СЕВЕРНОЕ УКРЕПЛЕНИЕ: ПЕРВАЯ ПОБЕДА ТОТЛЕБЕНА

СЕВЕРНОЕ УКРЕПЛЕНИЕ: ПЕРВАЯ ПОБЕДА ТОТЛЕБЕНА

Инженерные работы в Севастополе начались до первых выстрелов Альминского сражения. Причем, не просто грунторазработка по принципу: кирка-лопата, земля-ров. Началась фортификационная битва, полностью и безоговорочно выигранная русскими. Наверное, именно с этого времени начинается «эпоха Тотлебена» в Севастопольской обороне. Сам он называет это просто: «приступил к исполнению собственного проекта».^{363}

В сражение вступил новый, но, одновременно, такой древний, вид оружия, который при всей своей простоте и незатейливости доказал способность побеждать или нейтрализовать многократно сильнейшего неприятеля. Это — лопата. В мировой военной истории этот скромный шанцевый инструмент недооценивают, а ведь с его помощью если не выигрывались войны, то решались судьбы кампаний.

Сторонний наблюдатель может с полным правом сказать: а что там стоило оборонять крепость, которая по утверждению иностранных военных специалистов (Делафилд) была одной из трех сильнейших морских крепостей мира (Кронштадт, Севастополь, Шербур).^{364}

Во время упомянутой выше беседы с Тотлебеном, Наполеон III, которого эти мысли мучили как минимум уже три года, прямо спросил Эдуарда Ивановича: «Скажите, возможно ли было, по вашему мнению, овладеть северным укреплением немедленно после Альминского боя?».

Думаю, что ответ последнего сильно расстроил императора: «Северное укрепление имело слабую профиль, было не сильно вооружено, занято одним батальоном пехоты и поддержано двенадцатью батальонами флотских экипажей, которые только что были сформированы с судов и неудовлетворительно вооружены. Если, ваше величество, после Альминского сражения значительные силы союзников были бы направлены вслед за нашими отступающими войсками против северного укрепления, то штурм увенчался бы, по всей вероятности, успехом».^{365}

Тотлебен прав, уж кому, как ни ему знать то, что действительно скрывалось за теми, казавшимися грозными фортификационными новообразованиями, столь озадачившими подходившего неприятеля.

Если бы императору доложили, что некоторые оборонительные сооружения Севастополя не выдерживают «атак» домашних животных, он, думаю, был бы расстроен еще больше. Действительно, у севастопольцев еще на слуху рапорт, в котором один из военных чинов инженерного ведомства просил полицмейстера «принять зависящие меры против козла, принадлежащего священнику, который уже в третий раз, в разных местах на правом фланге Малахова кургана, рогами разносит оборонительную стенку».^{366} В свою очередь полицмейстер издал приказ, запрещавший выпускать скот на улицу, «так как он разрушает городские укрепления».^{367}

Но это все более анекдот, реальность была скорее грустной, нежели смешной: из семи верст оборонительной линии Северной стороны к концу 1853 г. была построена только четвертая часть. Но и на той вооружение почти отсутствовало. В результате не только эти укрепления, но и береговые батареи могли стать легкой добычей неприятеля.^{368}

Как бы то ни было, «по непонятным причинам союзники отказались от штурма наиболее слабой Северной стороны».^{369}

То, что смог сделать козел священника, у них не получилось.

Еще в первые дни кампании, когда противник только высадился в Крыму, и не было ясности ни в ходе, ни в исходе первых дней, а в воздухе витало священное русское «авось», предприняли попытку укрепить Северную сторону. Работы сводились к утолщению брустверов и дефилированию внутренности укрепления. Темп был настолько медленным, а предполагаемый объем таким большим, что, по мнению Тотлебена, «…они могли быть окончены не ранее, как по истечению нескольких месяцев».^{370}

