Схватка за батарею

Схватка за батарею

Сделав последний залп, командир 1-го дивизиона Донской батареи сотник Ребинин приказал ставить орудия на передки и уводить с поля боя. Команда запоздала, англичане были на батарее, орудия завязли: «…дивизиону хотя и подали вовремя передки, но сотник Ребинин, вместо того чтобы взять «назад на передки», взял «на отвозы», хобота запахали землю — и усталые лошади стали».^{828}

Батарея разделилась на две части. Половина осталась на позиции, половина безуспешно пыталась вывезти пушки. Происходившее дальше стало одним из самых жестоких эпизодов сражения. Казаки сцепились с британскими кавалеристами, пустив в ход все, что было под руками и что было пригодно для убийства: «окруженный англичанами дивизион защищался чем мог».^{829} Это был один из самых жестоких и бескомпромиссных поединков Крымской кампании.

С начала атаки прошло всего лишь 8 минут, за которые, положив сотню людей и лошадей, Легкая бригада донеслась сквозь ливень смертоносного металла к своей цели. Первыми на батарею ворвались уланы 17-го и легкие драгуны 13-го полка. 11-й гусарский пронесся мимо и врезался в ряды русской кавалерии.

Уланы и драгуны были в том страшном состоянии, когда смесь возбуждения и стресса превращает страх в безжалостную ярость, а жизнь своя или чужая становится лишь мелкой разменной монетой. Получив последний залп в упор, свалив на землю-множество всадников и лошадей первой линии, кавалеристы видели свое спасение в ближней схватке и стремились как можно скорее вцепиться в батарею. Но донские артиллеристы оказались «твердым орешком». Вцепившись в пушки, они и не думали их отдавать задешево. Потому, едва оказавшись на батарее, английские кавалеристы сделали то, что должны были сделать — убрали бесполезные сабли и достали револьверы.^{830}

Английские уланы не долго «бушевали» на батарее, буквально в минуту проскочив через нее. Но уже далеко не все. Если верить сержанту 13-го полка Смиту, его товарищам не удалось проскочить батарею и они ввязались в затяжную драку на позиции. Смит отставил прекрасную схему боя, на которой его путь заканчивается у казачьих пушек.^{831}

Зачищать ее пришлось эскадронам второй линии, и именно тогда схватка за орудия достигла апогея. Рядовой Роберт Фергюсон из 4-го легкого драгунского полка следовал за своим командиром капитаном Лоу. На его глазах на батарее тот из револьвера открыл огонь по двум русским артиллеристам, первыми оказавшимся на его пути. Кинглейк не оставил без внимания действия капитана: «Был один из наших офицеров, которого охватила ярость от вида человеческой крови, кровавое безумие».

Судя по всему, Лоу действительно впал в ярость и вовсю бушевал на батарее. Ему приписывают не менее 13 убитых русских солдат, что, конечно, маловероятно. В этом случае придется признать, что офицер в одиночку справился со всей артиллерийской прислугой. Хотя Пембертон, сам участвовавший в бою, и был впечатлен этой цифрой, точно знать ее он мог только с чьих-то слов.

Нужно сказать, что британский эпос породил немало подобных былинных героев. Сержант этого же полка Шорт описал, как лейтенант Джолиф из револьвера разогнал русских артиллеристов, бросившихся, пользуясь тем, что первая и вторая линии кавалеристов проскочили через батарею, к орудиям. При этом отставной сержант утверждал, что видел, как офицер уложил шестерых из них.^{832}

Похоже, что кровожадный подвиг Лоу породил целый цикл «охотничьих рассказов», при этом кажется нет ни одного выжившего английского кавалериста, который не захватил бы хотя бы одну русскую пушку, предварительно перестреляв или изрубив ее прислугу.

^{Балаклавское сражение. Английский рисунок.}

Выглядит все это сомнительно, но похоже, что о потерях артиллеристов мы еще скажем. Нет сомнения, что драгунам Педжета действительно довелось провести «зачистку» батареи, чем хоть несколько, но предотвратить выстрелы вдогонку уже при отступлении. У британцев вообще многое выглядит невероятно, а иногда они нормальное выдают за победное. Тот же Калторп, видно по рассказам тех, кто в бою на батарее был, пишет, что кавалеристы успешно загнали трусливых русских под пушки и те там дружно попрятались.^{833}

Звучит красиво! Но ведь это и есть то, что предписывается солдату при встрече неприятеля на батарее в данной ситуации. Это как примерно в современной войне опытному пехотинцу танк пропустить через себя, а потом бить его, любезного, в корму.

Русские в долгу не оставались. Казак Студенкин, «…обладая большой физической силой, наносил англичанам страшные удары банником, уложил 8 человек и спас сотника Ребинина, когда на него накинулось несколько кавалеристов, нанесших ему две раны в шею и одну уколом палаша в правый бок». Ездовому 1-го орудия «…казаку Ве-шенской станицы Никулину англичанин пробил пикой горло; он потерял голос, но и теперь жив».^{834}

Что касается не только боя на батарее, но и войны вообще, особенно в контексте массовых рукопашных свалок, то, рассматривая эту проблему, нужно максимально абстрагироваться от привычных штампов, которыми изобилует военный эпос. Дело в том, что почти все люди, даже если они одеты в униформу и имеют оружие — не герои. Каждый имеет свои страхи, среди которых страх смерти является доминирующим. Бой на короткой и сверхкороткой дистанции — это апофеоз войны. И даже если в какой-то армии утверждают, что этот бой — любимое занятие ее солдат, основополагающий элемент ее тактики — это легкий блеф.

