Штюрмер и Рузский против МВД

Провал реформ был связан с нежеланием министра внутренних дел Штюрмера вникать в проблемы полиции. И это имело место на фоне начавшихся массовых беспорядков по всей территории империи, вызванных ростом цен[1178]. В показаниях ЧСК Временного правительства Климович вспоминал об отношении Штюрмера к делу: «Сколько я ни просил министра назначить мне определенный день для доклада, мне было сказано: «По мере надобности». Каждый раз, как я являлся с докладом, мне всегда говорилось, что времени нет, пожалуйста, кончайте скорей. Доклады продолжались 10–15 минут – такие, которые требуют два-три часа времени. По существу, у меня создалось такое настроение, что я не исполняю своих обязанностей, ибо одну из главных служебных обязанностей я видел в том, что я обязан переложить в голову министра экстракты тех сведений, которые собственно поступают в департамент полиции. Тем более что сведения были с точки зрения существовавшего тогда режима далеко не благоприятные. И в политическом отношении совершенно определенно, так сказать, обрисовывалось общее недовольство»[1179]. На вопрос председателя ЧСК, поступали ли от Штюрмера, как министра внутренних дел, в департамент полиции какие-либо распоряжения общего политического характера, Климович отвечал: «Ни одного, кажется, распоряжения общего характера не было… В этом-то была вся горесть службы, что я тщетно просил Христом Богом дать мне какие-нибудь общие директивы»[1180]. Директору департамента полиции приходилось работать практически целые сутки, уделяя сну 45 часов[1181], принимая многие решения на свой страх и риск.

Еще определеннее выразился по поводу руководительских качеств Штюрмера начальник Петроградского охранного отделения Глобачев: «Он не проявил ни инициативы, ни воли, ни желания даже облегчить те тяжелые условия, в которых очутилась страна в годину серьезных испытаний, а главное, не обнаружил даже попытки оградить верховную власть от осады не в меру зарвавшейся пресловутой общественности. Одним словом, как министр внутренних дел Штюрмер был буквально пустым местом»[1182].

Понимая невозможность при таком министре предпринять какие-либо меры по выполнению своих обязанностей как главы политического сыска, Климович начал действовать самостоятельно, в обход шефа. Весной 1916 г. в недрах департамента по его поручению был составлен «Обзор политической деятельности общественных организаций за период времени с 1?го марта по 16?е апреля 1916 года». Документ этот имел многоплановые задачи и большое политическое значение. Он был подан не только Штюрмеру, но и предусмотрительно разослан всем членам Совета министров, начальникам управлений МВД, губернаторам, начальникам жандармских управлений, прокурорам судебных палат и командующим войсками военных округов[1183]. Позднее сам Климович пояснял веерный характер рассылки документа тем, что он наделся, что «Совет министров, прочтя это, найдет нужным поставить и доложить Его Величеству о создавшемся положении, ибо на то, что Б. В. Штюрмер будет докладывать Его Величеству, у меня надежды не было»[1184].

Текст «Обзора…» был оправлен также в Ставку Верховного главнокомандующего[1185]. Общий тираж записки превышал 500 экземпляров[1186]. В июне произошла, вероятно, запланированная Климовичем утечка информации, и текст попал в руки прессы. Газета «Русские ведомости опубликовала заметку «Доклад об общественных организациях», в которой кроме краткого изложения содержания были приведены и отдельные наиболее яркие выдержки из него. Климович решил перехватить инициативу у оппозиции и начать действовать против нее ее же главным оружием – информационной войной.

Основными целями доклада были дискредитировать ЦВПК, Земский и Городской союзы в широких кругах высшей бюрократии, раскрыв их революционную направленность, концентрированно представить руководству страны и императору имеющиеся основания для их ликвидации, а сами общественные организации перевести в состояние обороны, принудить хотя бы на время отказаться от активной политической деятельности, разорвать связи с радикально антиправительственными силами. Частично эти задачи были выполнены.

В чем же заключалось содержание этого обзора? В его основу были положены материалы Всероссийского съезда представителей военно-промышленных комитетов, прошедшего 26–29 февраля 1916 г. в Петрограде и Всероссийских съездов Обще-земского и Общегородского союзов, состоявшихся с 12 по 14 марта в Москве, на которых впервые в деятельности эти организаций была публично и весьма радикально высказана задача изменения политического строя. В первой части обзора, посвященной деятельности ЦВПК, основной акцент был поставлен на целях и задачах рабочей группы, планировавшей проведение Всероссийского рабочего съезда, организационный комитет которого был сформирован уже к 14 марта. Климович смог явственно оттенить неспособность А. И. Гучкова контролировать группы и потакание революционной риторике. Доказательством может служить следующий отрывок из письма лидера группы Гвоздева к Гучкову. «Я и мои товарищи по группе считаем необходимым твердо и категорически заявить: ни мира, ни перемирия с руководителями того устаревшего уклада русской жизни, который был всегда враждебен интересам страны и привел ее ныне к катастрофе, мы не признаем… Ваши указания нам на опасность каждого безработного дня для русской армии направлены не по адресу»[1187]. 20 марта на заседании Московского ВПК лидер московской рабочей группы В. А. Черегородцев недвусмысленно заявил, что «русские рабочие примут все меры к скорейшему заключению мира без аннексий и контрибуций»[1188]. Для реализации своих политических задач рабочие группы пытались объединить вокруг себя всю социалистическую общественность. Наибольшего успеха удалось добиться в Харькове, где в апреле 1916 г. был создан Объединенный рабочий комитет, в который вошли рабочая группа местного областного ВПК, представители профессиональных союзов, больничных касс, рабочих кооперативов, бывшей группы содействия «Голос социал-демократа», железнодорожной инициативной группы, крупные общественные деятели. Возглавил ее Ф. И. Цедербаум, видный нелегальный революционер-меньшевик, бывший секретарь Г. В. Плеханова. Свои основные задачи он видел в подготовке Всероссийского рабочего съезда, координации рабочих организаций Малороссии и создании революционного Южного рабочего центра[1189]. В конце обзора ЦВПК Климович как бы невзначай упоминает об активных контактах его лидеров А. И. Коновалова и В. В. Жуковского со Ставкой и штабами командующих армиями, подчеркнув, что на заседании бюро ЦВПК 24 марта было принято решение установить непосредственный тесный и постоянный контакт с руководством всех фронтов. Учитывая общую оценку организации как скрыто революционной, упоминание этого факта в официальном обзоре, направленном в том числе всему руководству армии, было плохо прикрытым намеком генералам на осведомленность политического сыска о характере их политических контактов.

