Как была опрокинута русская кавалерия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Как была опрокинута русская кавалерия

Вероятно рекордное количество вопросов, касающихся случившегося на поле под Балаклавой, так или иначе связано с тем, как сравнительно немногочисленным и уже порядком избитым английским кавалеристам удалось опрокинуть и, более того, заставить отступать в беспорядке сначала русских казаков, а затем и гусар. Притом сделала это даже не целая бригада, и даже не ее первая линия, а единственный не самый многочисленный полк — 11-й гусарский.

Начнем с неожиданного: а такая ли уж трагедия — случившееся? На самом деле, нет. Я уже высказывал свое мнение, что гусарам и казакам вообще следовало уступить оставшимся нескольким десяткам дорогу, ибо толку от их пребывания в глубоком тылу русских войск не было никакого. Ну порезвились бы немного, да и сдались, или, в лучшем случае, «огородами» пробирались бы к своим. Ничего подобного рейдам Джона Моргана[34] у них бы все равно не получилось (даже сравнивать смешно), а все, что меньше, было бесполезной тратой времени, людей и лошадей.

Все горячие споры на тему, кто трус, а кто герой, кто побежал, а кто догонял, в своей сути не имеют под собой никакого смысла. Скорее всего, они порождены возникновением той самой легенды о героической атаке Легкой бригады, от фантазий которой мы не можем избавиться до настоящего времени. Это объяснимо, это кажется красивым. Хотя не могу представить, что может быть красивого в оторванных головах, разбросанных мозгах, разорванных телах с выпавшими грязными кишками и умирающими в жутких страданиях животными.

Восхищаться до обильного слюноотделения подобной картиной может или патологический трус, или просто недалекий человек. В принципе, весь миф о Легкой бригаде на подобную публику и был рассчитан.

Для многих людей в их представлении бой — это исключительно истребление себе подобных. Могу разочаровать, это далеко не так. Еще ни один командир не ставил задачу своему подразделению примерно так: уничтожить столько-то человек, убить столько-то, ранить, контузить и т. д. Это глупость. Задача сражения — нечто другое, гораздо более сложное и имеющее самые разные формы.

Так как здесь не место для лекций по тактике, мы эту тему остановим и вернемся на поле Балаклавского сражения, где выжившие после шквала картечи (упростим понятие шрапнельных пуль) английские кавалеристы вот-вот столкнутся с русскими.

Так вот, повторюсь, мое субъективное мнение, что русским изначально нужно было эту кучку несчастных пропустить мимо себя и оставить в покое. Они и так были обречены. И ошибка Рыжова не в том, что он не так или не там кого-то поставил, а в том, что команды эскадронам сделать это организованно опоздали. Или не прозвучали совсем.

Вступать с этой кавалерией в схватку даже численно превосходящими силами — глупость. Конечно, можно было массой «затоптать» в несколько раз уступающих численно британцев, у которых в голове в тот момент (а не в бравурных мемуарах, написанных после) была только одна мысль — «Как отсюда выбраться?».

Но в этой суматохе неизбежны потери, а это гибель или ранения людей, лошадей. Любой нормальный адекватный командир сделает все, чтобы без угрозы срыва достичь выполнения боевой задачи. Может возникнуть вопрос: а что в этой ситуации делать артиллеристам, которые до последней секунды выполняют свою работу, то есть уменьшают, разреживают эту самую несущуюся на них кавалерийскую массу? Мы уже знаем, что сами донцы решили за свои пушки подраться, выпустив последний залп в надвигающиеся эскадроны противника. Но и здесь правильно было бы оставить пушки и разбежаться в разные стороны. А потом вернуться. Кстати, именно так действовали артиллеристы двух французских батарей в сражении на Черной речке. Они до последней возможности расстреливали русскую пехоту, а когда та уже вот-вот врывалась на позицию, быстро убегали к пехоте, стоявшей за батареей. Когда, истекая кровью, русские отходили, провожаемые сильнейшим ружейным огнем, артиллеристы возвращались к пушкам и вновь встречали наступающих неприятелей картечью. И так несколько раз. При этом никто их трусами считать не додумался, наоборот, все офицеры и многие нижние чины стали кавалерами ордена Почетного легиона. Это и есть умение воевать умно и правильно, то есть без героев и самопожертвования.

