В Галиции и на Буковине

Наиболее завершенная структура жандармско-полицейского надзора была сформирована на занятой территории Австро-Венгрии, где с 1914 по 1917 г. функционировало три крупных подразделения: 1) Временное жандармское управление военного генерал-губернаторства Галиции (далее – ВЖУ Галиции), 2) Жандармско-полицейское управление железных дорог в Галиции (далее – ЖПУЖД Галиции), 3) Временное жандармское управление военного генерал-губернаторства в областях Австро-Венгрии, занятых по праву войны (далее – ВЖУ Австро-Венгрии). Также параллельно за ситуацией в крае следило Холмское ГЖУ, так как в Холме пребывал главнокомандующий Юго-Западным фронтом.

В августе 1914 г. русская армия довольно быстро заняла значительную часть Галиции и Буковины: с 5 августа по 13 сентября были захвачены города Галич, Львов, Жолкиев, Тарнополь, Черновцы, Рава-Русская, взят в осаду Перемышль, войска перешли Карпаты. 9 марта 1915 г. по итогам второй осады был взят Перемышль. Таким образом, русская армия продвинулась вглубь австро-венгерских владений на 300 км. Данные территории требовали организации регулярной администрации, и в кратчайшие сроки.

По поручению главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта генерала Н. И. Иванова генерал-лейтенантом графом Г. А. Бобринским и главным начальником снабжения генералом А. Ф. Забелиным было составлено Временное положение об управлении областями Австро-Венгрии, занятыми по праву войны[614]. А 25 августа Георгий Александрович Бобринский принял руководство краем, став его генерал-губернатором. Им было учреждено новое административно-территориальное деление, сформированы три губернии – Львовская, Тарнопольская и Черновицкая. Первые две были разделены на 15 уездов каждая, а третья состояла из 10 уездов. Неопределенность возникла лишь с Буковиной, в трех из тринадцати уездов которой население было преимущественно румынским, и генерал-губернатор сомневался в необходимости введения там русской администрации. Границы большинства уездов совпадали с австрийскими, лишь несколько небольших уездов были объединены друг с другом. Таким образом, изначально получилось 40 уездов. Весной 1915 г. к ним добавилась Перемышльская губерния, состоявшая из 15 уездов. На первых порах частично было сохранено даже местное австрийское самоуправление. Несмотря на то что местные городские думы и земские собрания свою деятельность на время войны прекратили, те чиновники и гминные войты, которые были признаны русской администрацией благонадежными, продолжили работать. Более того, уездные власти активно привлекали на службу и в качестве консультантов представителей русинских организаций Галиции[615].

В конечном итоге к весне 1915 г. Галиция была окончательно разделена на 4 губернии и 55 уездов, для управления которыми понадобилась полиция. В отчете о своем правлении Бобринский пишет: «Низшая полицейская стража вербовалась путем командирования ее из губерний империи, первоначально из губерний Юго-Западного края распоряжением бывшего генерал-губернатора его, а затем и из других губерний распоряжением Министерства внутренних дел. Командирование это производилось медленно, и лишь к концу оккупации нами Галиции уезды были обеспечены штатным составом низших полицейских чинов»[616]. По данным самого МВД, в 1914 – начале 1915 г. в общей сложности в Галицию было командировано более 1800 нижних чинов полиции[617]. По требованию генерала Иванова большинство чинов полиции были направлены не из губерний Юго-Западного края, полицейский штат которых (особенно в Полтавской и Черниговской) был и так чрезвычайно ослаблен, а из Центральной России[618]. Если говорить о городовых, по которым сохранилась точная статистика, то в октябре 1914 г. их было направлено 370 человек, от 12 до 30 человек из каждой губернии[619].

Жандармский надзор в регионе был введен в середине осени. Стоит отметить, что Бобринский активно привлекал жандармов к управлению краем. Например, на должность помощника градоначальника Львова он прочил подполковника В. С. Фролова[620], помощника начальника Финляндского ЖУ[621].

Временное жандармское управление военного генерал-губернаторства Галиции было сформировано согласно приказу Верховного главнокомандующего от 2 октября 1914 г. № 80[622], а 13 октября начальником управления был назначен бывший начальник Волынского ГЖУ полковник А. В. Мезенцов[623]. Штаб-квартирой стал город Львов. Однако реально ВЖУ начало функционировать лишь с 25 ноября того же года. Согласно Схеме управления Восточной Галицией ВЖУ напрямую подчинялось генерал-губернатору[624]. Приказом от 29 декабря 1914 г. ограничивались территории, подведомственные ВЖУ Галиции, населенные пункты следующих уездов: «а) Львовского – Городок, Жолква, Рава-Русская, Сокаль, Рогатин; б) Бродовского – Золочев, Зборов, Перемышляны; в) Тарнопольского – Збараж, Скалат, Трембовля, Подгайце, Гусятин, Чортков, Борщев, Залещик; г) Станиславовского – Бучач, Тлумачев, Калуш, Богородчане, Надворна; д) Стрийского – Дрогобыч, Жидачев, Турка, Сколе, Долина; е) Самборского – Старый Самбор, Драгомыль, Санок, Леско; ж) Перемышльского – Мосциска, Яворов, Цишанов, Ярослав; з) Коломыйского – Городянка, Косов, Снятин; и) Черновицкого – Коцман, Вашкауц, Вижниц, Старожинец, Радауц, Серет, Кемполунг, Гура-Гумора»[625].

Русские войска заняли огромный край, и список задач, стоявших перед жандармской администрацией, был также велик и далеко выходил за пределы чисто полицейской работы. В своем приказе от 23 февраля 1915 г. № 1032 начальник ВЖУ Галиции писал: «В такой стране, как Галиция, при настоящих обстоятельствах и при условии, что жандармские чины появились здесь впервые, все решительно должно заслуживать нашего внимания, наблюдения, сбора сведений, разработки и донесения по команде. Все сведения в будущем и теперь пригодятся и ничем нельзя теперь не интересоваться. Высшее начальство часто задает мне вопросы, на которые я, не имея с места донесений, ответить не могу, – это значит, что нам надо знать и собирать все и всякие сведения и доносить их. Конечно, главнейшими должны быть сведения о революционных, враждебных лицах, шпионах, но, кроме того, необходимы все сведения по наблюдению и настроению населения, положению его, по условиям жизни, порядку и безопасности»[626].