Вторая часть обзора была посвящена работе Земского и Городского союзов. Климович обвинил эти организации в попытке воссоздания Союза союзов образца 1905 г., но в новой оболочке, в форме Центрального продовольственного комитета. Его официальной задачей должно было стать координирование работы земского и городского управления, военно-промышленных комитетов, кооперативов и профессиональных объединений с целью улучшения продовольственного дела в империи. Эксплуатируя в общественном пространстве тему реальных проблем со снабжением продуктами и роста цен, земцы добивались дискредитации политики властей в этом направлении.

По аналогии с лоббировавшимся А. И. Коноваловым Всероссийским рабочим съездом, кадетом Ф. А. Головиным предлагалось созвать аналогичный Сельскохозяйственный съезд, а П. П. Рябушинским и А. И. Гучковым – учредить еще и Торгово-промышленный союз[1190]. На основе решения продовольственного вопроса – легально свести сельскую левую интеллигенцию и представителей рабочих, среди которых большинство составляли социал-демократы. Такая идея выглядела почти как провозглашенная Лениным в 1921 году смычка города с деревней. Центральный продовольственный комитет, учрежденный на Всероссийском сельскохозяйственном съезде, должен был, по мысли лидеров оппозиции, стать высшим руководящим центром государственного переворота.

На заседании Союза городов 13 марта 1916 г. было решено, что в состав нового Продкомитета должны были войти по три члена от руководства Земского и Городского союзов, пять членов от Центрального военно-промышленного комитета, в том числе двое от его рабочей группы, три члена от центральных кооперативных учреждений и еще по три члена от объединений торговцев и промышленников. Итого 20 человек. Штаб-квартира комитета должна была находиться в Москве, а отделения – в городах и губерниях[1191].

Не обошел Климович вниманием и Пироговский съезд врачей, проходивший в Петрограде 14–16 апреля 1916 г. в здании Женского медицинского института и объединивший около 1500 медицинских работников со всей страны. Большинство ораторов были врачами из упомянутых Земского и Городского союзов. Выступал по продовольственному вопросу и борьбе с дороговизной также народный социалист Н. В. Чайковский, «дедушка русской революции», еще в далеком 1905 г. поставлявший оружие революционерам. Вообще речи на Пироговском съезде отличались эмоциональностью и левизной. Радикально была составлена и резолюция съезда, содержавшая куда больше требований политических, чем медицинских. «Вместе с тем съезд считает, что никакие частичные реформы государственного строя страны, никакие частичные обновления власти, указанные предшествующими съездами общественных организаций не дадут должного результата в деле переустройства русской жизни, пришедшей в столь глубокое расстройство. Лишь полная реорганизация государственного строя, приемов и навыков государственного управления, центральных и местных государственных учреждений сможет быть достойным ответом страны на переживаемые ею события… Чрезвычайные обстоятельства требуют чрезвычайных мер»[1192]. Далее появились призывы к объединению всех сознательных граждан, требования введения избирательного равноправия, права голоса для женщин, всех гражданских свобод, равноправия национальностей, изменения рабочего и кооперативного законодательства, придания особого статуса общественным организациям и коалициям. То, что земские деятели опасались сказать открыто на своем съезде, они смогли провести через предполагавшийся совершенно аполитичным врачебный съезд.

Вывод из «Обзора политической деятельности общественных организаций» был весьма краток. Департамент полиции признал, что антиправительственное общественное движение приняло угрожающие масштабы, и потребовал пресечь общественно опасную деятельность его лидеров и главных участников. Одними из первых на содержание записки отреагировали военные. Их взволновал пункт раздела о деятельности Земского и Городского союзов, посвященный обилию евреев во фронтовых структурах этих организаций. Дело в том, что среди задержанных по подозрению в шпионаже в 1914–1915 гг. на первом месте находились евреи, составлявшие 20 % от всех привлеченных[1193]. Учитывая, что земские служащие состояли в питательных пунктах, банях, чайных, лазаретах, перевязочных отрядах, санитарных поездах и прочих учреждениях, непосредственно соприкасавшихся с солдатами и офицерами, они могли быть идеальными шпионами, не вызывая подозрений внедренными в войска. Хотя доказанных случаев шпионажа среди сотрудников земско-городских обществ было немного, расчет Климовича был сделан верно: командование армии не могло не встревожиться и не проникнуться недоверием к земцам.