^{Револьвер Дин-Адамса обр. 1851 г. Был на вооружении у офицеров Легкой бригады во время Крымской войны.} 

В том же фехтовании выпад — это не есть укол, это резкое сокращение дистанции с угрозой оружием. Так и в войне. Если армия громко говорит, что ее любимый бой — это рукопашный, штык — вообще молодец, а пуля — полная дура, подобное может означать лишь то, что в войсках есть готовность в любой ситуации резкими бросками сокращать дистанцию с неприятелем до той самой короткой или сверхкороткой. Это хорошая армия.

Если в армии любовь к штыковому бою преподносят как тактику безумного движения вперед невзирая на потери — это глупость. Это, соответственно, плохая армия.

Солдат, поступая в армию, не готовится стать героем, к этой участи готовились японские камикадзе, но и это не спасло страну от поражения от не самых героических, но очень высокомерных и хорошо оснащенных американских солдат. Солдат, поступая в армию, готовится стать профессионалом и вести бой под руководством профессионалов, которыми должны быть его командиры. Он, как английские кавалеристы под Балаклавой, не нанимался тупо атаковать артиллерийские позиции, с первых шагов оказавшись в «огневом мешке». И смертельная драка между пушками не есть апофеоз воинского искусства, а скорее фатальная ошибка, следствие чьей-то ошибки.

Судя по воспоминаниям сержанта Смита, остальные орудия и передки не ушли далеко, а растянулись. По его же воспоминаниям, с этого момента никакого порядка в бригаде, точнее, в 4-х ее полках, не оставалось. 11-й гусарский умчался с русскими к Черной речке. 13-й, 17-й и 4-й рассеялись на батарее и за ней.

Пока кавалеристы возились с 1-м дивизионом, казаки которого никак не хотели бросить застрявшие орудия, 2-й дивизион сотника Пономарева успел взять «на передки» и своевременно отъехать. Осталось лишь 5-е орудие, где запутались лошади. Находившийся при нем хорунжий Калинин с людьми сумели распутать постромки, но проехав примерно 50 саж., сами оказались окруженными кавалеристами.[33]

Калинин в отличие от многих точно описал происшедшее дальше: «Один из них занес уже свой длинный палаш над моей головой, но казак Попов шашкой закрыл меня, а номер с банником казак Шерстюгин выстрелом из пистолета ранил ему руку. Подняв палаш раненого, я так сильно ударил им лошадь по переносице, что она взвилась на дыбы и свалила всадника на землю, где его прикололи казаки».^{835}

Кстати, обратим внимание на этот короткий, но содержательный рассказ. Как видим, здесь не много эпоса, но много практики. Два предложения — и детально описаны ход схватки, примененное участниками оружие и итог. Никто не совершает пируэтов и в прыжке не передает офицеру оружие. Даже «номер с банником» не начинает махать им над головой, десятками валя неприятелей, как непременно изобразили бы его художники-баталлисты, а решает проблему самым удобным и надежным способом — выстрелом из пистолета. Да и упавшему на землю англичанину не подают дружески руку (война же последняя, рыцарская), а делают то, что нужно делать с врагом, когда бой еще не закончен — прикалывают. 

Прости, брат, скифы мы…

Дальнейшее с трудом поддается объяснению, но в то же время характеризует сплоченность иррегулярной артиллерии, где чины были не только сослуживцами, но и часто земляками, одностаничниками.

Когда Пономарев убедился, что орудия 2-го дивизиона вывозятся, он со всеми не занятыми выносом имущества казаками бросился выручать застрявший 1-й дивизион. Вместе с казаками-артиллеристами на батарею примчались находившиеся рядом и не поддавшиеся всеобщей панике казаки сотни войскового старшины Порфирия Конькова. Теперь ситуация поменялась кардинально. Кавалеристов на батарее осталось к тому времени немного, в основном раненные, контуженные или сбитые с лошадей. Возле пушек началось «…поголовное истребление англичан, которые, потеряв сознание, носились по полю и погибали».^{836}

Пощады никто никому не давал. Русские быстро поняли, что самое уязвимое место кавалерии в ближнем бою не всадник, а лошадь. Несчастные животные на себе испытали всю жестокость войны.

Горнист Пауэлл еле выжил в схватке: «Я чудом уцелел: пуля попала в правую верхнюю пуговицу моего мундира, от которой отскочила и порезала внизу мундир, словно острым ножом, слегка коснувшись горла; мою лошадь подстрелили в переднюю правую ногу, в верхней части; однако она смогла пронести меня в атаку и вынести меня обратно».

Множество англичан оказалось спешенными на батарее.^{837} Корнет 17-го уланского полка Кливленд сражался с одним из донских артиллеристов, когда его лошадь была ранена в ногу тесаком, после чего он с трудом мог заставить ее двигаться. Тут корнета атаковали три казака — он ранил первого из них, но получил от второго удар пикой сквозь лядунку, а от третьего — укол в ребро.^{838}

Орудия казаки не только отстояли, но и не дали ни одно из них вывести из строя.^{839} Более того, трофеями артиллеристов стали 6 пленных и 45 лошадей. На следующий день Великие Князья, объезжая войска, в особенности благодарили казаков Донской №3 батарейной батареи.^{840}

Странно подошел к распределению доблести и подлости Рассел. С чисто колониальным пониманием роли англичан в мировой военной истории он выдает поразительное заключение: «…но туту нас на глазах свершилась жестокость, не имеющая аналогов в современной истории цивилизованной войны. Русские артиллеристы, переждав ураган конной атаки, вернулись к орудиям и обрушили смертельные залпы шрапнели и картечи на бьющихся насмерть людей».^{841}

Ох уж эти русские варвары! Они не поняли благих намерений храбрых солдат Королевы Виктории и вместо букетов цветов встретили их шрапнелью, а проводили картечью.