ПОЧЕМУ ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ?

ПОЧЕМУ ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ?

Не удивляюсь совершенно, когда слышу вопрос: неужели союзники такие идиоты, что просто не пошли и не заняли Северную сторону со всеми ее фортами, оборонительными стенками никуда не годными, в считанные дни возведенными и слабо вооруженными батареями, а дали русским не только укрепится там, но и найти время для укрепления обороны с юга.

Однозначного ответа нет. С одной стороны действительно: военного гения не хватало не только русским, но и англичанам с французами, притом не известно кому больше. А на такое предприятие можно было решаться или имея дарование предвидения или просто наобум. Американец Делафилд, без сомнения детально изучивший все, что происходило под Севастополем, считает, что именно по причине нехватки военного гения у врагов, они не сумели справиться с «гениальностью Тотлебена».^{405}

Но гений гением, а брать укрепление нужно было солдатам и офицерам союзных армий, которые только недавно выдержали тяжелый бой на Альме. Но никакая храбрость и личный пример «не в силах преодолеть того губительного огня, который в состоянии развить обороняющийся…».^{406}

Союзники боялись русской артиллерии. Альма показала, что шутки с ней дорого стоят, и повторять атаку под градом картечи больше не хотел никто. Канробер, сам получивший удар осколками гранаты в руку и грудь, говорил после сражения, что именно артиллерийский огонь русских принес основные потери.^{407} Только лишь взятие одной устроенной на скорую руку батареи обошлось захватчикам в несколько сотен английских жизней и истерику герцога Кембриджского.

А тут как раз и ощущение, что русские такой прием устроить могут, и никакая истерика родственника королевы их не разжалобит. Да и земля на могилах своих солдат истребленных огнем русской артиллерии на Альме еще свежа, а новые могилы рыть особенно не хочется. Тем более, что издалека не видно, что там, за виднеющимися батареями, перебежчики врут, пленные ничего не знают, шпионов там нет. Вместо ожидаемой деморализованной армии, союзники видят массы энергичных солдат, без устали роющих землю, и вырастающие с угрожающей скоростью укрепления. Не зря Делафилд считает, что боязнь мужества русских солдат и их начальника князя Меншикова, повлияла на отмену атаки союзниками Северной стороны.^{408}

^{Матросы Морской бригады доставляют 32-фунтовые орудия на одну из осадных батарей у Севастополя. Английский рисунок сер. XIX в.}

Так что, давайте не будем думать, что укрепления Северной стороны были «хлипкими» сооружениями, типа «потемкинской деревни от искусства полевой фортификации». Скорее, наоборот. Военные инженеры склонны считать, что именно на Северной был продемонстрирован «блестящий пример применения временных укреплений для усиления пункта, плохо укрепленного в мирное время… Укрепления …Северной стороны образовали настоящий укрепленный лагерь временного характера…».^{409}

События этих дней не единственный пример, когда слабые, но неизвестные неприятелю по силе позиции, становились непреодолимым препятствием. Подобные случаи предостаточно обнаруживаются в Гражданской войне в США (1861–1865 гг.), русско-турецкой войне (1877–1878 гг.) и прочих известных кампаниях XIX–XX вв.

И это еще не все. Союзники могли предположить, что русские, сообразно с теорией действия отходящей к крепости армии, изберут Северную сторону, как один из оборонительных рубежей и даже будут желать его атаки, чтобы нанести противнику большие потери и тем ослабить его.^{410} В этом случае Раглан и Сент-Арно попадали в стратегическую западню, описываемую еще Клаузевицем, когда, хотя наступающая армия имеет преимущество, но оно временное. Они прекрасно знали, что где-то уже подходят новые русские дивизии, а удар в спину увязнувшим в бою за Северное укрепление войскам, лишившимся поддержки флота, будет смертельным.