Так и произошло. 4 июля 1916 г. начальник штаба Ставки М. В. Алексеев обратился к командующим фронтами с требованием расследовать направленные МВД сведения. С вниманием к этому вопросу отнесся командующий 8?й армией генерал А. М. Каледин. Расследование было поручено начальнику контрразведывательного отделения жандармскому ротмистру К. К. Ширмо-Щербинскому, который вел его вплоть до десятых чисел сентября. В итоге проверок общественных учреждений при 8?й армии выяснилось, что в числе служащих Союза городов все руководящие чины имеют отсрочку от призыва до 1 января 1917 г., никто из служащих предъявить иные документы, кроме отсрочки, не мог, в том числе на основании чьего распоряжения они были направлены. Среди служащих Земского союза на фронте было выявлено очень много богатых евреев-белобилетников (в санитарно-эпидемиологических отрядах до 50–75 % наличного состава), а также австрийских подданных, не имевших документов, удостоверяющих личность. Причины получения отсрочек от мобилизации многие не могли объяснить, путались в показаниях. Так, у одного земца основанием освобождения от призыва числилась базедова болезнь, но он упорно утверждал, что проблем с глазами не имеет и отсрочен в связи с перенесенным аппендицитом. Повсеместно земские руководители среднего уровня выдавали или продавали еврейским торговцам пропуска на въезд в прифронтовую зону, а под видом сестер милосердия к солдатам попадали не только настоящие медицинские сестры, но и женщины легкого поведения, проститутки[1194]. По сообщению начальника ЖПУЖД Галиции Ф. Н. Оже де Ран-кура, больше всего нарушений пропускного режима на въезд в прифронтовую зону Юго-Западного фронта приходилось именно на служащих Всероссийского земского союза[1195]. На пропусках в большинстве своем отсутствовали даже фотокарточки, что крайне затрудняло идентификацию въезжающих. Доклад был доведен до командующего Юго-Западным фронтом А. А. Брусилова. Аналогичные масштабные расследования с привлечением чинов жандармерии и контрразведки велись и на Западном фронте[1196].

Как только либеральная оппозиция заполучила текст «Обзора политической деятельности общественных организаций», она подняла тревогу. По сути, речь шла уже об объявленной войне. Оппозиция совершенно справедливо трактовала цель обзора: «Дать реакционным кругам основу для их антиобщественного похода, а если возможно, и для разгрома общественных организаций»[1197]. Лидерами Земского и Городского союзов Г. Е. Львовым и М. В. Челноковым на некоторое время овладело паническое настроение. Они не только заподозрили информаторов полиции в своих рядах, но и приступили к их активному поиску.

Агентура Московской охранки сообщала, что «М. В. Челноков, придавая большое значение упомянутому докладу, находит, что главным инспиратором похода против союзов является г. директор департамента полиции генерал Климович и Московское охранное отделение»[1198]. В частных разговорах он призывал повременить с политическим объединением общественных организаций в том или ином виде, предлагал решительно отстраниться от левых партий и неоднократно критиковал А. И. Коновалова и лидеров ЦВПК. В пылу гнева Челноков даже назвал Коновалова «главным осведомителем» охранки. Критикуя излишнюю «болтовню» общественных деятелей, он уловил главную мысль полиции – показать военно-промышленные комитеты как центр создания «армии пролетариата», а различные кооперативные структуры, в которых было немало членов партии кадетов, – как центры воссоздания «крестьянского союза», массовой революционной организации крестьян и левой интеллигенции. Челноков и Львов решились идти к Штюрмеру с пояснениями по докладу департамента[1199]. Понимая невозможность и бессмысленность опротестования доклада, основанного исключительно на фактах, они сделали ставку на сглаживание наиболее острых его фрагментов и решительное отмежевание от антиправительственной направленности.

На заседании внутриведомственной комиссии по вопросу о легализации и составлении уставов Городского и Земского союзов, Евгений Константинович прямо заявил, что «положение идет, безусловно, к изменению существующего строя в России, что правительство, министры не могут относиться к этому пассивно, что вопрос о том, быть ли строю ответственного [перед Государственной думой] министерства, о котором тогда шла речь, или существующему министерству, принадлежит компетенции Его Императорского Величества и что обязанность Министерства внутренних дел – довести о создавшемся положении до сведения его величества»[1200]. Никакой реакции Штюрмера на предупреждения о приближении перемены политического режима снова не последовало.

В конце июня, не рассчитывая на поддержку Штюрмера, крайне негативно воспринявшего распространение «Обзора политической деятельности общественных организаций»[1201], Климович обратился за помощью к дворцовому коменданту Воейкову. Последний по долгу службы живо интересовался политическими событиями. Начиная с 1915 г. в дворцовую комендатуру регулярно отправлялись отчеты о важнейших событиях революционного и оппозиционного движения. Белецкий регулярно встречался с Воейковым, разделявшим взгляд на союзы и комитеты как потенциально революционно опасные организации. Климович продолжил эту традицию личных контактов. Он намекнул коменданту на необходимость доведения содержания обзора лично до Николая II. Пока не удалось установить, в какой форме этот доклад произошел, но он имел очень серьезные последствия. На заседание Совета министров был вынесен вопрос об установлении контроля за расходованием выделяемых государственных средств и финансовыми оборотами Всероссийского земского и городского союзов, а также общественных организаций по призрению больных и раненых воинов[1202]. 14 июня 1916 г. в Совете министров состоялось совещание по этим вопросам. Участники совещания констатировали, что Земгор не выполнил своего обещания привлечь к делу заботы о раненых и обустройству быта армии серьезные частные средства. Более того, на его структуры, а также близким к нему организациям, за исключением Красного Креста, из имперского бюджета была выделена астрономическая сумма, превышающая 366 млн руб., большая часть которой являлась безвозвратными пособиями[1203]. По согласованию с МВД Государственным контролем было принято решение для начала разобраться с расходованием средств только Земским и Городским союзами, на которые было выделено 3?4 вышеуказанной суммы. Министры приняли решение сформировать комиссию при Государственном контроле по проверку сумм Земгора с участием в ней Минфина, МВД, Военного министерства, а также представителей самих союзов – по два человека от каждого ведомства и комитета. Проверке подлежали периодические, денежные и материальные отчеты общественных организаций и их учреждений. Также должен был производиться фактический контроль за наличием выделенных из казны капиталов и состоянием осуществляемых на эти средства мероприятий[1204]. 10 июля решения были одобрены императором. Однако вплоть до января 1917 г. комиссия так и не успела собраться.