Идея заставить союзников без единого выстрела оставить в покое Северную сторону Севастополя зиждилась на гениальной простоте. Понимая, что одно лишь, пусть и мощное укрепление, не является препятствием, способное задержать союзные войска, рискни они атаковать Северную сторону, Тотлебен лишь развил имевшийся сильный опорный пункт в крепкую фронтальную позицию. Считая бессмысленным расходовать рабочую силу на одном месте, он принял решение расширить оборонительную линию системой полевых укреплений, опирающихся своими флангами на Северное укрепление, чтобы иметь возможность, расположив в них наибольшее количество батарей и стрелков, артиллерийским и ружейным огнем взять под обстрел всю прилегающую местность. Другие фланги предполагали опору на естественный рельеф, на места, исключавшие применение больших масс пехоты. При этом, оборонительная позиция сокращалась до минимальной, а неприятель принуждался растягивать фронт, рассеивая силы. В основу инженерного плана Тотлебен положил идеи своего учителя Теляковского: «Я ничего нового не создал, — писал ему Тотлебен, — я только, Аркадий Захарович, проводил ваши идеи в жизнь».

Генеральная суть замысла состояла в том, чтобы направить неприятельское наступление по маршруту оставившей Севастополь армии с последующим выходом на южную сторону. В полном соответствии с идеей Клаузевица: «Располагаясь за сильными укреплениями, мы заставляем противника искать решение в другом месте».

Выигранное время планировали использовать для усиления полевыми укреплениями Южной стороны Севастополя.^{371}

В пользу русских обращались как минимум три фактора, идеально удовлетворявших (по Лееру) тактическим требованиям к местности:^{372}

- наличие нескольких уже имевшихся сильных укреплений, в первую очередь Северного.

- рельеф местности, позволявший сократить протяженность оборонительной линии, а следовательно и временные затраты на ее возведение. Этот же рельеф перед позицией позволял почти все время держать подходившего неприятеля под артиллерийским огнем.

- наличие вооружения, необходимого для оснащения позиции, в том числе снятого с кораблей и имевшегося после разоружения не использующихся батарей.

Мы вскоре увидим, настолько точен расчет выдающегося военного инженера. Тотлебен стал тем человеком, которому удалось сгладить грубейшие просчеты Меншикова, допущенные им еще до начала боевых действий в Крыму и порожденные, прежде всего, неумением главнокомандующего скоординировать действия флота и армии. Это было, увы, вечным слабым звеном российской военно-стратегической мысли. В результате, требуя полного и исключительного единства, они проводились в порядке междуведомственного компромисса, и высадка встретила разрозненное сопротивление армии и флота, без шансов на успех и на суше, и на море. Оборона берега была задачей и армии и флота, но для обеих одинаково второстепенной.^{373} Теперь же предстояло оборонять и крепость, и берег, притом делать это силами и армии, и флота.

Когда же союзники обнаружили свое главное намерение — взять Севастополь, выяснилось, что слабо укрепленная с суши крепость, без малейшего преувеличения, беззащитна (из 7 верст оборонительной линии к началу войны вчерне была возведена только четвертая часть^{374}), а укреплять ее некому. В мирное время строительные работы выполнялись инженерными командами и их военно-рабочими ротами, прикомандированными морскими командами и подрядчиками.^{375}

В военное время этого под руками не оказалось. Вместо строительных подрядчиков в наличии имелись лишь войска, после Альмы рассеянные по окрестностям, местное население, более озабоченное собиранием своих пожитков и желающее лишь одного — скорее уйти из города, пока над крепостью не засвистели первые ядра и, правда, вполне организованные морские команды.

Кроме того, случилось то, что уже сказалось на ходе Альминского сражения. Как и там, так и здесь в распоряжении войск не оказалось нужного числа шанцевого инструмента.