Но что случилось, то случилось, и попробуем понять, почему случилось так или иначе, хотя, повторюсь, особого смысла в этом не вижу.

Батарея Королевской конной артиллерии в бою. Английский рисунок сер. XIX в. 

С казаками особых проблем нет. Вероятно они, как и любая другая иррегулярная кавалерия, не слишком способные к «правильному» кавалерийскому бою и не слишком утруждающие себя контролем за ситуацией, попросту прозевали англичан. Причин тому много: задымленность, ослабленное внимание за обстановкой и, конечно, совершенно неудачное расположение. Злую шутку сыграла их близость к батарее. И, конечно, отсутствие вовремя поданной команды.

Оппоненты вполне обоснованно могут возразить: в руках казаков было такое, казалось, «в одиночном бою, в ловких руках, …весьма мощное оружие»,{846} как пики. Может быть, в другой ситуации они и сослужили бы им добрую службу, например, если бы атака противника была принята, как и полагалось — встречным ударом, и доведена до «шока».

В нашем случае ни казаки, ни их командиры попросту не видели и не слышали ничего, что творилось перед их фронтом. Более того, они даже не могли предположить, что противник вот-вот столкнется с ними, уж больно вызывающей была самонадеянность англичан, решившихся на подобное безумие — в конном строю атаковать не только одну батарею, а прорываться под фланговым огнем нескольких из них.

К моменту столкновения артиллерия вела интенсивный огонь, позиция была затянута плотным дымовым фронтом, через который рассмотреть что-либо происходившее даже в паре десятков метров было невозможно. И самое главное — слабый ветер, дувший вдоль долины, сносил дым примерно на русскую кавалерию, сделав ее совершенно ослепленной.

Штаб-офицер Лейб-гвардии Крымско-татарского эскадрона. 1845–1855 гг. Висковатов А.В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками, составленное по высочайшему повелению. 1841–1862 гг. 

Когда из дыма, как привидения, стали один за другим на большой скорости вылетать английские кавалеристы, стресс, вероятно, наступил как у русских, так и у британцев. Только вторые были на разгоне, а Уральский казачий полк попал в самое неприятное положение — он стоял на месте. Поэтому казаки сделали то, что им оставалось делать и что на их месте сделал бы каждый: не разбирая дороги, бросились в тыл, увлекая за собой конную батарею и попутно сокрушая плотные ряды Лейхтенбергских гусар: «…в пять раз сильнейшая наша кавалерия, смешавшись еще больше при отступлении, торопливо и в беспорядке направлялась к Чоргуну. За ней по пятам, проскакав линию наших войск, безумно неслась уцелевшая от картечного и батального огня английская кавалерия. У перевязочного пункта все эти беспорядочные массы остановились, потому что отступать далее нельзя было».{847}

Атака англичан оказалась настолько стремительной, что все линии российской кавалерии одна за другой были смяты и подались назад, в сторону реки. Кстати, первыми или почти одновременно с казаками получили удар неудачно развернутые флангом к фронту атаки гусары: «…англичане, ободренные успехом, прорвались сквозь интервалы орудий и тотчас же атаковали во фланг 7-й эскадрон нашего полка, сбили его и ударили на уральцев. Уральцы дрогнули, поскакали назад и налетели на киевцев. Сильно пострадавшие в первой атаке киевские гусары не в силах были выдержать страшного натиска такого огромного количества кавалерии и повернули на наши пять эскадронов, неся у себя на хвостах уральцев и преследовавшего их неприятеля. Когда вся эта масса кавалерии ринулась на нас, мы, как стоявшие в развернутом фронте, были сбиты и поневоле должны были отступить к каналу. При совершенном безветрии густо стоявшие в воздухе между гор пороховой дым и пыль от скачущей кавалерии были до того непроницаемы, что нельзя было ничего рассмотреть в самом близком от себя расстоянии».{848}

