Сергеев Александр Иванович

         Сергеев Александр Иванович

В сентябре 1941 г. наша часть прибыла непосредственно под Ленинград - на аэродром Ковалёво-Всеволжск. То есть мы, все те, кто из-под Луки, из-под Тосно бежали и остались живы, прибыли туда. Нас тогда сначала направили в Ленинград. Нам тогда сказали: «Идите оформляйтесь через Фрунзенский военкомат». Мы ещё удивлялись тому, говорили: «А почему через Фрунзенский? Мы же и так военные». «Всё равно, - сказали нам, - надо через этот военкомат, а это как раз связано...» Тогда в Ленинграде было много районов, и в каждом из них был военкомат: Фрунзенский, Чкаловский, Василеостровский. Когда мы прибыли в военкомат, то сказали, что ещё со вчерашнего ужина кушать хотим. Нам сказали: «Сейчас вас накормим, и пойдёте туда-то, туда-то». А через день-два мы начали какую-то комиссию проходить. Но у меня ничего, кроме комсомольского билета, с собой не было. Там же как получилось? Документы остались в штабе. Их повезли на машине, а нам сказали: «А вы добирайтесь пешком!» И вот мы с Тосно шли лесами. Через сутки, как сейчас помню, Лужский рубеж прошли. Около Веймарна на поезд посадили. Нас там бомбили. А потом прибыли в Ленинград. Там нас встретил Гугель. Еврей, но хороший человек. Ему было лет 30. Он очень много хорошего сделал для блокадников, чтобы сохранить им жизнь. И он нас направил на аэродром Ковалёво. Рядом с нами были Бернгардовка, Всеволжск. Я видел издалека, как горели Бадаевские склады. А ведь были такие люди, которые подделывали документы и вместо того, чтобы идти на завод танки ремонтировать, отправлялись на Ли-2 на Большую землю.

Тогда туда, на аэродром Ковалёво, стали поступать новые машины: «истребки» МиГ-3 и ЛаГГ-1, а также «чайки» - самолёты И-16, двухкрылые, все эти машины - винтомоторные. К тому времени я уже стал квалифицированным оружейником. Но ШМАС так и не закончил - обучение там должно было продолжаться полтора года. Я, например, знал все стволы истребительного вооружения. Как сейчас помню, ШКАСы - калибр 7,62, Шваки - 20 миллиметров, Березина - 12,7 миллиметра, УБС.

Помню, наши транспортные самолёты (машины Ли-2, «Дугласы», санитарные и тяжёлые ТБ) сопровождали своим прикрытием через лес по Ладожскому озеру эвакуированных людей и ценные грузы, которые направлялись в Тихвин и Вологду. Даже Совет Ленинградского фронта. От нас требовали невозможное, но мы справлялись: как технический состав, так и лётчики проявляли героизм. Помню, где-то в октябре - ноябре 1941 года немцы остановились и окопались. Но мороз им помешал, и они выдохлись. Мороз достигал минус 40-43 градуса. Было очень трудно воевать под Ленинградом, особенно ополченцам. Как гражданские, так и мы, военные, сделали очень многое для того, чтобы наши «ястребки» летали, а их вооружение - и пушки и пулемёты - безотказно работало. Командовал авиацией нашего фронта генерал Новиков. С нашего самолёта лётчики с истребительного полка каждый день сбивали самолёты противника, а я на фюзеляже самолёта отмечал каждый сбитый самолёт - рисовал на борте красную звёздочку. Тогда с наших аэродромов взлетали многие знаменитые лётчики и совершали подвиги. Так, например, в районе Пскова лётчики-истребители, все - младшие лейтенанты, Пётр Харитонов, Иван Мясников, Михаил Жуков и Сергей Жуков таранили вражеские истребители. И они первыми во время войны были представлены к званию Героя Советского Союза. Ещё тараны у нас совершили капитан Л. Михайлов, лейтенант А. Лукьянов и старшина Николай Томин, которые совершили таран почти как японские камикадзе. Это был моральный фактор, который явно недооценило фашистское люфтваффе и его генералы. Но это были те, кто сделал таран. А я непосредственно обслуживал самолёты Игоря Каберова и Пети Бринько. Были у нас такие лётчики, как Преображенский, Полунин, Хохлов... Бринько потом погиб под Ленинградом, ещё в 1941 году. Мне об этом сообщили, когда я уже лежал в госпитале в Вологде. Но так ничего такого особенного, многих аэродромов мы не видели: нас не отпускали. Наша задача была такая: чтобы пулемёты работали хорошо.

