Одна казачья история
Одна казачья история
Мой полевой заведующий хозяйством, есаул Краморов, ввиду наших общих отступлений, оторвался от полка и потерял с ним связь.
Приготовив фураж для полка и оставив сенной обоз в одном из сел, он на легких городских санках, в которых едва могло поместиться три человека, выехал в Старый Оскол, предполагая, что его полк должен быть там.
В санках, в упряжке, был его собственный строевой конь образца кавалерийских полков — высокий, сильный и в отличном состоянии. С ним был его родной брат-студент и больной подпоручик-пулеметчик, житель Ставрополя.
Краморов, сподвижник Шкуро в его первых восстаниях на Кубани, был опытный и храбрый воин. При себе в санках он имел ручной пулемет системы «Льюиса». Я как-то подтрунил над ним, над его вооружением при обозе, но он невозмутимо ответил:
— Ничего, господин полковник. Все может случиться. А ежели при мне пулемет, то я ничего не боюсь, даже если на меня и наскочат красные.
Подтрунивали над ним и офицеры, старые «хопры», за его нескладный вахмистерский язык и манеры воинского обращения. Но все они были очень довольны, в особенности я, как он энергично и умело доставал фураж для полка. В нем сказался старый опытный вахмистр сотни — в отношении заботы о лошадях. И вот здесь, как дельный служака, он, приготовив фураж, поехал вперед, чтобы разыскать свой полк и накормить его.
Навстречу им шла конница. И когда Краморов узнал, что это красные, было уже поздно…
Повернув назад и пустив своего мощного коня полным карьером, отстреливаясь из пулемета, уйти было нельзя. Головные дозоры красных, стреляя на карьере, убили брата. Он вывалился из санок. Больной офицер-подпоручик также вывалился из них. Сам есаул Краморов успел вскочить в село. Бросил санки, вбежал в хату крестьянина и, идя на риск, рассказал ему, кто он, просил дать ему крестьянскую одежду и спрятать его. И добрый крестьянин спас неизвестного ему офицера-казака.
В село вошел полк красной конницы и расположился по квартирам. Краморов идет на следующий риск. Этот полк состоял почти полностью из донских казаков. Им командовал бывший вахмистр-донец. Краморов явился к нему и сообщил, что он есть крестьянин, выгнан был белыми в подводы… и от которых сбежал. Теперь он хочет поступить в ряды Красной армии, чтобы сражаться против белых…
Догадался ли красный донец-вахмистр, кто перед ним стоит? Понял ли он Краморова, как казак казака? Краморов этого не определил, но командир отнесся к нему сочувственно, дал ему коня с седлом и зачислил к себе в ординарцы. Краморов сказал, что его фамилия «Шаталов».
Наша дивизия отступала. Прошло дней десять. О гибели Краморова с обозом было забыто по ходу тревожного времени. По пути дивизия остановилась на короткий привал в маленьком хуторке. В крайней хате генерал Шифнер-Маркевич со старшими офицерами, рассматривая карту, информирует о положении фронта. Неожиданно открывается дверь и входит донской генерал со своими офицерами. Это был Генерального штаба генерал Калинин, начальник 10-й Донской казачьей дивизии. Его дивизия подошла к нам с северо-востока. Генералы познакомились, и Шифнер-Маркевич с Калининым обратились к карте.
От холода небольшая комната наполнилась офицерами, кубанцами и донцами. Все закурили в тепле. Чад и дым коромыслом окутали всех…
Генерал Калинин говорит Шифнер-Маркевичу, что он был начальником штаба в 4-м Донском корпусе у генерала Мамантова в его рейде по тылам красных, критикует Мамантова, что он не слушался советов своего начальника штаба и, сидя в экипаже, запряженном тройкой лошадей, впереди полков, ходил в атаку. При этом генерал Калинин показал, как именно Мамантов сидел в экипаже — «откинувшись назад»…
Шифнер-Маркевичу явно не нравится этот разговор, и он предлагает еще рассмотреть карту. Не нравится и мне критика Калинина своего храброго начальника. Да и мне показалось, что идти в конную атаку в экипаже, и впереди полков, более опасно, чем сидя верхом. Подстрелена ли будет упряжная лошадь, или сломается колесо в экипаже — что тогда делать, если красные отобьют атаку? И мне генерал Мамантов очень понравился и оригинальностью, и, определенно, своей смелостью.
В комнате, единственной в хате, наполненной офицерами в шубах, в шинелях, в папахах, почти всеми курящими, было тесно и душно. От дымного чада — полумрак.
— Господин полковник, разрешите зайти? — слышу я что-то очень знакомый голос через открывшуюся дверь, но не могу узнать — кто это? И не знаю, к кому он направлен, при наличии в комнате двух генералов и нескольких полковников.
Кто это там мешает нам? — как никогда нервно бросает к двери генерал Шифнер-Маркевич, явно недовольный словами генерала Калинина о Мамантове.
— Ваше превосходительство! Я есаул Краморов… бежал из красного плена… Разрешите мне явиться своему командиру полка полковнику Елисееву? — вдруг слышим мы.
Все невольно повернулись к двери.
— От красных?., когда?.. Идите сюда! — быстро произносит Шифнер-Маркевич, выпрямившись от карты на столике.
Краморов, широкими своими плечами раздвигая толпу офицеров, приблизился и отрапортовал по-воински так, словно он прибыл из отпуска, а не бежал из красного плена, куда попал так трагически. И он рассказал то, что здесь написано, добавив, что — посланный с донесением куда-то — переменил направление и скрылся. И достиг своего казачьего стана — «на вражеском коне», как поется в одной из казачьих песен. После ознакомления с положением на фронте дивизии выступили: 10-я Донская на юго-восток, а наша 1-я Кавказская казачья — на запад.
Нелишне сказать о личностях. Генерал Калинин — выше среднего роста, стройный и воински подтянутый. Ему тогда было, думаю, не свыше 40 лет. В марте и апреле 1920 года он отходил в составе 4-го Донского корпуса на Туапсе — Сочи-Адлер и играл положительную роль в спасении своих донских казаков и их семейств в этом районе. Потом проживал в Париже. Там мы не раз встречались. В Париже он и умер.
Есаул Краморов, инвалид, проживал также в Париже. Своего соратника я не раз поддерживал. Он всегда был бодр духом. Расстался с ним в 1949 году, уезжая в Америку. О Шифнер-Маркевиче еще много будет мною написано.