Через минуту, «…подавшись не более чем на 150 шагов, шедший впереди дивизион Лейхтенбергского полка первым повернул назад и с оглушительным криком «ура!», не позволившим ни остановить его, ни дать приказание, наткнулся на вторую линию, из которой я желал выдвинуть часть, чтобы можно было ударить во фланг неприятелю. Этого нельзя уже было сделать. Вторая линия была увлечена первою, и в этом положении они скакали более полуверсты назад, имея неприятеля на хвостах своих лошадей».{849}

Чести ради, стоит сказать, что уносились в тыл не все. Сотня Донского №53 казачьего полка и, возможно, эскадрон веймарцев помогли казакам-артиллеристам в схватке за батарею.{850}

И еще. Кажущийся легким прорыв англичан через батарею, как это ни видится удивительным, был подготовлен удачной стрельбой русской артиллерии с захваченных редутов и Федюхиных высот. Поражаемые с флангов, они инстинктивно или по команде сжимались к центру, и когда достигли батареи, строй первой линии скорее напоминал клин, который просто «распорол» на сузившемся участке строй ничего не ожидавших гусар и казаков, ринувшихся в разные стороны. Недаром Хибберт приводит команды командиров эскадронов: «Сомкнуть ряды! Ближе к центру!», постоянно звучавшие во время атаки.{851} Благодаря этому, вольно или невольно, но 11-й гусарский не рассеялся, не потерял строй и до самого столкновения с русскими оставался в порядке.

Внесли свою долю паники оставшиеся без всадников лошади. Будучи прекрасными элитными строевыми животными, они, повинуясь своему «служебному» инстинкту, даже потеряв человека в седле, продолжали сохранять свое место в строю, добавляя суматоху и неразбериху в эту адскую смесь.{852}

Внезапно появившись перед ничего не подозревавшими казаками, британские кавалеристы, как нож в масло, прошли через кинувшихся врассыпную казаков и уже при их «помощи» сокрушили предчувствовавших отдых после сражения гусар.

Но одного дружного концентрированного удара было мало. На русских обрушился шквал огня. Англичане в первую очередь опорожнили барабаны Кольтов и Адамсов, стреляя во всех и во все, кто и что оказывалось на их пути, подтверждая, что «… конница, атакующая с револьвером в руках конницу, вооруженную саблями, будет почти непобедима и может причинить противнику сильные поражения».{853}

Выбор у русских был невелик: или остаться стоять на месте, что было невозможно, так как масса все равно бы опрокинула их, или броситься куда угодно, чтобы выбраться из этого столпотворения. Большинство разумно выбрало последнее.

При всей трагичности происходившего оно было смешным. В одну сторону летели русские и английские гусары, уланы и легкие драгуны. Непонятно куда и непонятно зачем сорвалась с места конная батарея. Все были под влиянием непонятного куража, охватившего их, и мчались, влекомые страхом или просто положившись на судьбу. В эту минуту ни о каком бое речи не шло. Все делали лишь то, что велел инстинкт самосохранения.

Наблюдавший происходившее офицер легкой №8 батареи 12-й артиллерийской бригады Кожухов назвал это «беспорядочным отступлением наших гусар и казаков».{854}

Понятно, что сработал «принцип домино». Гусары, не отошедшие от горячки предыдущего боя, возможно, потрясенные неожиданно высокими потерями, просто не смогли принять новую схватку. Свою роль сыграл уставший конский состав. Еще за двадцать лет до этих событий российские кавалерийские начальники в полемике с Жомини по перспективам боевого применения кавалерии отмечали, что в условиях войн середины XIX в. «…1. кавалерия подвержена быстрому расстройству; 2. надо беречь ее силы, потому что два месяца отдыха не исправляют семидневного переутомления; 3. плохая лошадь превращает своего всадника в труса…».{855}

Что касается неожиданно быстрого рассеивания российской кавалерии, то произошедшее столь очевидно, что «отбеливать» ее репутацию бессмысленно. Равно как и огульно чернить. Она воевала как ее учили.

