Усовершенствованная военная доктрина: продвигая мировую революцию?

Усовершенствованная военная доктрина: продвигая мировую революцию?

Военные теоретики Красной Армии разработали новые положения военного искусства, которые революционизировали современную военную доктрину и на десятилетия опередили Запад. В какой-то степени новое мышление было продиктовано всеобщим признанием важности преодоления тупика, в котором оказалась военная стратегия в первую мировую войну. В конкретных условиях России оно основывалось на уроках, полученных в гражданской войне. Необходимость преодолевать большие расстояния и одновременно действовать на различных фронтах требовали быстрых и стремительных результативных ударов. Кроме того, численное превосходство войск сводило на нет стратегическую оборону как независимую концепцию. Оборона велась лишь на второстепенных направлениях и зачастую приводила к отступлению из стратегических соображений. Необходимость противостоять многочисленным угрозам в конечном итоге привела к созданию концепции «стратегического наступления», которой было суждено стать символом советской военной стратегии. Она предусматривала умение гибкого широкомасштабного рассредоточения и концентрации сил за счет высокой степени маневренности и мобильности. Целью этих действий была концентрация войск и техники на приоритетных направлениях¹⁸.

Ко времени, когда различные теоретические разработки слились в единую концепцию, Русская революция переживала период термидора, и на смену идеи экспорта революции силой оружия пришло более здравое и ответственное стремление обеспечить выживание государства. Несмотря на то, что новаторская военная доктрина была взращена в «революционном парнике», ее основные положения исходили не из марксистско-ленинского учения о «войне». Армии предписывалось защищать революцию в границах государства, и успех зависел от умения вести военные действия на нескольких фронтах одновременно, переносить их на территорию противника. Такая тактика, основанная на маневренности моторизованных и механизированных соединений, придавала доктрине явно наступательный характер. Но она ни в коей мере не носила агрессивного характера, так как была направлена лишь на отражение реальной угрозы.

Реформы, проведенные в вооруженных силах, соответствовали сталинскому плану построения «социализма в одной стране», а не теории «перманентной революции» Троцкого. Вместо того, чтобы насаждать революции в других странах, необходимо было в первую очередь укреплять ее базу — СССР. Следует отметить, что даже Троцкий не был против традиционного военного мышления и привлекал царских специалистов к перестройке армии. Хотя Фрунзе и называл советскую армию «средством распространения революции в интересах мирового пролетариата», после его смерти такие заявления раздавались редко, основной акцент делался на маневренности и наступательных действиях¹⁹. Почти во всех армейских директивах конца двадцатых годов рассматривалась вероятность ожесточенной империалистической войны, в ходе которой Красная Армия будет вынуждена «отражать империалистическую агрессию», направленную против Советского Союза, а не занимать позицию стороннего наблюдателя, как вытекало из идеологических догм²⁰.

Военная угроза 1927 года, возникшая после провала попыток Советского Союза урегулировать отношения с европейскими странами, подтверждает это положение. Историческая память коротка. После неожиданного восхождения Советского Союза как сверхдержавы в результате второй мировой войны многие, видимо, забыли, что все годы до войны умами политиков и военных руководителей СССР владел страх перед новой капиталистической интервенцией. В 1928 году, когда разрабатывалась доктрина, Генштаб Красной Армии занимался анализом европейских стран по степени угрозы, которую они представляли. Опасность представляла не война между империалистическими государствами, а вооруженный поход против Русской революции. Вплоть до 1927 года, в основном из-за слабости Красной Армии и в надежде на достижение «модус вивенди» с Западом, полагали, что рабочий класс европейских стран сможет удержать свои правительства от развязывания войны. Но к 1927 году революционные ожидания отошли на задний план, и перед Красной Армией была поставлена задача сорвать угрозу интервенции. Революционная риторика по-прежнему преобладала, но революционные цели существенно изменились и об этом не следует забывать. Констатировалось, что «без серьезных усилий и побед Красной Армии разложение наших противников не может принять размеры, достаточные для того, чтобы война империалистов против СССР превратилась в гражданскую войну, в революцию». Разумеется, не составляет особого труда извратить подобные заявления и представить их в виде агрессивных замыслов. Однако они отражали разочарование перспективами мировой революции и страх перед новой интервенцией против Советского Союза. Они свидетельствовали о том, что взят курс на оборону страны, что поддержка рабочих Запада играла лишь второстепенную роль в борьбе Советов за выживание. И действительно вслед за этим в 1928 году были проанализированы все случаи проявления враждебности по отношению к Советскому Союзу. Начальники штабов рассматривали возможные коалиции участников крестового похода против большевизма, и определяли пути борьбы с ними²¹. Полагали, что в конце 20-х годов главная опасность исходила от коалиции Англии с Францией, а Германии отводилась роль пешки — любимая метафора, используемая русскими после вступления Германии в Лигу Наций в 1925 году и признания ею Локарнских соглашений о безопасности.