Я понимаю, что читателям двух первых книг словосочетание «шанцевый инструмент» уже набило оскомину, но так уж получается, что Севастополь союзники не взяли сразу не благодаря героизму удаляющихся от него войск, а благодаря настойчивости Тотлебена и его последовательности в вопросах обеспечения фортификационных работ. Основным оружием первых месяцев обороны были не столько пушки и ружья, сколько лопаты, кирки, ломы и носилки. Впервые за много лет, казалось, уже утраченное русской армией сильное свойство быстро и крепко укрепляться на местности возрождалось под Севастополем.^{376}

Впервые проблема с инструментом «всплыла» 17 августа 1854 г. когда Меншиков, выполняя требование Николая I об усилении именно сухопутной обороны крепости в связи с опасением возможного десанта союзников в Крым, запросил строителя Севастопольской крепости инженер-генерал-лейтенанта Павловского о наличии и состоянии инструмента, необходимого для выполнения фортификационных работ в большем объеме на сухопутной линии.

^{Английские войска в Балаклаве. Английский рисунок. Сентябрь 1854 г.} 

Павловский информирует князя, что в крепости нет ничего, что необходимо для строительства сухопутной оборонительной линии. Нет камня, нет инструмента, нет денег, не разработаны чертежи некоторых проектов. Нет даже людей, из числа военно-рабочих рот, которые находятся на сезонных работах и только после ноября можно будет выделить на крепость 150–200 человек.^{377}

Полученные цифры князя не насторожили. Успокоенный затянувшимся ожиданием высадки, Меншиков, имитируя активность, вступил в бюрократическую тяжбу с Петербургом, всячески оттягивая начало работ, дабы не обременять себя и подчиненных лишними заботами.^{378} Вполне вероятно, что, зная коррумпированность чиновников и опасаясь последующей ответственности за «прилипшие» к рукам подрядчиков государственные деньги, князь понадеялся на традиционное «авось пронесет».

В результате за считанные недели до высадки союзников в Крыму, в крепости имелось ничтожное количество шанцевого инструмента: кирок — 175 (годных в том числе — 69), лопат железных — 75 (годных — 45), лопат деревянных — 535 (годных — 123), мешков — 1800 (годных — 1082), ломов — 30 (годных — 18). Кроме того, имелся штатный инструмент инженерной команды: 108 топоров, 30 кирок, 203 лопаты, 6 ломов и 15 мотыг.^{379} Таким имуществом можно было обеспечить всего лишь не более 200 рабочих.^{380}

Но не выполнить приказ царя князь не мог, и потому в конце августа требует иметь в крепости 1000 кирок, 200 железных лопат, 3000 деревянных и т.д.,^{381} зная, что их никто скоро не даст.

Отныне Меншиков мог считать себя победителем великой придворной битвы. Благодаря тончайшей, можно сказать, ювелирной бюрократической интриге, он разыграл перед императором невиданную активность в стремлении укрепить Севастополь, но, одновременно, освободил себя от проблем, связанных с этим самым укреплением, почти на год. Срок завершения работ перенесли до 1 апреля 1855 г.^{382} Князь же явно был уверен, что к тому времени «хлебать заваренную ими кашу» придется кому-то другому…

Все бы хорошо, но в это самое время в портах Болгарии по корабельным сходням уже стучат каблуки английских, французских и турецких солдатских ботинок. Батальон за батальоном, батарея за батареей десант исчезает во чревах транспортов, которые один за другим выходят на рейд и выстраиваются в походный ордер, имея один генеральный курс — Крым.

Настырный и педантичный инженер Тотлебен первым делом оформил ситуацию на бумаге, представив ее князю. В ней он (теперь он) потребовал то, чего до сих пор не было, но что было крайне необходимо — шанцевый инструмент (800 лопат, 1600 кирок, 50 мотыг и 40 ломов).^{383} Преобладание кирок в соотношении 1:2 к лопатам говорит, что на первый план ставилась скорость работ.