Точно так же совершенно неинтересны для военной истории многолетние дебаты о том, кто куда врезался, кто с каким флангом столкнулся, тем более когда результат однозначен и в финале вышел на разгром неприятельской кавалерии.

И уж совсем глупо осуждать солдата, младшего офицера. Он-то одинаков во все времена. Сегодня вдесятером от одного бежит, а завтра этот же десяток тысячу атаковать будет. Такова психология боя. Скорее нужно искать причины случившегося. Могу заверить читателя — они столь очевидны и настолько близко лежат к поверхности, что удивительно, как на них не указывали до сих пор.

Главная традиционная болезнь Российской армии середины XIX в. — отсутствие хорошего управления. Этим болела пехота, этим болела кавалерия и совершенно не страдала артиллерия, куда офицеры шли в основном по уму, а не по сословию. Именно наличие толковых начальников вместе с неплохой на свое время материальной частью и сделало артиллерию той самой грозной боевой силой, способной в определенной степени компенсировать ошибки пехотинцев и кавалеристов, пусть даже ложась изрубленными на лафеты и стволы своих пушек.

Именно наличие толковых начальников не позволило сделать то, что было сделать нужно и о чем говорилось выше.

Судя из описаний, из-за неожиданной атаки кавалерии англичан в российских рядах поднялась паника, в воспоминаниях очевидцев мягко названная «суматохой»: «Все это случилось так неожиданно и так быстро, что никто еще не успел даже достаточно уяснить себе, что именно такое совершается в нашем центре, как наша кавалерия была уже смята. Гусары первые не выдержали натиска, за ними казаки, и все четыре полка, бросив артиллерию, которую прикрывали, начали беспорядочно отступать. Суматоха произошла страшная. В пять раз сильнейшая наша кавалерия, смешавшись еще более при отступлении, торопливо и в беспорядке направлялась к Чоргуну. За нею по пятам, проскакав линию наших войск, безумно неслась уцелевшая от картечного и батального огня английская кавалерия».{856}

Думаю, не стоит преувеличивать случившееся. Паника — явление в войне распространенное и не имеющее национальных предпочтений. Нет армий, которые сумели в своей истории ее избежать. В панике бежали французы у Полоцка и русские у Борисова в 1812 г., англичане у Сен-Себастиана в 1813 г. Пруссаки, и те бегали регулярно в сокрушительно выигранной ими войне 1870–1871 гг. от вчистую проигравших им французов. То есть, в явлении этом ничего предосудительного нет. Жизнь, она всегда дороже. Героев живых не бывает, они, как правило, погибают первыми.

Рядовой Лейб-гвардии Крымско-татарского эскадрона. 1845–1855 гг. Висковатов А.В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск с рисунками, составленное по высочайшему повелению. 1841–1862 гг.

«…Паника — это явление коллективного страха в высшей, в смысле силы эмоции, форме, т.е. ужаса, иногда совершенно необъяснимого, охватывающего войска. Этот безумный ужас, распространяясь со стихийной быстротой, превращает самое дисциплинированное войско в толпу жалких беглецов. Причины возникновения паники крайне разнообразны: неожиданная или воображаемая опасность, крик, шум и т. п. <…> Во время боя панику может вызвать всякая неожиданность: атака с тыла, с флангов,

неожиданное, а иногда и мнимое превосходство сил противника. В этом случае довольно поддаться ужасу одному человеку, чтобы он передался массе…».{857}