Через четыре дня, 18 июня, прошло заседание Совмина, посвященное деятельности военно-промышленных комитетов. Составленный по его итогам особый журнал был выдержан в более резких формулировках, прямо писалось о противоправительственной направленности работы ЦВПК. Нарекания были и к непосредственной работе на оборону государства, ради которой эти комитеты и были сформированы. «Располагая крупными ассигнованиями из казны, достигающими в настоящее время нескольких сот миллионов рублей, военно-промышленные комитеты выполняют полученные от военного ведомства наряды по артиллерийскому снабжению с длительными задержками против договорных сроков и к тому же по преувеличенным, сравнительно с казенными и отдельными частными заводами, ценам», – констатировали министры[1205]. ЦВПК повсеместно заявлял о том, что именно частная промышленность снабжает боеприпасами войска, в то время как на практике ее удельный вес по сравнению с государственными оборонными заводами был мизерный. Комитет, позиционировавший себя чуть ли не как главного спасителя Отечества и радетеля за интересы армии, считал себя вправе давать крайне критические оценки работе правительственных органов, выдвигать политические требования. Министры рекомендовали без стеснения публиковать в прессе сведения о реальной деятельности ВПК, в том числе о качестве поставляемых им боеприпасов и вооружений и об их удельном весе в общих государственных работах по обеспечению армии.

Также было принято решение без колебаний привлекать сотрудников комитетов к предусмотренной законодательством ответственности, в том числе в порядке военного положения или положения чрезвычайной охраны, установить цензурный контроль за распространяемыми ЦВПК и его рабочей группой агитационными и прочими политическими заявлениями. 27 июля Николай II написал на особом журнале Совмина: «Одобряю и требую, чтобы намеченные здесь мероприятия не остались мертвою буквою». В развитие принятых по ЦВПК решений министр юстиции А. А. Хвостов 5 июля 1916 г. выпустил циркуляр, в котором требовал от чинов прокурорского надзора отбросить сомнения и колебания в вопросе привлечения к ответственности членов и сотрудников военно-промышленных комитетов, которые пытались обосновать свою неприкосновенность якобы работой на оборону страны. Он признал наличие «крупных злоупотреблений или незакономерных выступлений комитетов», но рекомендовал относить на рассмотрение высшей власти лишь наиболее масштабные из них, решая все остальные в рабочем порядке[1206]. Но вплоть до ареста рабочей группы ЦВПК в январе 1917 г. все сделанные распоряжения и пожелания так и оставались на бумаге.

Директор департамента полиции решился на крайнюю меру. Член совета министра внутренних дел статский советник С. Н. Палеолог вспоминал: «Летом 1916 года Е. К. Климович, будучи директором д-та полиции, представил правительству доклад о тогдашнем положении России. Он наметил ряд твердых и решительных мер, дабы предупредить подготовлявшуюся революцию. Вывод из столиц революционно настроенных запасных частей, замена их дисциплинированными полками кавалерии с крепким офицерским составом, арест «головки» революционного штаба в Москве, прогрессивного думского блока в Петербурге, и проч., и проч. Доклад Е. К. Климовича заканчивался предупреждением, что если эти меры немедленно не будут приведены в исполнение, то близок день, когда все правительство будет арестовано… Доклад Е. К. я читал в августе 1916 года собственными глазами»[1207]. Подлинный текст данного документа не найден. Однако, анализируя текст переписки с Щегловитовым о методах борьбы с рабочей группой ЦВПК и обзор деятельности общественных организаций, приведенный С. Н. Палеологом, доклад вполне укладывается в общую канву действий и намерений директора департамента полиции.

Натолкнувшись даже внутри МВД на стену противодействия своим инициативам, в первые дни июля 1916 г. Климович подал Штюрмеру заявление об отставке[1208]. Однако через два дня, 7 июля, Штюрмер был снят с поста министра внутренних дел и назначен министром иностранных дел, сохраняя пост главы правительства. А министром внутренних дел стал министр юстиции А. А. Хвостов, испытывавший теплую симпатию к Климовичу и поддержавший его в вопросе борьбы с ВПК. Штюрмер несколько раз пытался принудить нового министра принять отставку: «А. А. Хвостов, которому я напомнил о необходимости дать движение этой просьбе генерала Климовича, просил меня не торопить его принятием такого решения, так как он желает ознакомиться с деятельностью департамента полиции по докладам самого Климовича и лично убедиться в невозможности для сего последнего продолжать службу по министерству внутренних дел. Через неделю на вторичное заявление мое по тому же предмету АА. Хвостов сказал мне, что он на некоторое время еще отложил свое окончательное по сему предмету решение»[1209]. Благодаря этому Евгений Константинович продолжил работу, а конфликт с главой правительства только усилился.

Намеченные Белецким реформы в контрразведке также не были оставлены без внимания Климовичем. К тому же надо было институционализовать работу жандармских управлений в этом направлении. О ее масштабах можно судить по тому факту, что на момент вступления Е. К. Климовича в должность директора департамента полиции 52 из 127 переписок, которые велись всеми жандармскими управлениями, были посвящены борьбе со шпионажем[1210]. Это больше 40 % всей работы жандармерии. Сложность состояла в том, что ранее благосклонный Алексеев весной 1916 г. в частных беседах резко негативно отзывался о работе жандармерии на этом направлении[1211]. Поднимать вопрос напрямую в масштабах всей армии было несвоевременно. Нельзя исключить, что это было результатом работы Рузского и близких ему людей из командования Северного фронта, настраивавших Алексеева против политического сыска. Так, начальник штаба армий Северного фронта генерал-майор Н. Н. Сиверс 5 апреля 1916 г. в письме Алексееву прямо называл предложения Белецкого вредными и якобы уничтожающими права военного начальства[1212].

5 марта Климович на правах товарища министра направил губернаторам и градоначальникам секретный циркуляр, в котором требовал, «чтобы в случае поступления к Вам или к подведомственным Вам органам полицейской власти требований военных властей о высылке тех или иных лиц в порядке п. 17 ст. 19 Правил военного положения, переписки о таких лицах незамедлительно препровождались в департамент полиции для расследования их в порядке, указанном в ст. 34 Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия»[1213]. Таким образом, он решил проверять по возможности каждый случай высылки, что доставило бы военным массу неприятностей и значительно сбило бы волну репрессий.