Процесс формирования управления шел медленно. Согласно штату управления от 2 октября 1914 г., в нем служили 5 штаб- и обер-офицеров (начальник, два его помощника, адъютант и офицер для поручений), 60 унтер-офицеров и 4 писаря. Помощниками были назначены полковник Петроградского ГЖУ И. Т. Покрошинский и ротмистр Московского ГЖУ Н. Н. Кирпотенко[627]. В своем отчете Мезенцов пишет: «Означенный штат, как в численном, так и в окладном отношении, оказался не соответствующим действительным потребностям службы и жизни в Галиции, при обстановке военного времени. Взамен его был издан штат, объявленный в приказе Верховного главнокомандующего от 5 ноября 1914 г. за № 143, который и лег в основу сформирования вверенного мне управления»[628]. Ситуация, сложившаяся вокруг ВЖУ Галиции, обсуждалась также 4–6 ноября 1914 г. во Львове на проходившем совещании в составе командира ОКЖ В. Ф. Джунковского, начальника штаба В. П. Никольского и помощника военного генерал-губернатора Галиции генерал-майора А. П. Половцова.

Однако и этого оказалось недостаточно. Начальник Холмского ГЖУ полковник М. П. Мадатов отмечал в секретном докладе от 2 декабря 1914 г., что при поездке по приграничным с Холмской губернией районам Галиции его «унтер-офицерами была посещена и местность за р. Саном, а также гг. Лежанск, Соколов и Рудка. При этом всюду местное население заявляло им о полном отсутствии военной и полицейской власти и администрации в городах, благодаря какому положению наблюдается общее развитие угрожающей преступности, сильно беспокоящей мирное население»[629]. 11 января 1915 г. Мадатов вновь пишет на имя Холмского губернатора: «По имеющимся во вверенном мне управлении сведениям, после занятия нашими войсками Галицийской территории, население Галичан, прилегающей к Белгорайскому уезду местности, уже около 2?х месяцев не имеет над собой никакой правительственной власти, и благодаря отсутствию на местах администрации в занятом нашей армией крае царит полный беспорядок, произвол и развивается в угрожающих размерах преступность… Воровство и грабежи растут, причем таким промыслом занимаются, кроме местных порочных людей, многие из отставших от своих воинских частей нижние чины нашей армии, которых возможно обнаружить по несколько человек чуть ли не в каждой деревне, где они проживают по 5–6 недель и занимаются грабежом и чинят всякого рода бесчинства среди беззащитного населения. Такие солдаты располагаются преимущественно у женщин, мужья которых находятся на войне»[630].

Состояние края усугублялось пожарами, эпидемиями, нехваткой продовольствия и средств первой необходимости. В составленном на следующий день, 12 января, донесении в департамент полиции начальник Холмской жандармерии приводит поистине ужасающую картину. «Среди населения Галиции наблюдается нищенство и голод. Скотины и корма для нее сохранилось очень мало и то лишь у очень немногих крестьян, а подвоза продуктов ниоткуда не производится… Крестьяне целыми вереницами тянутся в пос. Тарногород и Белгорай за покупкой съестных продуктов, невзирая на опасения быть задержанными нашими властями или же ограбленными в пути злоумышленниками… В одной из деревень над рекой Саном мать с 4-мя детьми на руках, муж коей на войне, бросилась в отчаянии в реку, и когда ее спасли, ответила, что к тому привел ее голод. В некоторых погорелых и разгромленных селениях вокруг пепелищ своих очагов с диким хохотом и воплями ходят полоумные, потерявшие рассудок от пережитого ужаса войны»[631].

Власти осознавали масштаб надвигавшейся гуманитарной катастрофы. Для выяснения степени нужды населения и выдачи пособий в каждом уезде были образованы комитеты из местного сельского и городского населения под руководством уездных начальников, подчиненные Краевому благотворительному комитету во Львове, который возглавлял родственник генерал-губернатора депутат Государственной думы от русских националистов граф Владимир Алексеевич Бобринский. Он собирал сведения о нуждающихся, распределял продуктовую и денежную помощь из экстраординарных сумм генерал-губернаторства. Именно этот вполне опытный политик и формировал в целом идеологический курс русской оккупационной администрации[632].

15 января 1915 г. полковник Мадатов запросил главу штаба ОКЖ Никольского о возможности проведения совместных скоординированных с ВЖУ Галиции действий[633]. И вскоре при содействии графа Г. А. Бобринского во Львове прошли переговоры руководства Холмской и Галицийской жандармерии о выработке совместных мер по наведению порядка[634]. Неспособность ВЖУ Галиции самостоятельно справиться со своими проблемами исходила из мизерного размера выделенного ей числа сотрудников. В отчете о прошедших 25 января переговорах полковник Мадатов писал начальнику штаба главкома Юго-Западного фронта, что Львовский район и прочие местности завоеванной части Галиции находятся в одинаково неблагоприятных условиях в результате «отсутствия подлежащих штатов администрации вообще и полиции во всех ее видах»[635]. До нас дошло описание состояние администрации Ярославского уезда Галиции, в котором процветали мародерства, дезертирство солдат, начинались эпидемии. Некомплект чинов полиции и стражи в уезде составлял 81 % от положенного по штату. Так, наличный состав уездной полиции на 5 полицейских участках состоял из 5 урядников и 10 стражников, в то время как полагалось иметь 25 стражников и 50 конных и пеших нижних чинов казачьих войск. И это на 160-тысяч-ное население огромного разоренного войной уезда площадью 100 тыс. гектаров[636]. Железные дороги были парализованы, выделенные губернатором Бобринским 500 тыс. пудов зерна голодающему населению было технически невозможно быстро доставить, врачей и фельдшеров для борьбы с начинавшимися эпидемиями катастрофически не хватало. Самое печальное, что, по оценке Мадатова, город Ярослав с уездом находился в еще сравнительно неплохом состоянии по сравнению с другими территориями Галиции.