После войны велось много споров о том, кто виноват в этом отступлении. Каждый из участников видел события по-своему. Одни пытались оправдать свою кавалерию, другие, наоборот, камня на камне не оставляли от поведения гусар и особенно их командиров: «Общее мнение всего отряда единодушно обвиняло тогда не офицеров и даже не солдат, а начальников кавалерии».{858}

Арбузов относился к числу первых: «…Мы были поставлены на слишком маленьких дистанциях между линиями, причём наш полк, находясь в четвертой линии, был в развёрнутом фронте, а не в густой колонне. Понятно, что при таких условиях наши эскадроны не могли пропустить мимо себя отступающих лейхтенбергцев и уральцев и затем броситься на неприятеля, а должны были уступить натиску всей массы кавалерии, обрушившейся на их фронт».{859}

Кстати, у Арбузова интересная мысль: сначала пропустить, а потом атаковать. Неправда ли, похоже на то, что говорилось выше: сначала уступить дорогу, а потом истребить.

Рыжов объяснял случившееся большой убылью опытных офицеров в предыдущей схватке с английскими драгунами (естественное следствие тактики «кавалерийского шока») и несостоятельностью молодых командиров, занявших их место. Мягко говоря, он блефует. Армия так устроена, что убыль командиров восполняема, если не погибло более 50% командиров ключевых категорий. В нашем случае это командиры дивизионов и эскадронов. Всегда есть командиры нижнего уровня (эскадронов и взводов), которые уже настроены на то, что при подобных обстоятельствах должны сменить начальника. В противном случае это уже не армия.

Поэтому к Рыжову претензии куда серьезнее — генерала упрекают в незнании элементарных принципов применения кавалерии. Его главный критик, артиллерист Кожухов, пишет, что российская кавалерия не устояла лишь потому, что не было исполнено главное правило тактики — встречать атаку неприятельской кавалерии стремительной контратакой. Это правильный упрек. Но чтобы произвести такую атаку, требовалось хотя бы минимальное время, которого у Рыжова не было. Даже если бы оно и появилось, скученность войск не давала ему возможности произвести элементарные перестроения, чтобы суметь «разогнать» бригаду навстречу зарвавшимся британцам.

Обвинить Рыжова можно в беспечности, успокоенности, когда он, посчитав сражение оконченным, не принял никаких мер на случай атаки со стороны неприятеля. В этом в основном и состояли главные претензии в его адрес со стороны участников сражения.{860}

Конечно, виноват единолично не один Рыжов. Комплекс ошибок и просчетов, повлекший отступление, был: «…просто одною из тех военных случайностей, которые нельзя предусмотреть заранее, нельзя своевременно предотвратить никаким гением и которые, однако, часто дают неожиданный и неотразимый оборот сражению, блестящий или гибельный, смотря по обстоятельствам, слагающимся, опять-таки большею частью случайно, во время самого сражения».{861}

Отступление русской конницы завершилось у акведука через водопроводный канал. Препятствие остановило ее, заставив оглянуться и обнаружить, что никто не преследует, не рубит отставших и вообще англичан почти не видно. В сумасшедшей сутолоке смешались все: «Тут все перемешалось, и суматоха еще более усилилась. На маленьком пространстве, у самого входа в Чоргунское ущелье, где расположен был перевязочный пункт, теснились четыре полка гусар и казаков и между ними, как редкие пятна, виднелись красные мундиры англичан, вероятно, тоже не менее нас изумленных тем, что так неожиданно случилось».{862}

Правда, откуда Кожухов увидел красные мундиры английской кавалерии, объяснить сложно. Как известно, преобладающим цветом в униформе британской легкой кавалерии был синий.{863} Правда, вишневого цвета штаны 11-го гусарского полка, который как раз вертелся в этом столпотворении, могли вполне сойти за красный.[35]

Русские врачи, не впав в панику, оказывали помощь и своим, и чужим. Некоторые травмированные англичане сами добирались до медицинского пункта, надеясь на милосердие, в котором никто им не отказывал.