Весной – летом 1916 г. Климович издал серию циркуляров на имя губернаторов, градоначальников, начальников жандармских управлений и охранных отделений: 27 марта № 103208 – об усилении борьбы с германским шпионажем[1214], 29 апреля № 104828 – о наблюдении за малолетними шпионами[1215], а также от 8 июня – о розыске шпионов из подростков[1216].

С конца 1915?го и в 1916 г. наметилась тенденция к отказу в командировании в армейские структуры жандармских офицеров, а также в целом к выводу жандармов из подчинения армии. 5 октября 1915 г. в письме начальнику военных сообщений Западного фронта временно командующий ОКЖ заявил, что не обязан предоставлять железнодорожную жандармерию военному начальству даже в прифронтовой зоне и что интересы внутренней безопасности в империи требуют полного подчинения ЖПУЖД исключительно руководству ОКЖ[1217].

Политика эта была связана с деятельностью командира корпуса графа Татищева. 4 февраля 1916 г. начальник штаба ОКЖ Никольский пишет официальное письмо начальнику штаба 8?й армии генералу С. А. Сухомлину, в котором излагает официальную позицию руководства жандармерии: «С приведением армии на военное положение комплектование офицерского состава Отдельного корпуса жандармов прекратилось, а вследствие естественной убыли офицеров за увольнением по болезни в отставку или за смертью в настоящее время образовался значительный некомплект… О назначении на штатные должности офицеров корпуса жандармов и в настоящее время продолжают поступать требования от штабов армий, но командующий корпусом, ввиду приведенных выше обстоятельств, вынужден многие из них отклонять»[1218]. Причем руководство жандармерии пыталось вернуть некоторых офицеров из прикомандирования к армейским структурам обратно к работе в корпусе, но получало отпор со стороны военных[1219]. Политика отказов в командировании одобрялась директором департамента полиции Климовичем, также мотивировавшим их некомплектом[1220]. Лишь для дворцовой контрразведки МВД делало исключение[1221].

Следует отметить, что сами жандармские управления крайне активно вели контрразведывательную деятельность: например, в первой половине 1916 г. из 49 человек, арестованных Витебским ГЖУ по подозрению в контрразведке, только половина (25) были задержаны по представлению КРО северного и западного фронтов, а другая половина (24) – по собственной инициативе жандармского управления[1222]. Особенно активно действовало на данном направлении Кронштадтское ЖУ. С 27 августа 1915 г. по май 1916 г. оно направило Батюшину 285 агентурных сообщений, посвященных в основном прогерманским настроениям, коррупции в армии, недовольствам солдат, нелегальным пересечениям границы, произошедшим волнениям в войсках[1223].

Весной 1916 г. получило огласку дело полковника Клевезата и группы офицеров, арестованных батюшинской контрразведкой и ложно обвиненных в шпионаже в пользу Германии. Один из арестованных – прапорщик Р. Р. Гольст – не выдержал оказанного на него контрразведчиками давления и покончил с собой в камере Рижской городской гауптвахты[1224]. Климович немедленно довел ситуацию до главы правительства Штюрмера: скандал вышел на уровень правительства, и контрразведка передала дело на доследование в Лифляндское ГЖУ, где оно полностью развалилось за недоказанностью, а арестованные были признаны невиновными по всем пунктам обвинения[1225]. Скандал совпал с арестом начальником этого ГЖУ полковником И. А. Леонтьевым четырех агентов КРО за шпионаж в пользу Германии[1226]. Стало очевидно, что в вопросе контроля за КРО руководство политического сыска проводило старую линию.

Одержав верх в борьбе за возрождение военной агентуры, Климович с полного согласия Степанова вернулся к вопросу о контрразведке. В конце мая 1916 г. он поручил начальнику Люблинского ГЖУ полковнику П. П. Осипову подготовить доклад на имя товарища министра внутренних дел по вопросу о постановке контрразведки в частях действующей армии с тем, чтобы выявить слабые стороны ее организации.

В своем докладе Осипов сделал разгромную критику КРО. По утверждению автора, военные власти выбирали начальников КРО по собственному усмотрению, вследствие чего на эти должности назначались нередко офицеры, недостаточно опытные в розыскном деле. Выбор начальников этих отделений и их помощников целесообразно было предоставить командиру корпуса жандармов по соглашению с департаментом полиции. Отсутствовали кадры заблаговременно подготовленных агентов-разведчиков, что вызывало необходимость форсированного комплектования, при котором в агентуру попадали лица, несоответствующие назначению. Выбор разведчиков производился без предварительного сбора точных справок о прошлой деятельности, нравственности и степени политической благонадежности. ГЖУ в этом вопросе помочь не могли, так как у них имелась только политическая агентура, и та в недостаточном числе, чтобы делиться ею с военной контрразведкой.

В школы разведчиков брали лиц, чья благонадежность и пригодность предварительно не была проверена, их слишком поспешно направляли на работу в район неприятельских войск. Приняв во внимание знакомство агентов с приемами контрразведки и личным составом школы, начальники КРО обычно предъявляли ГЖУ требование о высылке заподозренных или непригодных разведчиков из района театра военных действий и даже в отдаленные губернии Сибири. Такие меры вызывали у лиц вполне лояльных, но неуверенных в признании их пригодности после проверки их практической деятельности, опасения поступать в школу.

Задержанные по подозрению в шпионстве преждевременно передавались в распоряжение жандармских управлений для производства расследования, на основании только общих сведений, собранных контрразведчиками без всяких конкретных улик. Наблюдались случаи неосведомленности одного КРО о мерах, предпринятых другим по одному и тому же делу. Например, по делу ликвидации компании «Зингер», были получены телеграфные требования почти одновременно от четырех разведывательных органов. Резиденты, насаживаемые в местностях, которым угрожало занятие неприятелем, набирались спешно из местных жителей, не пожелавших эвакуироваться, из которых многие могли принять на себя эти обязанности исключительно в целях получения авансом денежных субсидий при полной безответственности за дальнейшие свои действия. Поручиться за их добросовестность в условиях войны и за их пригодность в совершенно новой для них обстановке и деятельности не представлялось возможным[1227].