Уже перед лицом неприятеля в Севастополе «расторопные унтер-офицеры» под самыми разными предлогами позаимствовали у местного населения кирки, ломы и лопаты, но даже эта «инструментальная мобилизация» на нужды Отечества и обороны не дала даже сотой доли необходимого.^{384}

М.Д. Горчаков, получив враз устаревшую информацию о столь плачевном состоянии дел, приказывает контр-адмиралу Метлину и генерал-адъютанту Анненкову найти инструмент в достаточном количестве и одновременно пишет Меншикову: «…При твердости грунта, шанцевый инструмент портится, достать инструмент в Севастополе трудно, а потому я приказал прислать вам из Одессы и Николаева 10 тыс. железных лопат и кирок».^{385} Но только 3 октября обоз в числе 12 подвод вышел из Одессы в Севастополь. Везли 4264 лопат. Кирок так и не нашли…^{386}

Тотлебен, поняв, что инструмента ему так и не дождаться, приказал наладить его производство и ремонт в мастерских Севастопольской крепости.^{387}

И давайте посмотрим правде в глаза. Когда мы говорим о массах людей, вышедших на строительство укреплений Севастополя, мы, мягко говоря, выдаем желательное за действительное. Можно вывести на фортификационные работы сотни, тысячи людей, включая всех местных публичных девок. Тем более, что их действительно вывели. А дальше? Чем они будут работать, что мы им дадим в руки? Пусть уж лучше, чем умеют, повышают воинский дух защитников крепости, в смысле стирают, готовят бинты, носят на бастионы воду. Трудно не согласиться, что это принесло бы гораздо больше пользы.

Кстати, об этих самых девках. Возвеличивая их роль, мы, сами о том не задумываясь, ударившись в мифостроительство, уменьшаем подвиг жителей Севастополя. Тотлебен тоже пишет о женском участии в создании обороны крепости, но посмотрите, как это звучит у него: «Женщины работали на внутренней батарее Городской стороны. Это были большей частью жены и дочери матросов, добровольно вызвавшиеся служить общему делу».^{388}

Действительно, гарнизон совершал свой первый подвиг, когда в ход шли самодельные деревянные лопаты, колья, доски. Это не для красного словца сказано. Хотя бы потому, что в нашей стране подвиги совершаются тогда, когда приходится исправлять ошибки бездарностей. Представьте, что стоит за понятием «негодная деревянная лопата»? Наверное, просто палка. А подберите-ка другое подходящее слово, когда с помощью этих шанцевых «уродцев» в считанные дни возводили укрепления, не возведенные за несколько лет мирного времени? Вот-вот, и мне захотелось матом…

С таким материально-техническим обеспечением солдаты, матросы, жители Севастополя перерабатывали кубы севастопольского грунта, который по определению копать почти невозможно! Изъятый грунт носили в полах шинелей!

Что касается мирного населения вообще, то его, в случае, если нет возможности избавиться от него, чтобы не подвергать риску для жизни, можно и нужно использовать более рационально. Примеров, к счастью и чести горожан, тому хватает и в нашем случае. Из жителей-добровольцев можно формировать различные вспомогательные команды (пекари, мясники, пожарные и т.д.). В Севастополе под начальством двух актеров местного театра Пилони и Дрейсиха действовали городские караулы, следившие за порядком.^{389}

Но никакой героизм, плюс энтузиазм, плюс две царские чарки водки не помогали решить проблем отсутствия инструмента. Суточные задания не выполнялись, работы шли крайне медленно.^{390}

Будем объективны, и у Тотлебена нашлись критики. Капитан-лейтенант Ильинский вообще выдвигает свою версию, в основу которой положил возможность ведения успешной обороны крепости на рубежи реки Бельбек: «опытный генерал Тотлебен не одобрил бы проекта менее опытного подполковника Тотлебена».^{391} Но он заблуждается: во-первых, Альминское сражение совсем не, как он утверждает, «…незначительное авангардное дело, проигранное нами».^{392} Во-вторых, он слишком уповает на морские батареи, которые к тому времени только начинали обустраиваться и, наконец, в-третьих, оценивает общее состояние войск по своим морякам.

А вышеупомянутый инструмент — это лишь вершина айсберга проблем: войска длительное время без жалования, продовольствие есть, но качество его вызывает сомнения и т.д. до бесконечности.^{393}