Под Дебальцевом

Под Дебальцевом

Генерал Шифнер-Маркевич куда-то временно отлучился. За него остался начальник штаба дивизии, Генерального штаба полковник Соколовский. Жидкими лавами он держит дивизию на позиции севернее железнодорожного полотна Луганск — Дебальцево, верстах в пяти восточнее последнего.

Наступили вновь холода. Было очень снежно. Стояли настоящие декабрьские морозы. Дивизия мерзнет в снегу. Уже вечерело. Мелкая снежная завируха, называемая «крупою», назойливо била казакам в лицо. Противника мы не видели, ощущая лишь полет его пуль над головами. Почему мы стоим? — нам не было известно. В редких лавах мрачно сидел на коне и наш начальник дивизии полковник Соколовский, закутанный по глаза башлыком.

— Почему мы стоим?.. Чего мы ждем? — подъехав к нему, спросили мы с Соламахиным — командиры полков.

— Приказано… — единственным словом удостоил нас ответом наш мрачный временный начальник.

И мы, не смея нарушать «боевого приказа», отъехали к своим частям.

И вот в этот печальный, скучный, нудный морозный день со снежной завирухой «крупой», клонящийся к вечеру, когда, казалось, наша дивизия, не более 500 коней, была забыта всеми, на крупной рыси подошел вновь тот же хорунжий Мельников от моего Сводно-Хоперского полка, державший живую связь с генералом Фостиковым. Со станции Чернухина он передал словесный приказ Фостикова: «Дивизии немедленно отходить через Дебальцево, на Ольховатку. Дебальцево защищаться не будет. Его надо пройти как можно скорее, чтобы избегнуть могущего обстрела со стороны рабочих».

Мне и Соламахину хорунжий Мельников восторженно отзывается о Фостикове как о распорядительном и энергичном молодом генерале:

— Сам лично, везде!.. Сам распоряжается! И все быстро, энергично! У него полный порядок! — поясняет он.

Полковник Соламахин доволен этим отзывом о своем друге, генерале Фостикове, и говорит мне:

— Наконец-то Мише пришлось водить дивизии на местности… а то мы с ним в Петрограде, в академии Генерального штаба, водили даже корпуса… но только по картам.

Дебальцево зловеще светило бесчисленными огнями своих бесчисленных железнодорожных построек. Мы в него не зашли и пересекли многочисленные пути, раскинутые как паутина восточнее города. Два или три наших бронепоезда Добровольческой армии, как загнанные звери, фланировали на этих путях, охраняя порядок.

Я смотрел на их грозный вид в ночи, пышущий паром и лязгом колес, с суровым дыханием их паровозов, и думал: «Как они не заблудятся в этой паутине рельс?» И от их грозного вида на сердце стало приятно. Мы еще сильны — думалось тогда.

Поздно ночью дивизия прибыла в Ольховатку. Это было 16 декабря. На этом пути мы вновь столкнулись со многими пехотными частями, отступавшими, как и мы, на юг. Бесчисленные обозы двигались безостановочно. Под Ольховаткой встретили нашу 2-ю Кубанскую пластунскую бригаду генерала Геймана.[249]

Наутро следующего дня она стояла густой массой своих казаков где-то вдали. Проезжая — вижу пост казаков, состоявший из так хорошо знакомых мне людей по 1-му Кавказскому полку. Они казаки станицы Новолокинской. Все крупные, сильные. Все сверстники лше годами, прихода в полк в январе 1914 года. Такая приятная встреча «в чужом краю»… Среди них, старшим, казак Птухин. Все они были в 6-й сотне есаула H.A. Флейшера[250]1914–1916 годов. Потом сотней командовал есаул И,Т. Бабаев,[251] после наш сверстник подъесаул A.C. Некрасов.[252] С этими казаками пробыл в родном полку всю Великую войну. В Турции тогда много невзгод было испытано. Теперь уже конец Гражданской войны, и я вижу их все теми же «рядовыми казаками»… то есть никто из них не имеет звания, даже приказного. Это за две-то войны! Такая скромность казаков, как и… какое невнимание начальников?!

Я им об этом ничего не сказал, а только спросил:

— Не страшно быть в пластунах?

Мне всегда казалось, что в пешем строе вести бой опасно. Как бы беспомощно. То ли дело конная атака! Или конные маневры — обход ли противника или даже отход, отступление. Все можно и нужно делать быстро, сноровисто. А в пешем строе — одна медлительность, пассивность и даже опасность при отступлении. Так думал всегда конник.

— Никак нет, господин полковник! — вдруг дружески, с улыбкой отвечают они, мои родные кавказцы-сверстники. — И не страшно и спокойней даже… и меньше забот без коня, — добавляют они, рядовые казаки, участники двух долгих войн и… ничем не награжденные.