Трубач Лейб-гвардии Крымско-татарского эскадрона. 1845–1855 гг. Висковатов А.В. Историческое описание одежды и вооружения российских войске рисунками, составленное по высочайшему повелению. 1841–1862 гг.

Вероятно, столь неприятное положение, в которое попали русские гусары, неорганизованно «показавшие тыл» кратно меньшему числу английских кавалеристов, кроется совсем не в недостатке мужества солдат и офицеров. Но война настолько сложное дело, что часто мужество — не более чем расплата за чужие ошибки: хорошей армии герои как раз-таки не нужны. Прекрасная гусарская бригада, все ее два полка стали заложниками абсолютного непрофессионализма собственных командиров. Тревожный сигнал прозвучал почти за месяц до описываемых событий. 25 сентября Меншиков, имея Веймарский полк

в авангарде, под своим личным руководством проводил большую рекогносцировку. Еще до рассвета Рыжов начал спуск с Мекензиевых гор. Внезапно на пути русских гусар открылся ничего не подозревающий неприятельский пикет силой примерно полуэскадрона кавалерии при двух орудиях. Меншиков с ближайшей высоты со своим штабом с волнением наблюдал за происходившим. Как писал Панаев: «…Мы думали, что он (пикет) в наших глазах попадется, как кур во щи».{864}

Но не тут-то было! Буквально в нескольких сотнях метров от приближавшейся русской кавалерии противник ее заметил и начал спешно и в беспорядке строиться. Все с нетерпением ожидали решающей схватки, в исходе которой никто не мог усомниться: «Несдобровать этой горсточке», думали мы, «у нас туча целая: дивизия кавалерии».{865}

Что произошло дальше, известно со слов Панаева, и невероятно грустно, даже принимая в расчет склонность адъютанта князя, преувеличивать события.

«И вот показалась эта туча. Веймарцы, на своих вороных конях, подошли и остановились; у них в резерве была сводная бригада. «Чего же медлят гусары»? — спрашивали мы самих себя; «не улизнул бы от них как-нибудь пикет»… И впились мы в трубы, а сердце так и стучит, и на месте нам не стоится. Мгновенно с пикета сверкнул выстрел, другой… и веймарцы, повернув коней, погнали назад, а им вслед — выстрел. Ничего не видя, наши гусары понеслись на отступавших лейхтенбергцев, смяли задний эскадрон, причем один был убит, а трое изувечены. Сводная бригада пропустила отступавших, постояла-постояла и тоже обратилась вспять…

Кого винить в этой неудаче? Кому, если не ближайшим начальникам веймарцев, было одушевить гусар, готовых ринуться на неприятелей по первому возгласу командиров. Прямо скажу: их одурение не должно быть вменяемо в вину солдатам, которые при других условиях показали бы себя истинными молодцами. По всей вероятности, начальники не разглядели, как ничтожен неприятельский отряд, бывший у них, так сказать, в горсти; заслышав выстрелы, они вообразили себе, что зашли чересчур далеко, и оробели… А им ли было робеть, когда для обеспечения их отступления на Мекензиевой горе были наготове два полка пехоты при двух батареях, да с гусарами была еще Донская батарея».{866}

Честь армии спас Крымско-татарский полуэскадрон. Он двигался отдельно впереди гусар и, встретив неприятеля, не колеблясь ни секунды, атаковал его. Двое зазевавшихся английских драгун оказались в плену, их, судя по всему, татары передали командиру гусарского полка полковнику Бутовичу-Бутовскому.[36]

Тот не преминул возможностью продемонстрировать Меншикову свою воинственность: «Как бы в отмщение за неудачу, обоих пленных вели связанными.