Однако в решение вопроса о реформировании военной контрразведки вновь вмешался Н. С. Батю-шин. Он начал действовать через И. Ф. Манасевича-Мануйлова, работавшего на контрразведку Северного фронта в качестве информатора[1228]. Батюшин был близко знаком со Штюрмером с 1909 г. и пользовался большим доверием[1229]. Зная нелюбовь и откровенно враждебные отношения Климовича с главой правительства, Манасевич начал активно предлагать главе правительства назначить директором департамента полиции Батюшина. По утверждению генерала Лукомского, М. В. Алексеев доверял Батюшину ведение деликатных дел[1230]. Видный контрразведчик Орлов писал: «Генерал Батюшин уверил генерала Пустовойтенко, а этот в свою очередь генерала Алексеева в том, что все неудачи армии зависят от банков, банкиров и промышленников, и вот генералу Батюшину дается поручение «потрусить» банкиров и промышленников. Первым пострадавшим явился Д. Л. Рубинштейн»[1231]. Интересно, что весьма скупо описывая в своих мемуарах дело директора Русско-французского банка Рубинштейна, Батюшин особо подчеркивает близкую дружбу последнего с директором департамента полиции Климовичем[1232]. Занимательное совпадение. В результате обыска у банкира никаких доказательств его шпионской деятельности найдено не было, но контрразведчики на этом не угомонились.

Широкие полномочия Северного КРО были связаны с тем, что в мае 1916 г. по ходатайству Батюшина Алексеев убедил Николая II создать под руководством Николая Степановича специальную оперативно-следственную комиссию по расследованию деятельности столичных банкиров. Реальный контроль за деятельностью новой комиссии имели Рузский и Бонч-Бруевич. Ключевыми ее сотрудниками, кроме В. Г. Орлова, стали полковник Александр Семенович Резанов, Манасевич-Мануйлов, сотрудники столичного КРО Барт и Логвинский, КРО Северного фронта Манасевич-Мануйлов, а также товарищ прокурора Варшавской судебной палаты Василий Дмитриевич Жижин[1233]. Последний в 1915 г. успел поучаствовать в отстранении генерала Бельского с поста главы Варшавского ГЖУ. Интересно, что прапорщик П. Я. Логвинский попал в батюшинскую контрразведку в июне 1916 г. по ходатайству начальника штаба Северного фронта генерала Н. Н. Сиверса, а до этого момента служил офицером для поручений при начальнике штаба Главковерха М. В. Алексеева, командировался в Петроград с его личными поручениями[1234].

Штюрмер даже успел сделать Батюшину предложение возглавить департамент полиции. Однако Николай Степанович отказался от этого поста, не желая расставаться с находившейся в его руках мощной контрразведкой, тем более что в структуре Северного фронта он имел серьезный тыл и поддержку, а должность директора ДП МВД была сопряжена с многочисленными рисками, и потерять ее было несложно. На место директора он порекомендовал своего помощника полковника Резанова, известного коррумпированностью и вымогательством денег на контрразведывательной работе[1235]. Штюрмер одобрил кандидатуру. Оппозиционная газета «Речь» успела уже даже написать о назначении Резанова[1236].

Узнав об интригах Манасевича и Батюшина, товарищ министра внутренних дел Степанов выступил категорически против отставки Климовича. Штюрмеру пришлось отступить[1237]. Надо отметить, что кандидатуру Резанова на должность директора ДП МВД Манасевич предлагал еще Белецкому, в бытность его товарищем министра в начале 1916 г. При этом сам Манасевич «оттенил, что полк. Резанова знает лично. и хорошо к нему относится не только ген. Рузский, но и ген. Алексеев»[1238]. Белецкий кандидатуру Резанова не принял. Таким образом, очевидно, что часть высшего армейского начальства еще с конца 1915 г. настойчиво пыталась провести в руководство полиции своего человека. Летом 1916 г. стало известно, что Штюрмер возжелал сменить главу парижской агентуры Красильникова на Манасевича-Мануйлова, в то время как Климович хотел поставить туда бывшего начальника Петербургского охранного отделения барона М.Ф. фон Котена[1239].

В той ситуации, когда речь шла, по сути, о подчинении политического сыска чинам военной контрразведки, а через Резанова и Батюшина – реально руководству Северного фронта и генералу Рузскому, считавшемуся своим человеком в революционных кругах[1240], серьезную поддержку Климовичу оказали товарищ министра Степанов, начальник Петроградского охранного отделения Глобачев и сенатор Белецкий[1241],– руководство сыска сплотилось.

Не сумев уволить Климовича, Батюшин через Манасевича и Резанова выдвинул идею формирования Канцелярии по политическим вопросам – центрального органа контрразведки, подчиненного непосредственно главе Совета министров[1242]. По проекту, написанному Резановым с правкой Манасевича, все тыловые контрразведки должны были быть переподчинены из ведомства ГУГШ непосредственно Канцелярии по политическим вопросам. Кроме контрразведки канцелярия должна была заняться политической безопасностью в стране в целом. Революционные силы по проекту объявлялись детищем иностранных разведок, и поэтому борьба с ними должна была вестись органами контрразведки при содействии полиции[1243]. Возглавить канцелярию должен был контрразведчик. Это лишало политический сыск во главе с департаментом полиции его основных обязанностей. Штюрмер всецело поддержал идею создания канцелярии[1244].

Учитывая сформировавшееся в руководстве политического сыска убеждение в наличии военного заговора или, по меньшей мере, военной оппозиции, отдавать в руки военной контрразведки внутреннюю безопасность режима представлялось крайне опасным.