Мне пришлось служить на аэродроме, когда наши лётчики-истребители прикрывали «Дорогу жизни» под Ладожским озером. Слёзы капают у меня с глаз, когда я вспоминаю об этом. Но расскажу всё о том, что осталось в памяти. Придёт, помню, эшелон с Ленинграда на станцию Войбаколо. Люди были полумёртвыми и худыми. Когда мы, военные, были свободны, ну, когда не было боевых вылетов на прикрытие бомбардировщиков, мы выгружали их. Потом их отправляли дальше в тыл на машинах «ЗИС-5» и «ГАЗ-АА» (знаменитые «полуторки»). А лёд, между прочим, тогда был не очень толстым на Ладоге. Часто немцы с другой стороны вели обстрел по машинам эвакуированных. Дорога по льду Ладожского озера была отмечена флажками. Она была вся в полыньях, потому что немцы постоянно стреляли по этой трассе из орудий. Наши «ястребки» ничем не могли им помочь: то была плохая видимость погоды, то обрабатывали другой объект поражения.

Жили мы тоже в очень непростых условиях. Нашим жилищем были ледяные наземные шалаши. Я сам такой шалаш делал. На четырёх жердях ставилась палатка. Кругом, сверху и по бокам клалась хвоя - ветки с еловых деревьев. Также внутри, кругом и сверху накрывали брезентом. Весь этот дом-шалаш посыпался толстым слоем снега. Внутри шалаша из жёрдочек делали что-то вроде широких скамеек, на которые клали лапы ёлочные. Брезент заменял нам постель и одеяло. Обмундирование наше было полностью ватным. Всегда не хватало валенок, не говоря уже о лётных унтах. Внутри такой «фазенды» помещалась железная керосиновая бочка от горюче-смазочных материалов, которая переоборудовалась под печку. Топили её дровами, которые всегда были сырыми. Но мы могли подлить на эти дрова немного бензину, и они горели тогда. Но тогда всё было очень строго, везде соблюдалась осторожность! Дым шёл наверх через цементную трубу. Часто немцы, видя дым, открывали по аэродрому артиллерийский обстрел. Поэтому топились «фазенды» аккуратно, а большой слой еловых лап маскировал дым, и он уносился счастливым ветром. Ещё самое тяжёлое в 1941 году для нас было то, что у нас не было каптёрок, где бы мы, оружейники, могли бы смазывать и разбирать пулемёты и всегда бы были готовы обеспечить надёжные вылеты истребителей. Самолёт заносился в ангар, и там мы прямо приводили его в порядок. Затаскивали самолёт за плоскости обычно по четыре, по пять, по шесть человек.

Потом наступил 1942 год. Ленинград находился в полной изоляции от Родины. А по Ладоге днём и ночью с Большой земли через северную дорогу с Тихвина и Вологды непрерывно шли грузы в блокадный Ленинград.

- Александр Иванович, когда ты находился в Ленинградской блокаде, насколько сильно коснулся тебя голод? И такой вопрос: были ли такое, чтобы вас подкармливали?

Ну, трупы у нас складывались штабелями. Их не успевали вывозить. Вот ты задал интересный вопрос: подкармливали ли нас? Когда в Ленинградской блокаде мы были, этого не было. А вот когда служили на аэродроме в Ковалёво, то там - да, нас подкармливали. Это было на Ладожском озере. Там принимали грузы от грабарей и перекладывали на железнодорожные вагоны. Грабарь - это мужик, который возил эти продукты на лошади. Возили, помню, такие туши с мясом. Всё это везли в Ленинград, где люди умирали с голоду.

- Сейчас говорят, что в Ленинграде в те годы даже людоедство было.