^{Разъезд Лейб-гвардии крымско-татарского полуэскадрона. Худ. К.Ф. Шульц. Середина XIX в.}

Поэтому решили не рисковать и действовать по науке, которая в описываемый период XIX в. рекомендовала военачальникам воздерживаться от фронтальных атак каких-либо местных предметов, считая это крайней мерой лишь в том случае, когда «…обход окончательно невозможен».^{411}

Тотлебену не удалось избежать массовой критики военного сообщества. В его судьбе случилось то, что иногда случается с людьми великими, когда оии, создавая противнику ловушки, поменявшись с ними местами, сами же в них попадают. «Звезда» его закатилась под Плевной во время войны с Турцией 1877–1878 гг. Спустя десятилетия инженеру не могли простить высоких потерь в ходе кровавых атак турецких позиций. При этом так увлеклись критикой генерала, что его заслуги ставили ему в вину. Когда в 1901 г. вышла книга А.Н. Маслова «История крепостной войны», сравнивавшая две наиболее упорных крепостных войны второй половины XIX в. (Севастополь и Бельфор), то именно известная теория Тотлебена «ломки линий огня», была объявлена ошибкой. В ходе полемики отдельные аналитики сходились п том. что «…не можем, однако, поставить в заслугу г. Тотлебену его слишком большое увлечение ломаными линиями огня. Отрицательные стороны этого увлечения сказались весьма рельефно на такой крепости, как Кронштадт, и за эти минувшие ошибки Тотлебена приходится теперь материально рассчитываться».^{412}

Тотлебену не простили его характер. Требовательнейший по роду службы, он, потерпев «поражение» под Плевной, увы, действительно стал скандальным человеком. «Доброжелатели», расплодившиеся в неимоверном количестве, тут же «слетелись» как воронье на падаль, чтобы добить фортификатора. Ему припомнили все, и вскоре на месте инженерного гения появился скандальный тип, да еще и преподносимый обществу, как невероятный русофоб. Оказывается «…генерал Тотлебен принадлежал к числу тех завзятых, закоренелых германофилов, которые, служа Русскому правительству, добившись от него самого высокого положения и почестей, не только не преследуют русских интересов, а, наоборот, относятся к ним с явным пренебрежением и усердно поддерживают все немецкое».^{413}

Выдающийся русский композитор Цезарь Кюи не только хорошо сочинял музыку, но не менее хорошо разбирался в фортификации. В 1893 г. он опубликовал статью о бельгийском генерале Бральмоне, авторе целого ряда инженерно-строительных теорий, в основу которых ложилась минимальная затратность при максимальной эффективности. По его мнению, европейцы, быстро смекнув, что именно эти самые ломаные линии и есть суть будущей фортификации, развили теорию Тотлебена и уже к концу XIX в. вышли к теории «укрепленных районов». Отделившаяся в 1831 г. от Нидерландов Бельгия имела старую и слабую систему крепостей. После Крымской войны Бральмон усовершенствовал государственную пограничную оборонительную линию, отказавшись от строительства сверхкрепостей, способных поглотить и парализовать в своих стенах небольшую бельгийскую армию. Потому в основу укреплений Антверпена положил систему укрепленных районов, являвших собой усовершенствованные севастопольские бастионы, вынесенные далеко за пределы крепостной линии.

В 1864 г. Тотлебен посетил Бельгию. Осмотрев Антверпен, он сказал сопровождавшим его бельгийским офицерам: «Я бы предпочел защищать эту крепость, чем атаковать ее».^{414}

К сожалению, по умению не делать выводы, мы всегда опережали всех. После Крымской, как всегда неожиданно, «случилась» очередная турецкая война 1877–1878 гг. Ценой громадных потерь выиграв ее и вскружив голову от успехов, русские вместе с убитыми, ранеными и искалеченными вынесли кровавую науку, что важны на войне не только ровный шаг пехоты, но и ее меткий огонь в сочетании с умелым владением лопатой.^{415}

Вскоре, однако, и это быстро забылось, вновь уступив место обучению «лихим» штыковым атакам: «Армия застыла в старых формах, как в те годы и вся Россия застыла в довольстве, благополучии, умеренности и сытости».^{416}