В хаотическом состоянии находились все сферы управления краем, включая судебную. Осенью 1914 г. часть бывших австро-венгерских судов продолжала функционировать по австрийским же законам, но под наблюдением российских чиновников (в Тарнополе и Львове). Жалованья они, правда, не получали. В других же местах судебная власть была возложена на уездных начальников, судивших по русским законам. Параллельно работали и военно-полевые суды, рассматривавшие дела о шпионстве, утайке оружия населением, порче производств и казенного имущества, о спаивании нижних чинов русской армии[637]. Власти генерал-губернаторства не вполне понимали, по каким законам и какому порядку судопроизводства необходимо рассматривать дела иностранных подданных, попавших в оккупацию. Поэтому на всякий случай судебные определения составлялись от имени императора без указания, какого конкретно – русского Николая II или австро-венгерского Франца Иосифа. Управленческую неразбериху лучше всего характеризует следующая цитата из отчета Г. А. Бобринского в штаб Главковерха от 20 октября 1914 г.: «Сельские установления в своем делопроизводстве пользуются русским языком, а все остальные – польским; сношения местных установлений с русскими властями делаются большей частью на польском языке с приложением русского перевода, а обратно только на русском языке»[638]. По предложению В. А. Бобринского украинский (мазепинский) язык в официальном делопроизводстве не использовался. Это было его старой идеей, сформировавшейся задолго до начала Первой мировой войны, – остановить продвижение украинского национализма на Днестре и Сане, пока он не захватил Малороссию и не дошел до Днепра[639]. По утверждению генерал-губернатора, русский вполне был понятен сельскому населению, а польский – городскому[640]. Правда, обоснованность этих суждений вызывает большие сомнения.

Однако взять необходимое количество квалифицированных управленцев, судей, чинов полиции и жандармерии было просто неоткуда. К тому же вскоре выяснилось, что и кадровый состав командируемых чинов оставлял желать лучшего. Если жандармы стояли на защите интересов русского государства, то о полицейских этого сказать было нельзя. В мае 1915 г. начальник жандармского управления Галиции Мезенцов утверждал, что высшие и низшие чины полиции и железнодорожники, направляемые в Галицию из Подольской и Киевской губерний, где было сильно украинское националистическое (мазепинское) движение, оказались крайне неудовлетворительными в нравственном и политическом отношении. Казалось бы, российские полицейские должны были содействовать дружественно настроенному русинскому населению. На деле же они оказывали поддержку националистам-мазепинцам, поддерживавшим противников России. По утверждению Мезенцова, это вносило чувство разочарования и беспомощности в среду русин, терявших веру в российскую администрацию[641]. Лучше всего 18 января 1917 г. эту мысль выразил архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий) в письме к Ф. Ф. Трепову, сменившему в 1916 г. Г. А. Бобринского на посту генерал-губернатора: «Плачутся галичане, что их одолевают в Галиции поляки и мазепинцы; по мазепинским учебникам преподают в школах, в каковых учебниках поносится Россия и православие и восхваляются Франц Иосиф и Иван Мазепа. Принцип правительства нашего: „никакой политики“ практически превратился в принцип „политика польская и мазепинская“»[642].

И галичане действительно были крайне недовольны. Общие мысли местной русофильской интеллигенции изложил в своем обращении в Ставку выдающийся русинский общественный деятель, помощник Черновицкого губернатора А. Ю. Геровский: «Черновицкий губернатор не принимал присылаемые из России на места уездных начальников отбросы полиции и отсылал их сейчас после их прибытия обратно, в остальных же губерниях они устраивались великолепно, всячески обирали население и сближались с богатыми польскими панами и жидами, угнетали вместе с ними коренное русское население, роняя этим престиж русской власти»[643]. Реальность самым болезненным и обидным образом разошлась с ожиданиями той и так незначительной в масштабах жителей региона пророссийской части населения. За годы войны исправить эту ситуацию не удалось, равно как не удалось в годы первого генерал-губернаторства решить ситуацию с жандармско-полицейским аппаратом.

3 февраля 1915 г. был утвержден третий по счету штат ВЖУ Галиции. Согласно ему, в управлении числилось 15 штаб- и обер-офицеров (включая начальника, его помощника (заместителя), адъютанта, 3 помощников начальника по городу Львову и 9 помощников по губерниям Галиции), 1 секретаря, 95 унтер-офицеров и вахмистров, 4 писарей[644]. В приложении к приказу по ОКЖ № 45 предполагалось, что назначенные в ВЖУ чины будут служить до окончания войны. Учитывая прифронтовое расположение жандармского управления, его чины получили усиленное вооружение: 95 боевых трехлинеек, револьверы системы Нагана, драгунские сабли и несколько тысяч патронов[645].

Несмотря на неоднократные увеличения штата, его численность не доходила даже до размеров австро-венгерской жандармерии в Галиции довоенного периода. В одном Львове австрийцы в мирное время содержали 80–90 жандармов, в то время как русская жандармерия в городе во время войны составляла 36 человек[646]. Всего же австрийская жандармерия в Галиции составляла 68 офицеров, в то время как русская в 1915 г. – 29 офицеров, включая 14 железнодорожных жандармов.

24 декабря 1914 г. Мезенцов издал приказ, в котором наметил характер ближайшей деятельности ВЖУ. Его помощникам на местах поручалось немедленно исследовать влияние на Галицию войны, выяснить степень разорения края в результате боевых действий, а также наличие мест, уцелевших от разгрома; разобраться в роде и видах занятий местных жителей, составить представление об экономическом потенциале края; установить, как относится местное население к России, императору, русским властям и тому факту, что Галиция может отойти к Российской империи. Он требовал узнать, как относится к России и ведет себя католическое и униатское духовенство, определить характер общественно-политической жизни Галиции, установить всех партийных деятелей[647]. Начиная с января 1915 г. чины жандармерии были обязаны представлять сведения по данной программе ежемесячно, к 20?му числу каждого месяца.

Для реализации этих целей необходимо было наладить широкую агентурную сеть. 29 января 1915 г. приказом № 513 полковник Мезенцов обрисовал условия работы и первоочередную цель чинов ВЖУ: «Как господам офицерам, так и унтер-офицерам на пунктах надлежит все силы употребить на подыскание обширной, верной и осведомленной агентуры. Чем шире и разнообразнее поставится агентура на местах, тем полнее будет общая осведомленность всех и результаты явятся более широкими и полными. При приеме сведений здесь надо быть очень осторожным, так как теперь многие лица начинают давать сведения во вред другим, сводя старые с ними счеты, по злобе и так далее»[648]. Последний абзац приказа явно учитывает опыт работы жандармерии и контрразведки в Польше, когда дела о шпионаже зачастую являлись не более чем необоснованными наветами частных лиц.

В рамках реализации данного приказа сразу после формирования ВЖУ Галиции при нем был создан розыскной отдел в городе Львове, состоявший из двух чиновников, одного переводчика с местных языков, двух писцов, заведующего наружным наблюдением и 47 наблюдательных агентов, 30 из которых работали во Львове, четверо – в Станиславове, шестеро – в Тарнополе и семеро – в Черновцах[649]. С самого начала шло формирование также и внутренней агентуры: во Львове было завербовано 14 человек, а по всей Галиции и Буковине – еще 53 сотрудника[650].