Вероятно, атака батюшинской контрразведки на представителей МВД была инспирирована именно генералитетом с ведома начальника штаба Ставки М. В. Алексеева. Он был в курсе подробностей всей операции. Первым «заходом» на генерала Климовича стало дело директора Русско-французского банка Рубинштейна. Штюрмер прямо пишет, что ведение расследования Батюшину поручил Алексеев. Сбором компромата занимался Манасевич-Мануйлов, который, состоя помощником главы правительства и сотрудником контрразведки, имел возможность неофициально налаживать коммуникацию. Он же лично присутствовал при аресте и обыске у Дмитрия Рубинштейна. Батюшин, составив выжимку из манасевичского компромата, сообщил главе правительства о причастности к делу члена совета МВД Гурлянда и директора департамента полиции Климовича. Штюрмер немедленно доложил этот еще сырой материал Николаю II, давая всяческие нелестные характеристики Климовича и требуя его отставки, однако согласия императора не получил[1245].

Второй «заход» осуществлялся уже лично Манасевичем-Мануйловым. За два года работы в батюшинской контрразведке он превратил борьбу со шпионажем в эффективный бизнес, сколотив огромный капитал – 300 тыс. руб.[1246] И этот случай не был единичным в контрразведке. Например, его коллега прапорщик П. Я. Логвинский, по информации журналистов газеты «Русская воля», настолько преуспел в деле борьбы с внутренним врагом империи, что за 9 месяцев службы у Батюшина сколотил состояние в 600 тыс. руб., приобрел квартиры в Москве и Пскове и имел купчую на дом в 350 тыс. руб.[1247] Полагая, что псковская квартира была скорее конспиративной и записанной на него номинально, равно как и сами цифры черных доходов прапорщика завышены, полагаем, что они дают представление о масштабах коррупции в батюшинской контрразведке.

После Рубинштейна следующими жертвами на очереди было четыре банка: Русско-азиатский, Русский для внешней торговли, Сибирский и Соединенный, на каждый из которых шел «сбор» доказательной базы по обвинению в спекуляциях и шпионаже[1248]. Первым контрразведчики взялись за Соединенный банк. Здесь решались две задачи – коммерческая и политическая, так как руководство банка было в тесных родственных отношениях с семьей Хвостовых. Манасевич же и его куратор полковник Резанов по распоряжению Батюшина наблюдали за действиями А. Н. и А. А. Хвостовых[1249]. Однако коррумпированность и опора на связи загубила начинание провокаторов.

Манасевич потребовал у товарища директора московского Соединенного банка И. С. Хвостова 25 тыс. руб., угрожая тем, что в противном случае комиссия Батюшина «обследует» деятельность банка. Но Иван Федорович не рассчитал своих сил. И. С. Хвостов, будучи племянником министра внутренних дел А. А. Хвостова[1250], пожаловался напрямую Климовичу, у которого появился шанс остановить атаку генерала Рузского на МВД. Климович рекомендовал взять шантажиста с поличным. Он уже несколько месяцев вел расследование против Манасевича и контрразведки Северного фронта, собрав информацию по нескольким доказанным фактам шантажа[1251]. Полную поддержку ареста Манасевича высказали товарищ министра внутренних дел Степанов и министр Хвостов, советовавший «действовать решительно»[1252]. 16 августа председатель правления Соединенного банка граф В. С. Татищев выделил для передачи Манасевичу 25 тыс. руб. пятисотенными купюрами. Номера банкнот были заранее переписаны полицией, а их список был отправлен считавшемуся надежным и преданным офицером начальнику Петроградской контрразведки жандармскому подполковнику В. М. Якубову. По предложению Климовича И. С. Хвостов письменно доложил о факте вымогательства начальнику Петроградского военного округа С. С. Хабалову, так как речь шла о действиях сотрудников военной контрразведки в столице[1253]. Таким образом, департамент полиции решил накануне проведения спецоперации заручиться поддержкой некоторых военных чинов во избежание противодействия. 19 августа Хвостов явился на петербургскую квартиру сотрудника контрразведки на Жуковской улице, 47 и лично передал всю сумму, после чего сразу Манасевич был арестован жандармами[1254]. Планы по созданию спецслужбы при Штюрмере под контролем военных провалились. Однако отношения Штюрмера с руководством МВД совершенно испортились[1255]. По личной просьбе генерала Батюшина начало расследования дела Манасевича удалось затянуть до осени[1256]. Однако первые допросы начались уже через три дня после ареста. 22 августа был опрошен И. Ф. Манасевич-Мануйлов, 4 сентября – И. С. Хвостов, а 5 сентября – В. С. Татищев. Дело вел следователь по важнейшим делам Петроградского окружного суда В. Н. Середа. Полученных в ходе дознания сведений было достаточно для привлечения к ответственности всего руководства столичной контрразведки. Выяснилось, что из вымогаемых 25 тыс. часть должна была быть передана членам комиссии, генералу Батюшину и полковнику Рязанову. Сверх этих денег контрразведчики требовали себе долю в бизнесе. В. С. Татищев должен был приехать в Петроград, встретиться с указанными офицерами за хорошим завтраком и предложить им финансовую комбинацию, в результате которой Батюшин и Резанов смогут на двоих заработать еще 25 тыс. руб. сверху первоначальной суммы[1257]. Кроме того, при обыске жандармы обнаружили запись «Дадено Штюрмеру», указывавшую на коррупционную связь сотрудника контрразведки с председателем Совмина[1258].

Доведение расследования до своего логического конца, безусловно, наносило вред престижу высшего руководства армии и могло завершиться крупными кадровыми выводами на уровне Северного фронта. Раз замять скандал не удалось, было принято решение найти виновного. В этой ситуации Ставка пришла на помощь запутавшимся в собственных интригах контрразведчикам, поручив расследование злоупотреблений в историях Мануйлова и Рубинштейна не кому иному, как Н. С. Батюшину, их и инспирировавшему. Уже в начале сентября тот рапортовал о результатах своего молниеносного расследования генералу Рузскому. С точки зрения Батюшина, виновным был не его заместитель Резанов, а руководитель контрразведки штаба Петроградского военного округа жандармский подполковник Якубов. Ему было предъявлено обвинение в превышении полномочий и противодействии работе членам батюшинской комиссии по расследованию дел Рубинштейна и Мануйлова, выразившееся «в расспросах относительно деятельности этих лиц». Иными словами, Якубов, выяснивший сомнительный характер этих дел, позволил себе их обсуждать, чем мог помочь своему старому жандармскому начальству в раскрытии провокации и вымогательств. 14 сентября генерал Н. В. Рузский в личном письме М. Д. Бонч-Бруевичу требовал «произвести расследование о действиях подполк. Якубова в деле Мануйлова и ознакомиться вообще с постановкой контрразведки в штабе Петроградского военного округа»[1259].