«Стыдитесь! — крикнул Светлейший полковому командиру Бутовичу-Бутовскому, — не вымещайте на пленных своей неудачи… Долой веревки!».{867}

Раздраженный таким командованием Меншиков принял решение отстранить Бутовича от командования полком, но посоветовавшись с Горчаковым, передумал: не было подходящей кандидатуры на должность.{868} К величайшему сожалению, всегда предвидевший многое, князь в этом случае не мог предугадать, что происходившее 25 сентября вскоре повторится почти в том же виде…

Но вернемся к кавалерии. «Собака» случившегося зарыта неглубоко. Обратим внимание, что ни один из участников событий, случившихся в момент прорыва британцев через батарею, не указывает своего места нахождения, никто из них не говорит о командах, которые он подавал или не подавал в этот момент. Получается, уже почти 10 минут грохочет канонада, две бригады английской кавалерии начинают атаку, а ни Рыжов, ни Халецкий (ладно, тому хоть ухо отрубили) ничего не слышат. Не знать, что на них движется неприятель, они не могут. Его если не видно, то слышно. Пушки захлебываются интенсивным огнем в направлении фронта, три десятка стволов вываливают на англичан пуды металла, а русская кавалерия стоит в прострации и завороженно ждет, когда неприятель, числом, кстати, не известный, сам подойдет к ней.

Рыжов молчит. А ведь он в этот момент единственный хозяин положения и от него, только от него зависело все, что должно было произойти дальше. В скором будущем в своих воспоминаниях Рыжов странно забывает еще больше, к примеру, не помнит номера Донской батареи,{869} которая, по сути, приняв на себя удар, рассеяв англичан, спасла его гусар, нет — не от истребления — от полного позора.

Но хватит прокурорствовать, теперь попробуем стать адвокатами русской кавалерии. Все вышеописанные факторы столкнулись с еще одним фактором, почти всегда гарантирующим успех, порой даже в самой безнадежной ситуации — создание численного превосходства над противником путем концентрации сил на одном самом нужном участке. Примерно то, что сделал еще Эпаминонд при Левктрах.[37] Похожее произошло во время сражения бесспорно храбрых кельтов с малочисленными римскими войсками при Уотлинг-стрит.[38]

Что-то похожее не по своей воле, а по воле случая удалось англичанам при Балаклаве. Потому когда исследователи говорят о численном превосходстве русских, позорно бежавших перед кратно меньшими силами англичан, это непрофессионально по меньшей мере по двум причинам:

- никто из нас не может себе даже представить свое поведение, когда на строй обрушивается совершенно неожиданно наваждение в виде окровавленных, распаленных сумасшедшей схваткой кавалеристов, пробивающих себе дорогу выстрелами из револьверов. Не думаю, что у многих хватило бы силы воли и характера выстоять в этой ситуации;

- удар пришелся главным образом по казакам, которые вообще никогда не имели способности к устойчивости против лобовых атак регулярной кавалерии.

Но не будем уж сильно «пинать» Рыжова.

Во-первых, он изначально был «слабым звеном» русского командования в сражении под Балаклавой. Но вот других не было. Да и был он не лучше и не хуже, чем те же самые его противники — Лукан или тем более Кардиган. При атаке Легкой бригады случилось то, что и должно было случиться.

Во-вторых, ничего смертельно страшного не произошло, «…хотя и не входило ни в предварительные планы генерала Липранди, ни в планы командовавшего нашей кавалерией генерала Халецкого, а было просто одной из тех военных случайностей, которые нельзя предусмотреть заранее, нельзя своевременно предотвратить никаким гением».{870}

Вообще в идеальном варианте, как выше мной было предположено, русским гусарам не требовалось выстраивать непреодолимую стену на пути англичан, а вежливо уступить им дорогу. Можно было бы даже отсалютовать храбрецам! А потом перебить. Поодиночке и мелкими группами. Чем и занялся Сводный уланский полк полковника Еропкина с переменным успехом. Будь его солдаты поопытнее, возможно, Теннисон был бы прав, говоря, что все 600 попали «черту в пасть». То есть устроить что-то вроде «парфянской стрелы», как парфяне римлянам при Каррах.[39]