Следует отметить, что внутренняя организация работы в ВЖУ была налажена только в январе – феврале 1915 г. Опасаясь характерной для прифронтовых контрразведок безалаберности, Мезенцов требует от подчиненных соблюдения традиционной для жандармских управлений педантичности в ведении делопроизводства на самом важном, розыскном направлении деятельности. 17 января 1915 г. он выпускает совершенно секретное предписание следующего содержания: «Для правильного ведения делопроизводства как по 2?му отделу (розыскному) управления, так и у господ помощников моих, необходимо ввести одинаковое и единообразное исполнение этого производства, для чего предписываю: 1. Все бумаги, касающиеся розыска и агентуры, должны на левом поле иметь надпись: „По 2?му отделу управления“. 2. По розыскной части должны вестись следующие дела и ведомости: а) отдельные дела по каждой организации; б) отдельные дела на каждого сотрудника или агента; в) отдельные, по каждой организации, сводки наблюдений; г) общий список сотрудников по их кличкам; д) листки на дугах для установок и домов; е) отдельное дело по розыскным циркулярам департамента полиции; ж) отдельное дело с розыскными предписаниями; з) отдельное дело к руководству по розыску; и) регистрация – на обороте общих карточек или отдельно; і) регистрация фотокарточек и дактилоскопий; к) книги по розыску, алфавиты, алфавит фотографий; л) книга агентурных расходов и отчетности. Необходимым условием правильной постановки дела считаю обязательное внесение в сведение всех получаемых агентурою сообщений и отметки, что по ним исполнено»[651].

Особое внимание секретной агентуры направлялось на исследование польского, украинского и еврейского вопроса, а также деятельности иезуитских организаций. Первым успехом стала ликвидация мазепинской революционно-террористической группы Н. Зализняка и М. Горникевича, уличенной в сотрудничестве с австрийской разведкой. Проводились многочисленные аресты и обыски, в том числе на квартире украинского общественного и политического деятеля М. С. Грушевского. Борьба с местным польским национализмом занимала второе по важности место и не приносила столь обильного материала, как разработка украинских самостийников[652].

По иудейскому вопросу, сравнивая его с польским, Мезенцов писал следующее: «Вопрос еврейский был освещен несколько шире и в общем результат дал указание на крайнюю враждебность Галицийской еврейской интеллигенции ко всему русскому, но проявлений этой враждебности, по крайней мере в первый период, совершенно не было вследствие того, что эта часть населения, можно сказать, полностью оставила пределы Галиции»[653]. Однако политика Г. А. Бобринского по отношению к евреям основывалась на терпимости. Конфискации еврейского имущества были большой редкостью. В отличие от жандармских и военных властей, генерал-губернатор не видел в евреях опасности и старался обращаться с ними на равных основаниях с прочими группами населения Галиции, «дабы не поселить в них убеждения в нашей национальной враждебности к евреям вообще»[654].

Благодаря политике национальной терпимости, проводимой Бобринским, многие польские и украинские националисты, а также прогерманские еврейские предприниматели не только сохраняли видные посты в управлении, экономической и общественной жизни Галиции, но и открыто вели антироссийскую агитацию. Начальник ВЖУ Мезенцов не мог повлиять на Бобринского и был вынужден написать 8 мая 1915 г. докладную записку в Ставку. После этого поступило категорическое требование начальника штаба Янушкевича немедленно арестовать всех названных в записке Мезенцова антироссийских деятелей вне зависимости от национальности и выслать в Брест-Литовскую или Киевскую крепость[655].

В целом деятельность жандармского управления заключалась в политическом и военном розыске, ликвидации противоправительственных организаций, арестов, охране высокопоставленных особ, включая императора Николая II во время его визита в Галицию, поиске беглых австрийских и германских военнопленных, взаимодействии с военной контрразведкой по борьбе со шпионажем. Также штаб военного генерал-губернаторства Галиции возложил на чинов управления обязанность ведения военной цензуры, перлюстрации корреспонденции[656]. Начиная с 18 апреля 1915 г. служащие ВЖУ вели работу по разведке передвижений австро-венгерской армии. Объем работ был столь велик, что управление было вынуждено перейти на ускоренный режим ведения дознания: 23 апреля 1915 г. Мезенцов распорядился «расследование возникающих дел и переписку по ним проводить быстрее, заканчивая последние в месячный срок. По каждому делу, задержанному и перешедшему почему-либо на следующий месяц, давать подробные объяснения лично мне»[657].

Товарищ министра внутренних дел Джунковский был весьма доволен работой ВЖУ Галиции. В воспоминаниях он приводит один из многостраничных докладов главы управления о проделанной работе. Не углубляясь в украинскую тематику, подробно освещенную в докладе, отметим основные вехи работы управления на так называемом мазепинском направлении (по терминологии жандармов). Мезенцов концентрируется на отдельных организациях, особое внимание уделяя Украинской социал-демократической партии, Украинской радикальной партии, Украинской национал-демократической партии, Союзу освобождения Украины, роли Грушевского в формировании украинского националистического движения, причем не только в Галиции, но и в Малороссии, а также «сечевым» и польским «сокольским» военно-политическим националистическим организациям[658].

Нам неизвестно точное количество дел, заведенных за время существования ВЖУ Галиции, однако при их эвакуации летом 1915 г. общий вес секретной документации управления за неполных полгода составил 200 пудов, то есть 3276 кг[659] – очевидно, что объем работ был проведен значительный.

Кроме очевидных успехов были и неудачи, самой болезненной из которых была контрразведка. В своем отчете Бобринский писал: «Борьба с несомненно существовавшими в крае шпионскими организациями была крайне затруднительна. В состав моего штаба был командирован лишь один офицер корпуса жандармов, на которого пришлось возложить организацию контрразведки по всему тыловому району… кроме нескольких лиц, лишь заподозренных в шпионстве и высланных мною вследствие этого из Галиции, контрразведывательному отделению штаба не удалось обнаружить ни одного достоверного случая шпионства. Образованное впоследствии жандармское управление генерал-губернаторства лишь косвенно могло содействовать контрразведке, так как обратило преимущественное внимание на борьбу с кругами, политически недоброжелательными к русской власти, безотносительно к вопросу о сношении их с штабами австрийской армии. Кроме того, невыясненность прав и обязанностей жандармского управления вызывала трения между чинами его и контрразведывательным отделением штаба, а также губернаторами. При этом попытки мои координировать деятельность властей, ведавших розыском, затруднялись тем, что командированные в Галицию офицеры корпуса жандармов не сразу уяснили себе характер возложенных на них задач, обусловливавшихся деятельностью именно в неприятельской стране, и даже нарушали принцип объединенности военной власти в моих руках, сносясь помимо меня с штабом корпуса жандармов»[660].