Полученные судебным следователем В. Н. Середой сведения были столь серьезны, что и главе правительства, и командованию Северного фронта потребовалось немедленно расправиться с непокорным МВД. Штюрмер обратился непосредственно к императрице Александре Федоровне, сыграв на ее особом отношении к судьбе Распутина, лечившего наследника престола. Глава правительства солгал, что именно Манасевич-Мануйлов отвечал за охрану Распутина и якобы его арест был направлен против «целителя», хотя на самом деле охрана была поручена начальнику Петроградской охранки Глобачеву. Климович вспоминал: «Я очень скоро был обрисован в глазах Царского Села как человек крайне безнадежный, при наличности которого жизнь Распутина может находиться в опасности. Я был охарактеризован как хвостовец»[1260]. Судьба руководства полиции была предрешена. 15 сентября 1916 г. получил отставку Климович, 16 сентября – Хвостов, а в октябре – Степанов. И. С. Хвостову прямо угрожали убийством[1261]. Произошла последняя серьезная перемена в руководстве МВД. Отказавшийся остановить расследование дела Манасевича министр юстиции А. А. Макаров также поплатился должностью[1262]. Ирония судьбы заключалась в том, что сама царица Александра Федоровна активно лоббировала отставку Хвостова и Климовича[1263]. 6 ноября 1916 г. член Государственного совета от группы правых Н. А. Зверев прямо писал по поводу действий Штюрмера своему коллеге графу С. Д. Шереметеву: «Нельзя безнаказанно приближать к себе людей с уголовным прошлым, вроде Мануйлова. Нельзя, наконец, ради подобных господ устранять людей безупречных и чистых, как А. А. Хвостов. Что посеешь, то и пожнешь. На мой взгляд, Борис Владимирович – человек уже оконченный»[1264].

Следственные действия по делу о вымогательстве денег у Соединенного банка продолжались до самой революции. Измученный противостоянием с батюшинской контрразведкой, которая пыталась спасти свою испорченную репутацию, 16 февраля 1917 г. директор Соединенного банка В. С. Татищев обратился к Николаю II с личным письмом. Указывая на факты давления контрразведчиков на деловые круги, он просил передать ведения дела другим следователям и оградить его от вмешательства контрразведчиков. «Применяемые комиссией генерала Батюшина меры, постоянно угрожающие чести и доброму имени совершенно невинных людей, своей недостаточной обоснованностью и резкостью вызывают неуверенность за будущее в среде торгово-промышленных кругов Москвы», – писал Татищев[1265]. Информационный эффект от скандала получился на руку только думским политикам: и Штюрмер, и военные оказались дискредитированы, представители деловых кругов были напуганы и настроены против правительства, а активно защищавшие самодержавие и противостоявшие легальной оппозиции чиновники были уволены.

Финалом этой «пьесы» стала отставка Штюрмера с поста председателя Совета министров 10 ноября 1916 года. Определенные усилия к ней приложили и кадеты, которые публично возмущались отставке Хвостова и Климовича, инспирированной главой правительства. Кампания в прессе и в Думе была направлена на максимальное очернение Штюрмера. Журналисты постоянно педалировали его связи с Манасевичем-Мануйловым и банкирским домом Рубинштейна[1266].

Новым главой Совета министров стал Александр Федорович Трепов. Уже на следующий день, 11 ноября, на квартире видного деятеля кадетской партии Н. М. Кишкина состоялось заседание Московского комитета партии, созванное по инициативе Милюкова. Несмотря на отсутствие надежды провести в новое правительство представителей общественности, кадеты уже саму отставку считали большой победой, за которой должна была последовать полная капитуляция правительства. Обсуждался и вопрос сотрудничества с руководством армии. В одном из выступлений была высказана точка зрения, что, «почуяв первые всплески подымающейся народной волны, Ставка струсила и быстро стала искать путей примирения с Государственной думой»[1267].

Кадеты полагали использовать опасения генералитета нарастающей волной недовольства для понуждения царя к созданию ответственного перед Думой министерства. 28 ноября 1916 г. начальник Московской охранки Мартынов писал заведующему Особым отделом управления дворцового коменданта, что московские кадеты в качестве имитации народного возмущения планируют «инсценировать» единовременное решительное оппозиционное выступление общественности – Земского и Городского союзов, военно-промышленных комитетов, университетов и сословных учреждений[1268].

Но защищать режим было уже некому. Начальник штаба ОКЖ генерал-майор Никольский в разговоре с протопресвитером армии и флота Георгием Шавельским в конце октября – начале ноября 1916 г. так оценивал сложившуюся политическую ситуацию после отставки Климовича: «Вы не можете представить, какой хаос в правительстве… Кажется, все делается, чтобы государственная машина остановилась, и если еще вертится колесо ее, то только потому, что раньше она была хорошо заведена. Мы живем на вулкане. Месяц тому назад можно было поправить дело. А сейчас… боюсь, что уже поздно. Может быть, уже никакие меры не помогут спасти нас от катастрофы»[1269]. Шавельский встретился с Николаем II и сообщил о том, что армия ненадежна, а в гвардии прямо говорят о необходимости государственного переворота. В подтверждение своих слов он привел аналогичные мнения генерала В. П. Никольского и товарища министра внутренних дел В. М. Волконского. Император предупреждение проигнорировал, а императрица вообще высказала свое возмущение[1270].