Совершенно верно! Уже с октября месяца люди умирали, а когда они умирали, ленинградцы резали их на куски и варили из них холодцы. Я и сам даже кушал. Мне тяжело об этом вспоминать. Но, сейчас успокоюсь, расскажу тебе. Я сделал два или три вылета, гонял немецких «Мессершмиттов» со своего ШКАСа. Потом, когда отстрелял, сказал: «Командир, у меня ящик пустой!» А потом мы с одним офицером пошли на рынок. Там торговали финны. Офицер мне сказал: «Пойдём за сахаром. Надо сходить! Ты финский знаешь, вот и пошли». И там на рынке, помимо сахара, нам дали противень холодца. Но они не на финском, а на карельском языке говорили. И когда мы и некоторые другие офицеры начали есть этот холодец... Ой, не могу вспоминать! В общем, там было много лука, всё было наперчёно. И когда мы сколько-то его съели, то я увидел пальчики младенца. Вроде как было два пальца детских! Но у меня тоже пальцы были маленькие, вроде бы как детские. Моя жена иногда смотрит на руки и говорит: «Ведь ты, милый, не работал». Я говорю: «У меня ум работал». Если говорить о людоедстве, то могу ещё вот что сказать: у меня мамин брат был съеден до рёбер. А жена полгода после этого получала на него продовольственные карточки. А потом её расстреляли. У сестры Зины, которая была с 1920 года, в блокаду умер сын от голода. Она после этого ушла воевать к Говорову на Ленинградский фронт.

- В самом Ленинграде тебе приходилось бывать?

Приходилось. Однажды, помню, нас, четыре-три человека, в качестве охраны с Ковалёво повезли в Смольный. Но нас в сам Смольный не пустили, оставили в качестве охраны. А кто он был такой, ну человек, которого мы охраняли? Так и не знаю. Но вообще я хоть и в самом центре города не служил, а всё же блокаду эту пережил. На окраине города были такие места, как Ковалёво, Бернгардовка, Всеволжск, - я там как раз и служил. А Бадаевские склады знаменитые, которые горели, вообще были за домами мне видны.

- А как ты выбыл из блокадного Ленинграда?

К тому времени я заболел дистрофией, получил обморожение ног, ходить уже практически не мог. Я даже кровью писал. И писал так по две-три капельки в час. Весил я всего 50 килограммов, это голые кости были. В феврале месяце 1942 года нас, чуть больше двадцати человек, ну то есть больных, обмороженных и раненых, решили эвакуировать. Кстати, когда меня эвакуировали, мне и сказали номер части, которую мы обслуживали: 27-й истребительный авиаполк Военно-Воздушных Сил КБФ. Больше я ничего не знал: ни командиров, ни лётчиков. Мы только знали: пулемёт такой-то, лейтенант такой-то в петлицах. В общем, решили нас эвакуировать. Я уже тогда, можно сказать, подыхал, был почти что безнадёжно больным. И вот тогда меня решили отправить на Большую землю. Ну а отправили как? Посадили нас сначала на «ЗИС-5» между ящиками, провезли через Ладожское озеро, потом посадили в телячьи вагоны и повезли в Вологду. Помню, ночью 23 февраля мы попали в промежуточный госпиталь в городе Тихвин. Нам была оказана своевременная медицинская помощь и выдано питание. Помню, там, на станции Тихвин, и ещё на двух станциях - Бадаево и Череповецк, пока мы ехали, немцы нас так бомбили, что дай Боже. Сначала «рама» появлялась, самолёт-разведчик ихний. А через 40 минут прилетали бомбить уже ихние самолёты. Но им же сообщали, что пойдёт такой-то такой-то эшелон. Я до сих пор удивляюсь: как мы остались тогда живы. Когда бомбёжка закончилась, стояло четыре-пять вагонов всего, остальные были опрокинутыми. Нас туда всех, кто остался жив, запихнули и повезли дальше. А ровно через пять дней, то есть 1 марта, нас встретила вологодская земля. Мы были тогда голодные, без сознания. У меня ноги были опухшими. Нам ещё уколы сделали. И знаешь, зачем уколы нам эти делали? Потому что думали, что в Ленинграде будет эпидемия. Гитлер на это ведь и рассчитывал: если голодной смертью не умрёт город, так, значит, от эпидемии умрёт. И в Ленинграде кое-где было загажено в подъездах.

Я попал в гражданский госпиталь Сухонского речного пароходства - СУХУР мы его называли.

Интервью и лит. обработка И. Вершинина