаше. Пока все тихо. В 17 часов открыл огонь «Ленинград». Его огневая позиция между концом нашего причала и Угольном стенкой. Обычно встает на якорь и открывает огонь. Как только немцы пристреляются, снимается с якоря и уходит по Морканалу в устье Невы. Там за городскими зданиями, заводскими цехами и эллингами его немцам не видно. Вскоре подошел на свое место «Киров» и тоже открыл огонь. Затем объявили воздушную тревогу.

Только ее для полного счастья не хватает. Прибежал радист Емельянов. По воздушной тревоге он меняет меня на постах, а я бегу к орудию. Но самолетов еще не видно, и я не спешу уходить. Смотрю: «Ленинград» снялся с якоря и пошел к Морканал, все еще ведя огонь. А немцы перенесли огонь на «Киров». Поскольку наш пост как раз на пути немецких снарядов, то их недолеты нам нежелательны. Эти снаряды лягут около нас. Пока недолеты большие – снаряды рвутся в воде метрах в 50-100 перед началом нашей стенки. Емельянов, увидев эту картину, быстренько смылся. Подошел и встал в Морканале «Максим Горький» и тоже открыл огонь. Немецкие снаряды ложатся уже на стенку и все ближе к кораблям, а ко мне тем более. Забрался в шалаш и устроился в углу. Прогрохочет разрыв снаряда, провоют осколки, я выгляну наружу – поблизости никого – и снова в шалаш. Сижу с открытым ртом, на случай близкого разрыва, чтобы не контузило.

Оглушительный взрыв совсем рядом, визг осколков, что-то забарабанило по доскам и железу шалаша, полетели соль, бревна, земля, доски. Два здоровых бревна рухнули у входа в шалаш, меня осыпало солью и щепками. Я не выдержал, схватил винтовку и тиканул к судну. Пробежав метров 200, решил идти шагом вдоль стен складов, в которых уже давно не осталось ни одного целого окна. Снова несколько разрывов сзади, и я опять «газанул». Новые разрывы слева от меня, но ближе к «Максиму».

Наконец прибежал на судно. Говорю старшине, что там сидеть опасно. Один снаряд рванул метрах в пяти-шести. В случае ранения помочь некому.

Снаряды теперь рвутся рядом с «Максимом», в складах, что метрах в 50-100 от нас. Они горят вовсю. Тяжелый густой дым ветер несет в нашу сторону. Боимся, что огонь перекинется на соседний с нами склад, а потом на нас. Дым уже ест глаза. Капитан- лейтенант в городе, дома у своих. Говорим старшине, что надо отойти на другое место или хотя бы перетянуться вдоль причала. Старшина не хочет. Надо бы хоть стенку облить водой и хлопок, но все сидят под спардеком и ничего не делают.

Вдруг старшина мне говорит: «Вернись на свой пост». Я объясняю, что там делать нечего: если загорятся брезент на бомбах или сами бомбы, то тушить нечем. Только если солью. А горящую бомбу одному не оттащить. Мы такие на «Пурге» вчетвером едва волокли. А если взорвется хоть одна, рванут остальные, и всю эту стенку разнесет вместе с нашим судном.

«Ничего, – говорит, – идите вдвоем с Баулиным». Пошли. Вдвоем все же веселее. Если одного стукнет, второй сумеет оттащить. Одели мы каски и бегом к посту. В правой руке винтовка, левая поддерживает противогаз, а поддерживать каску нечем, и она хлопает на голове, лезет на глаза. Свист и разрыв совсем рядом. Плюхаюсь на землю, а Баулин только приседает. Бежим дальше, прибежали к посту. Черт возьми! Вся площадка засыпана солью, щепками, обломками досок, бревен. У шалаша валяются бревна, стена его обвалилась, на крыше бревно, рядом увесистая железяка, осколки. Снаряд, оказывается, попал в деревянную эстакаду- платформу метрах в пяти от нашего шалаша, пробил ее и разорвался под ней, вырыв большую воронку. Метра четыре эстакады во всю ее ширину разнесло в щепки. Деревянную ограду у площадки снесло взрывом.

Начали мы ремонтировать наше убежище: подтащили доски, бревна, железо. Новый снаряд разорвался метрах в 25-ти, так что крупные осколки пошли выше нас. А вот другой попал в эстакаду поближе к нам, и его осколки разнесли ее доски, столбы. Только щепки полетели во все стороны. Решили пойти поближе к концу стенки. Снаряды там уже не рвутся, перелетают к нашему посту. Смотрим: по причалам стенки, как ни в чем не бывало, неторопливо ходит, как прогуливается, девушка-милиционер. Подошли к ней. Совсем молодая, только окончила десятилетку. Ходим мы втроем по стенке. Снаряды свищут над нами на излете и рвутся около «Максима». Пошли по стенке вдоль Морканала поближе к «Максиму», смотрим, а он уже отдал швартовы и отходит задним ходом, но стрельбу продолжает. Немецкая батарея четырехорудийная. Интересно, что один из снарядов ложится все время совсем рядом с кораблем, а три остальные ложатся или в воду канала, или по стенке. Когда воющие снаряды, казалось, разорвутся около нас, я невольно приседал, Баулин и девушка даже не «кланялись».

Подошли пожарные буксиры и катера, стали сбивать огонь на складах, но они продолжали гореть. Со стороны Невы показался какой-то буксирчик, который спешил куда-то в порт. Он уже миновал нас, вдруг за нашей спиной взрыв. Оглядываемся – нет буксирчика. Только небольшие волны расходятся кругами от места разрыва снаряда. Совершенно случайное, но точное попадание. Наконец «Максим» прекратил стрельбу. Немец дал еще залп и тоже успокоился.

Пошли к южным причалам стенки посмотреть, как там наш «Суур-Тылл», так как там еще горят склады и из-за дыма ничего не видно. Идем по крайним железнодорожным путям. Впереди небольшое зданьеце, которое почему-то называли морской конторкой. Смотрим: за конторкой кто-то лежит лицом вниз, правая рука вытянута, левая под животом. Подошли ближе – старик из конторки. На спине большая рваная кровавая рана. Рядом его лопата. Наверное, бежал к складам тушить пожар. Снаряд разорвался метрах в десяти позади него, разворотил рельсы и шпалы, продырявил осколками конторку.

Наш «Суур-Тылл» цел. Его все же перетащили вперед метров на сто, т.к. загорелись рядом кипы хлопка и пришлось его тушить все командой. Вернулись с Баулиным к посту. Площадку еще больше завалило обломками бревен и досок, но в бомбы попаданий не было. Забрались в наш шалаш-укрытие, Баулин закурил. Ни с того, ни с сего он заговорил о себе, сообщив, что родом из татар. Его фамилия, Баулин, от татарского слова «баул», т.е. мешок. Плавал на разных судах больше десяти лет и все котельным машинистом. Побывал во многих иностранных портах. Самые красивые девушки, по его мнению, румынки. Я, конечно, возразить не мог. В 20 часов нас сменили.

Склады сгорели дотла. Остальные пожары потушены. Вечером была еще одна тревога, но я не вышел и лег спать, т.к. в 4 утра снова на пост.