Следует отметить, что неурегулированные отношения между военной контрразведкой и жандармскими властями в прифронтовой полосе являлись общей проблемой для всего театра военных действий. В данном смысле Галиция не была исключением. В регионе существовало несколько препятствий для ведения политическим сыском работ по контрразведке: языковой барьер (плохое знание местного украинского языка), отсутствие понимания, какое из ведомств обязано отвечать за итоги работы по борьбе со шпионажем (КРО или ВЖУ), незначительный штат управления, который был доведен до минимально приемлемой численности лишь к середине весны 1915 г., многообразие возложенных на управление разноплановых задач, дотошность и строгое следование закону при ведении дознания.

Несмотря на то что число доказанных случаев шпионажа стремилось к нулю, минимальная численность высланных из Галиции по подозрению в шпионстве была весьма значительной. Особую активность на направлении высылок за шпионаж развило КРО штаба генерал-губернатора, расход средств на которое менее чем за год вырос более чем в два раза: с 2773 руб. в 1914 г. до 6282 руб. в 1915 г.[661] За год существования генерал-губернаторства Галиции на военную контрразведку было потрачено 9055 руб., или 36 % всех экстраординарных трат штаба Бобринского[662]. Кроме КРО штаба генерал-губернатора в Галиции и на Буковине работали КРО штаба Юго-Западного фронта, КРО штабов действующих армий[663]. В отчете штаба читаем: «…как офицеры, так и агенты контрразведывательных отделений армий зачастую не только вели совершенно самостоятельные розыски, но и даже проводили обыски и аресты»[664].

По данным того же отчета графа Бобринского: «Выслано было из Галиции за проявление враждебности и по подозрению в шпионаже 1962 лица; переданных военным начальством и поселенных в восточных уездах Галиции – 2364… Главная масса выселяемых войсками лиц относилась лишь к категории подозреваемых, и первое по численности место среди них занимали евреи. Из войсковых районов они выселялись часто целыми семействами, забирая с собой весь домашний скарб. Массовое выселение их достигало до десяти тысяч человек, в особенности в феврале месяце 1915 года из района крепости Перемышль. Но не только из этого района, но и из района южных армий… Дело высылки значительно осложнялось тем, что военным начальством в большинстве случаев не составлялось на выселяемых никаких документов, и препровождались они часто при одних лишь записках, в которых указывалось только, что они подлежат выселению, но по чьему распоряжению, куда и за что именно – сведений не сообщалось»[665]. Представители КРО штабов армий направляли запросы на арест в жандармерию в виде записок с именем подозреваемого и обвинением («по подозрению в шпионстве», «как неблагонадежный», «подозрительный» и т. п.). Но ВЖУ Галиции не могло принять решение об аресте без материалов дознания и каких-либо доказательств. Массовая волна арестов началась только после того, как главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта приказал арестовывать и высылать в Сибирь даже без наличия доказательств, по одному подозрению[666].

Обязательному выселению из мест постоянного жительства подлежали германские и австро-венгерские подданные в возрасте от 18 до 45 лет, за исключением заведомо больных и неспособных к воинской службе, однако на практике это привело к массовым необдуманным репрессиям. Участниками совещания по вопросу депортации в МВД, прошедшего в ноябре 1914 г., «было отмечено, что и применение огульной высылки уже имело место из местностей, граничащих непосредственно с районом военных действий, причем в числе высланных лиц оказались заведомо больные, престарелые, не имеющие возможности даже передвигаться без посторонней помощи, высылка коих едва ли могла быть признана настоятельно необходимой»[667].

В штабе военного генерал-губернатора Галиции точно не знали, сколько же было выслано. Если в тексте отчета речь идет о 6000 человек, то хоть сколько-нибудь точные сведения удалось собрать и изложить в таблице только по 1568 жителям Галиции. Штаб приводит данные по национальному составу высланных, 38 % из которых были евреи и 29 % местные «русины», украинцы[668]. Первоначально евреев высылали в Томскую губернию, поляков и русинов в Симбирскую, Пермскую и Уфимскую губернии, а с 1915 г. представителей всех национальностей стали высылать в Енисейскую губернию[669]. При этом в штабе учитывали лишь тех, на кого были оформлены все документы, была известна национальность, причина высылки и которые были зарегистрированы в штабе. Таким образом, штабными структурами генерал-губернаторства (к которым не относилось ВЖУ, подчиненное лично Бобринскому) было депортировано с соблюдением хоть каких-то бюрократических формальностей около 10 % от общей массы высланных. В целом штаб выслал около 42 % всех депортированных по Галиции. Сложно сказать, как КРО штаба могло привлечь к дознанию столько людей, имея в 1914 г. в своем штате лишь 7 наблюдательных агентов[670].

В отчете штаба приводится список из 13 оснований для высылки жителей Галиции: 1) подозрение в шпионаже (43 % высланных), 2) неблагонадежность и подозрительность (22 %), 3) вредность и нежелательность (9 %), 4) военнопленные и военнообязанные (15 %), 5) польские соколы, сечевые стрелки и украинцы (националисты) (3 %), 6) за содержание военно-почтовых голубей (около 1 %), 7) за содействие австрийским войскам (3,6 %), 8) за неимение удостоверений на жительство (1,6 %), 9) заложников (около 1 %), 10) по подозрению в краже и грабеже (около 1 %), 11) за уклонение от военной службы (около 1 %), 12) за хранение оружия (около 1 %), 13) жен, изъявивших желание следовать за мужьями (около 1 %).

Следует отметить, что жандармские власти, как было указано в приведенной выше инструкции Мезенцова, работали на основании подробного документального фиксирования всех производимых розыскных или репрессивных действий. И ВЖУ Галиции было непричастно к данным депортациям зачастую ни в чем не повинных людей, проводимым в основном военными и частично местной гражданской администрацией.

