На фронт — к Воронежу
На фронт — к Воронежу
В последних числах сентября, погрузив лошадей на станции Кавказская, со своим конным вестовым-сверстником, бывшим старшим урядником Конвоя Его Величества Тимофеем Сальниковым, мы ждали отхода поезда на Ростов.
На этой станции нашей Кавказской станицы мы увидели толпы пленных красноармейцев — грязных, отрепанных и, думаю, голодных. Вид их был неприятный. Я даже подумал: «Отчего их не отправили в запасные батальоны. Накормив и одев — почему не использовали людской материал?»
До Ростова ехали как по родной земле. Кругом довольство, знакомые картинки и знакомые типы людей.
От Ростова поезд направили на запад, на Таганрог, и пред нами появилась чужая и незнакомая степь. На железнодорожных мостах часовые солдаты говорили нам, что здесь не совсем спокойно.
Вот и Таганрог. Поезд дальше не идет, и я осматриваю этот чистенький белокаменный приморский городок, такой тихий, словно и нет войны. Здесь Ставка главнокомандующего генерала Деникина. Таганрог — родина Чехова, почему его и интересно осмотреть.
Мы в Харькове. Вновь долгая остановка поезда. Иду в город. Улицы многолюдны. Много военных. Странно было видеть и слышать на углах поющих кобзарей-слепцов. На улице встречаю сотника-шкуринца в волчьей папахе. Узнав, что я еду в корпус Шкуро — он был очень активным моим проводником по городу.
Но… окончился тыл. Наш поезд вошел в прифронтовую полосу. Начиная с Валуйки и до станции Лиски наш товарный поезд шел в зоне, словно оккупированный пленными красноармейцами. На каждой станции их были толпы — грязных, голодных, предоставленных самим себе — слоняющихся, спящих тут же, апатичных, но не злобных на вид. Если бы не коменданты станций в своих красных фуражках и с погонами, как единственные представители власти, можно было подумать, что поезд двигается по советской территории. Здесь, на всех этих станциях, была разбросана целая Красная армия. Мне казалось, что она, взбунтовавшись, даже и без оружия могла бы легко взять власть в свои руки.
Вся эта масса пленных, предоставленных самим себе, явно голодных, вызывала во мне человеческую жалость к ним, как и возмущение нашими порядками в тылу.
На одной из больших узловых станций вижу длинные пассажирские составы поездов. В вагонах яркое освещение. В них много офицеров и сестер милосердия. Звучит пианино. Я впервые вижу подобное зрелище в прифронтовой полосе, почему и спрашиваю первого попавшегося офицера-добровольца в цветной фуражке:
— Что это?
— Это поезд N-ского полка! — отвечает он отчетливо, как о нормальном явлении.
Стоит и еще один поезд, но в нем большинство товарных вагонов. Пассажирские вагоны не так ярко освещены.
— Это поезд генерала Шкуро… — докладывает мне казачья папаха.
— Кто его начальник?., и где он? — спрашиваю папаху в темноте ночи.
Передо мною вырастает фигура хорунжего в волчьей папахе. Он хотя и отчетлив, но во всем виден простой служака.
— Генерал Шкуро проследовал вперед в одном вагоне, а поезд он оставил здесь, со всеми запасами для своего корпуса, — докладывает он мне.
Все вагоны на замках. Видимо, интендантство. А что в них — мне не известно. Хорунжий с казаками — страж поезда.
Этот перегон в 200 верст, с бесчисленными толпами пленных на станциях, с крестьянами-мешочниками, с убогими женщинами-крестьянками, также мешочницами, с полным произволом над ними едущих белых воинских чинов, отбирающих у них муку лично для себя, произвел на меня удручающее впечатление. Мы ехали будто по зачумленной зоне, объятой уже голодом, карательными отрядами и произволом. И это было в самом ближайшем тылу фронта, где все должно быть точно и крепкая поддержка. И я вспомнил, с каким удовольствием и радужными надеждами там, в тылу, смотрели многие, и я лично, на передвигающуюся «линию фронта» на больших картах, показываемую толстым шнуром агитационных пунктов… И этот толстый шнур, обозначавший на карте «передвижение вперед, к Москве красной, фронт белых войск», был словно нашей живительной артерией. И его передвижение вверх, на север, было так приятно!..
Его передвинули… но никто там, в тылу, не знал, а может быть, и не хотел знать — что же дала белая власть тем, кто остался теперь к югу от этого магического толстого шнура?
У меня в душе от всего этого сложилось нехорошее чувство. И это чувство было — чувство страха перед пустотой.
Вот так знакомая мне станция Лиски. Сколько раз мы, юнкера, проезжали этот длинный низенький железнодорожный вокзал, где должна быть нам пересадка!
И хотя здесь всегда было грязно, на перроне всегда была давка от праздношатающей молодежи, а позади вокзала было грязное село-городок, откуда неприятно пахло кислыми крестьянскими щами, — мы были всегда так рады, достигнув из Оренбурга этой станции Лиски. За нею вскоре начинались земли войска Донского, и мы вступали в свой казачий рай, где даже и кизячий острый запах из дымившихся труб был так дорог и приятен.
И вот теперь я на этой нашей «милой юнкерской станции Лиски». Но ее не узнать! Вихрь разрушения войной прошел здесь особенно остро. Узловая железнодорожная станция каждому врагу нужна. Она, видимо, упорно защищалась красными. Постройки сильно пострадали от артиллерийского огня. А через Дон подорван мост. Сейчас ее занимают небольшие донские части и немного терских казаков. Отсюда и до самого Воронежа тянется фронт. Вдали слышны орудийные выстрелы. Конные донские казаки, с полным седельным вьюком, в серых шинелях, на крепких лошадях, следовали на восток. За ними шли двуколки, нагруженные мешками и фуражем. Было уже холодно. Наступил октябрь месяц. Дул холодный восточный ветер. Было серо-серо и неуютно кругом. И вся эта суровая картина войны предстала передо мною во всей своей неприглядной наготе. Я уже отвык от нее, так как не был на фронте ровно пять месяцев. Да и весенний фронт в ставропольских и астраханских степях, когда ярко светит согревающее солнышко, растет и радуется трава, щебечет жаворонок в поднебесье и казак-воин радостно снимает с плеч свой кожух и ввязывает в торока седла, — это совсем не то, что вижу я теперь, по осени.
И путь наш «до Москвы» показался мне бесконечно долгим, трудным и совсем не тем, каким казался в вечно праздном и ликующем Екатеринодаре.
Железнодорожный мост через Дон взорван красными, но не сильно. «Быки» все целы, и только на первом пролете, у самого берега, взорвана передняя часть рамы. Ее уже починили. Комендант станции доложил, что путь до Воронежа не безопасен от красных. И генерал Шкуро, возвращавшийся из отпуска с потушенными огнями и на авось, в одном вагоне при паровозе, ночью выехал в Воронеж и прибыл туда благополучно.
Инженер, осмотревший починенный мост и тяжесть нашего состава поезда, черепашьим шагом пропустил его через мост, и мы к ночи двинулись также на Воронеж. Это было 5 октября 1919 года.