Вопрос депортации враждебных элементов, вставший перед военными и жандармско-полицейскими властями с самого момента занятия Галиции, был, безусловно, вопросом скорее политическим. Он был неразрывно связан с пониманием администрацией образа врага. Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич вынес его на обсуждение Совета министров еще в октябре 1914 г. В результате в ноябре – декабре прошел ряд совещаний. 8 ноября 1914 г. внутри Министерства внутренних дел прошло расширенное заседание с участием 10 представителей руководства департаментов полиции и общих дел, начальников отделений под председательством товарища министра И. М. Золотарева. Центральным вопросом стала высылка германских и австро-венгерских подданных во внутренние районы империи. Было признано опасным и нежелательным выдворять их на родину в силу их осведомленности с ситуацией внутри страны. Равно принятие ими после начала войны российского подданства могло быть уловкой.

Отдельной страницей истории оккупационной администрации была система заложничества. Жандармы не принимали участия и в распространенной в военной среде практике взятия заложников из местного населения. Брать их начали согласно распоряжению главнокомандующего Юго-Западным фронтом от 22 сентября 1914 г., преимущественно из состоятельных и уважаемых представителей еврейской общины – это были директора банков, городские головы, торговцы и промышленники, представители интеллигенции. Их вывозили в Киевскую, Черниговскую, Полтавскую и Симбирскую губернии[671]. По данным Г. А. Бобринского, таких заложников было не менее 700 человек[672]. Заложники должны были стать гарантией лояльности местных галицийских элит. Однако роли своей не выполнили – во многом из-за непоследовательной политики самих русских оккупационных властей. Значительное число поляков было взято в заложники при отступлении армии весной – летом 1915 г. «в обеспечение оставшихся жителей, благожелательно относившихся к России, от мести австрийских войск»[673]. Они были вывезены в Киев, а осенью заложников обязали за собственный счет выехать из Киева в отдаленные губернии. Среди 104 захваченных поляков было немало людей пожилого возраста, все они не имели никакого содержания и средств к существованию, за исключением материальной помощи от польских общественных организаций. Доведенные до отчаяния, 22 января 1916 г. они направили коллективную просьбу М. В. Алексееву разрешить им остаться в Киеве[674]. В результате было принято паллиативное решение. Взятым в заложники славянам (полякам и украинцам) было разрешено остаться в Киеве или выбрать себе комфортное для проживания место вне театра военных действий с сохранением за ними надзора полиции. Заложников не славян (в основном евреев) было решено этапировать в Сибирь[675].

В ноябре – декабре 1915 г. поднимался вопрос о другой партии из 114 заложников и 34 административно высланных из Галиции лиц. Когда наступили морозы, выяснилось, что они, захваченные в летний период, не имеют ни теплой одежды, ни средств к существованию, приобретению пищи и лекарств. Была сформирована комиссия во главе с генерал-майором А.Р. фон Кноррингом, служившим ранее генералом для поручений при губернаторе Бобринским. Было принято решение выделить единовременное денежное пособие в размере 50 руб. на приобретение теплой одежды и ввести ежемесячное пособие на пропитание по норме для военнопленных[676]. При разбирательстве оказалось, что на большинство задержанных и административно высланных не имелось ровным счетом никаких компрометирующих сведений, доказывающих их антироссийскую направленность. Более того, комиссия Кнорринга разрешила больным, немощным и лояльным России заложникам вернуться в Австро-Венгрию через третьи страны. Тот факт, что при отступлении значительная часть заложников была взята из числа пророссийски настроенной части населения и интеллигенции, комиссия объясняла спешкой. Из 114 заложников были освобождены 90, в том числе 22 заложникам разрешили выехать на родину[677]. Оставшееся меньшинство (24 действительно антироссийски настроенные) были высланы в Казанскую губернию и Сибирь.

В конце апреля – начале мая 1915 г. под натиском австро-германских войск началось отступление русской армии из Галиции. Все административные и полицейские учреждения были выведены из края за месяц, в период с 7 мая по 7 июня 1915 г.[678] Согласно распоряжению Мезенцова от 23 февраля 1915 г., жандармы, в случае общего отступления армии, должны были уходить одними из последних, «затем именно, что они должны твердостью, спокойствием и обстоятельностью действий своих показывать пример населению»[679]. Кроме нравственных и воспитательных начальник ВЖУ преследовал и чисто практические цели: «При вынужденном отступлении перед неприятелем унтер-офицерам следует оставаться на пунктах до самого последнего момента, до последнего поезда, на который и садиться для отъезда, а до того следует именно наблюдать, кто и как действует, кто и как ведет себя, кто проявляет тревогу, вносит панику и как действуют в это время разные власти. В то же время унтер-офицеры, оставаясь до последнего момента на пункте, именно могут отметить, кто из населения и жителей проявит сразу враждебное к нам настроение и откроет себя, как наш враг и недоброжелатель»[680]. В результате таких действий случалось, что некоторые жандармы попадали в австрийский плен[681].

Впоследствии начальник Штаба ОКЖ генерал В. П. Никольский признавал в рапорте М. В. Алексееву печальные последствия тактики сохранения жандармов на местах до последнего момента. Несмотря на то что казенное имущество, архив, дела и секретные документы были вывезены полностью, собственное имущество сотрудников галицийской жандармерии оказалось брошенным. Более того, многие унтер-офицеры, застигнутые немцами врасплох, были убиты, ранены или контужены; некоторые, отступая с войсками, не успели вывезти своих жен и детей. Особенно пострадали сотрудники железнодорожной жандармерии, пропустившие последние эшелоны[682].

В условиях общего отступления русской армии и отсутствия надежд вернуть Галицию 21 августа 1915 г. приказом Верховного главнокомандующего № 732 ВЖУ Галиции было расформировано. Из 34 унтер-офицеров, эвакуированных из Галиции, тридцать были переданы в состав продолжавшего действовать ЖПУЖД Галиции, а четверо переведены в армию; большинство из офицеров получили назначения в тыловые управления, а 29 сентября 1915 г.

Мезенцов был назначен начальником Полтавского ГЖУ[683]. Само же генерал-губернаторство было упразднено только 4 марта 1916 г.[684]

Параллельно с ВЖУ Галиции в регионе функционировала железнодорожная жандармерия. 3 февраля 1915 г. был подписан приказ Верховного главнокомандующего № 85 о формировании Жандармско-полицейского управления железных дорог в Галиции. К приказу прилагался штат вновь создаваемого управления, согласно которому в нем служило 14 офицеров (в том числе начальник управления, адъютант, 10 начальников отделений и 2 помощника начальников отделений), 207 унтер-офицеров и вахмистров и 3 писаря[685]. Управление было подчинено начальнику военных сообщений штаба главнокомандующего Юго-Западного фронта и располагало собственной воинской командой для охраны железных дорог и телеграфа[686]. Начальником ЖПУЖД Галиции был назначен опытный офицер полковник Ф. Н. Оже де Ранкур. С 1898 по 1915 г. он служил исключительно в Киевском ЖПУЖД на различных должностях и очень хорошо знал жандармскую службу на Юго-Западных железных дорогах[687]. Однако нижние чины управления оставляли желать лучшего: имелись случаи непрофессионализма, пьянства, превышения полномочий[688].

В целом возложенные на ЖПУЖД Галиции обязанности ничем не отличались от остальных аналогичных управлений в прифронтовой зоне. Особенностью было то, что работа железных дорог в регионе была организована из рук вон плохо. Документы ЖПУЖД пестрели бесконечными рапортами о расследовании крушений поездов. Наиболее вопиющих случаев было два: 26 января 1915 г. на направлении Львов – Стрый по вине дежурного по станции столкнулось и разбилось два поезда, были убитые и раненые[689], а 4 марта 1915 г. недалеко от Тарнополя потерпел катастрофу военный поезд генерала хана Гусейна Хан Нахичеванского, были убитые и раненые, генерал получил сильные ушибы[690]. Зачастую аварии происходили по бытовым причинам: по путям разгуливал скот, машинисты или не умели водить, или были в состоянии сильного алкогольного опьянения, повсеместно наблюдалось нарушение техники безопасности и гибель людей[691]. За 1916 г. только в одном случае авария была результатом подготовленной диверсии – 29 октября под Черновцами[692].

Начиная с ноября – декабря 1916 г. нарастало число оставшихся безнаказанными волнений среди солдат, отправлявшихся на фронт, разгромов железнодорожных эшелонов, вокзалов и лавок торговцев. Было две причины неспособности властей решить эти проблемы: малочисленность жандармско-полицейских сил и отсутствие дружин охраны, которые прежде служили для поддержания порядка. Эти дружины были сняты с охраны железных дорог и полосы отчуждения и направлены на фронт[693].

В целом стоит отметить, что работа управления была налажена довольно посредственно. Во многом это было следствием значительной нехватки офицерского состава, а тыловые ЖПУЖД с неохотой отдавали хорошие чины. Поэтому, несмотря на усилия Оже де Ранкура, аварии продолжались вплоть до самой революции: последнее крушение военного поезда в регионе имело место 23 января 1917 г.[694] На ведение уголовного и политического розыска управлению выдавалось всего по 250 руб. в месяц[695]. Эта сумма была явно недостаточна для организации работ. Жандармы жаловались на отсутствие даже вестовых и элементарной прислуги, технического персонала. Нанимать же местных жителей, граждан государства-противника, и доверить им доступ к оружию, секретным документам и личным вещам жандармы не решались[696]. При этом казенная прислуга, согласно приказу по армии, жандармским чинам не была положена. Проблема была и в обеспечении сотрудников управления квартирными, так как в самом ОКЖ денег на квартирное довольствие для ЖПУЖД Галиции не было, а местное военное начальство не торопилось обеспечивать их жильем[697].

Зачастую из-за нехватки сотрудников даже начальникам отделений приходилось одновременно работать и в составе ЖПУЖД Галиции, и в армейских структурах. Так, ротмистр Н. А. Кравец, руководивший железнодорожным жандармским отделением на станции Тарнов, одновременно являлся военным цензором 3?й армии[698]. В конце января 1917 г. начальник штаба ОКЖ Никольский констатировал значительную нехватку офицеров для данного жандармско-полицейского управления[699]. В сентябре 1916 г. командующий Юго-Западным фронтом А. А. Брусилов, заинтересованный в нормальном функционировании транспортных артерий, пытался помочь ЖПУЖД Галиции, распорядившись выделить 100 армейских унтер-офицеров из числа негодных к строевой службе, однако фактически на пополнение было направлено лишь 29 унтеров, половина из которых не были даже нормально снабжены[700]. По состоянию на 2 декабря 1916 г. из 14 положенных по штату офицеров в управлении состояло 9, а из 207 унтеров – всего 140, то есть некомплект составлял 32 %. А зона их обслуживания распространялась на 76 станций[701].

Весной-летом 1915 г. русская армия стала отступать. В октябре обсуждалась возможность роспуска ЖПУЖД Галиции. Приказом от 20 октября № 326 по Отдельному корпусу жандармов управление должно было быть распущено, и его офицеры получили назначения на различные железные дороги империи[702]. Однако Оже де Ранкуру удалось в своем докладе от 4 ноября 1915 г. убедить главкома Юго-Западного фронта в необходимости сохранения управления на случай повторного наступления на Западной Украине[703]. ЖПУЖД было сохранено и функционировало в сокращенном составе: 49 сотрудников обслуживали 11 железнодорожных станций[704]. После Брусиловского прорыва ЖПУЖД вновь заработало в полную силу. В его составе были сформированы 4 отделения (Днестровское, Коломейское, Тарнопольское и Черновицкое), а также Подволочиский пункт.

В ходе Брусиловского прорыва, с 22 мая по 31 июля 1916 г., российская армия захватила всю Волынь, большую часть Буковины и значительную часть Галиции. Уже 11 июня начальник канцелярии по гражданскому управлению А. А. Лодыженский предложил в письме начальнику штаба Ставки более серьезно подойти к вопросам организации оккупационной администрации, чем это было при первом занятии этих областей в 1914 году. «Управление таким краем, как Галиция и Буковина, стоящим в смысле культуры во многих отношениях значительно выше соответствующих местностей Российской империи – задача весьма сложная… обойтись силами, подобными тем, которые намечаются для назначения во вновь занятые турецкие области, где население не избаловано и соотношения гораздо проще. Все это приводит к мысли о том, что в штаты Галицийского управления придется включить лиц, имеющих достаточный опыт и знания. Главные же качества, которые необходимы для будущих администраторов, как крупных, так и мелких, – это честность, порядочность и здравый смысл»[705].

Лодыженский предлагал в помощь новому военному генерал-губернатору привлечь опытных губернаторов из внутренних областей империи, доверив им кадровую политику и разработку нового Положения об управлении занятыми областями. Во избежание вакханалии бесправия, творившейся от переизбытка власти в первой оккупационной администрации, надворный советник посчитал уместным полностью удалить военных от занятия средних и низших административных должностей, а командируемых МВД чинов подвергнуть тщательной проверке[706]. Называя военно-полицейский режим первого генерал-губернаторства «отбросами нашей имперской администрации», автор записки не был далек от истины.

На самом деле за спиной Лодыженского стоял, безусловно, главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта А. А. Брусилов, за 5 дней до этого также изложивший М. В. Алексееву свое видение ситуации. Позицию генерала можно изложить в простой формулировке: никаких реформ, особенно политических, в Галиции до окончания войны проводить нельзя; единственная задача оккупационной администрации состоит в том, чтобы обеспечить войскам спокойный предсказуемый тыл посредством поддержания законного порядка и комфортного существования для местного населения. Брусилов категорически не хотел видеть на посту военного генерал-губернатора креатуру своего предшественника на посту командующего фронтом генерала Н. И. Иванова – графа Г. А. Бобринского. Последний не оставлял надежд вновь возглавить Галицию и еще до начала наступления русской армии успел составить обновленный проект административного устройства. Брусилов создал специальную комиссию по рассмотрению этого проекта с участием Бобринского и прикомандированного к своему штабу доверенного генерала В. Е. Бух-гольца. Комиссия ожидаемо раскритиковала проект. Однако для отстранения от управления Галицией Бобринского требовалось больше, чем воля Брусилова. Заручившись поддержкой Лодыженского, чей отец был видным октябристом и членом думской комиссии по военным и морским делам, он смог добиться и поддержки Алексеева. Начальника штаба не устраивал не столько Георгий Александрович Бобринский, сколько его троюродный брат граф Владимир Алексеевич, который привносил в управление краем несогласованную с армейским командованием политическую составляющую. Интересно, что В. А. Бобринский в начале войны успел без особых нареканий послужить в штабе 8?й армии у Брусилова, что делает несколько странным негативное отношение к нему главкома. Алексееву удалось убедить Николая II отказать Г. А. Бобринскому вновь возглавить оккупационную администрацию Галиции, «имея в виду необходимость лица твердого характера, не склонного поддаваться постороннему влиянию»[707]. Видя возможную перемену в руководстве Галицией, в ситуацию попытался вмешаться МИД. С. Д. Сазонов, имевший определенное влияние на оккупационную администрацию в Турции, решил поставить в Западной Украине своего человека – А. В. Кривошеина, но кандидатура гражданского чина, к тому же лица политизированного, не была принята Ставкой[708]. Император доверил назначение кандидатуры нового генерал-губернатора лично Брусилову. Главкоюз немедленно предложил 62-летнего генерала Ф. Ф. Трепова[709], занимавшего в 1908–1914 гг. должность Киевского, Подольского и Волынского генерал-губернатора и хорошо осведомленного о политических и экономических реалиях этих земель. Сложилась ситуация, сходная с занятыми областями Турции, – в обоих случаях власть решила доверить выбор генерал-губернатора командующему фронтом. Однако из-за бюрократических проволочек назначение Трепова, согласованное с императором в июне, было официально объявлено приказом лишь 4 октября 1916 г.

6 июля 1916 г. император утвердил Положение об управлении областями Австро-Венгрии, занятыми по праву войны. Не дожидаясь официальных утверждений чинов генерал-губернаторства в должностях, Трепов начал формирование жандармско-полицейского аппарата. Приказом Верховного главнокомандующего № 895 от 3 июля 1916 г., то есть за три дня до утверждения Положения, вместо ликвидированного ВЖУ Галиции было сформировано Временное жандармское управление военного генерал-губернатора в областях Австро-Венгрии, занятых по праву войны[710]. Штат управления был утвержден расширенный даже по сравнению с полноценными ГЖУ. Кроме начальника управления, адъютанта и секретаря в него входило 10 помощников начальника управления в чине подполковников или ротмистров, 10 вахмистров, 85 унтер-офицеров и 4 писаря[711]. По численности оно было сопоставимо только с Московским или Петроградским жандармскими управлениями 1?го разряда, значительно превосходя все второ-и третьеразрядные управления. К примеру, в МГЖУ было всего 7 помощников начальника, 6 вахмистров и 75 унтер-офицеров при 3 писарях, то есть численно оно было даже меньше галицийского.

Изначально содержание сотрудникам ВЖУ Австро-Венгрии было определено идентичным тому, которое было в ВЖУ Галиции. Однако уже 2 августа 1916 г. командир корпуса жандармов Татищев и начальник штаба генерал Никольский выступили с инициативой значительного увеличения жалованья, штатов и в целом финансирования управления, на что 13 августа было получено полное одобрение Ставки[712]. Распоряжением М. В. Алексеева на секретные расходы ежемесячно начальнику ВЖУ Австро-Венгрии выделялось по 100 руб., а каждому его помощнику – по 50 руб.[713] Наконец, в начале сентября в административном плане жандармерия Буковины была выделена из состава галицийской жандармерии и подчинена эвакуированному Келецкому ГЖУ[714].

В 1916 г. жандармерия рука об руку работала с военными контрразведками в Галиции. В июне контрразведывательное отделение штаба Юго-Западного фронта направило в департамент полиции сводку об организации шпионажа против России на оккупированных территориях Австро-Венгрии. Основным противником было обозначено украинизаторское движение. По данным, германское командование направило к русским военнопленным около 80 школьных учителей из Галиции, которые вели агитацию среди малороссов за прекращение войны, революцию и создание независимого украинского государства. Распропагандированных военнопленных отпускали (позволяли «бежать») на родину в целях продолжения антиправительственной пропаганды[715]. Именно этот контингент и оказался в фокусе внимания жандармских властей.

Жандармерия на занятых территориях Галиции и Буковины испытывала общие для прифронтовой полосы проблемы. Острый кадровый голод и нехватка финансирования не давали возможности организовать работу управления на должной высоте. Необходимость обрабатывать значительные объемы информации и выполнять дополнительные задания от военных властей приводили к переутомлению личного состава. Отсутствие четкого круга обязанностей ВЖУ Галиции распыляло усилия на многих направлениях зачастую в ущерб основному – политическому сыску. Не была прописана схема взаимодействия с военной контрразведкой, что негативно влияло на расследование дел о шпионаже. Жандармам приходилось работать в условиях шпиономанской истерии и развертывания юридически необоснованных репрессий, начинавших приобретать массовый характер.