Беспорядки перерастают в революцию

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Беспорядки перерастают в революцию

Уже вечером 26 февраля (11 марта) взбунтовалась 4-я рота запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка. Переполненные запасными казармы, почти полное отсутствие офицеров, отсутствие обучения (хорошо дело было поставлено лишь в учебной команде) – все это привело к тому, что значительная часть солдат, вооружившись, пошла за агитаторами-рабочими на улицу. Бунт был подавлен с помощью преображенцев, но 21 солдату с оружием удалось бежать. Новость о том, что солдаты стали переходить на сторону революции, ободрила улицу и усилила натиск пропагандистов на войска1.

Движение еще оставалось преимущественно стихийным. «Настроение в рабочих кварталах, – вспоминал о ситуации, сложившейся с 26 на 27 февраля В. Д. Бонч-Бруевич, – было сильно приподнятое, полное решимости и воли к действию. Но никак нельзя сказать, что тем движением, которое нарастало с каждым часом, кто-либо руководил»2. Характерно, что активность демонстрантов, стремившихся в центр города, резко возрастала к середине светового дня и падала с наступлением сумерек. К вечеру 26 февраля (11 марта), после стрельбы по толпе, ситуация в центре Петрограда казалась стабильной, а в ночь на 27 февраля (12 марта) Невский, освещаемый прожектором с Адмиралтейства, полностью обезлюдел. После полуночи полная тишина иногда прерывалась винтовочными выстрелами3.

Приблизительно в два часа ночи петроградский градоначальник подошел к окну своего штаба: «Столица спала. Казалось, отдыхала от безобразий последних дней, лишь у пылающих костров жались извозчики, а около них неподвижно стоял неизменный страж порядка – старый петербургский городовой»4. На самом деле, идиллии не было. Одинокого полицейского не просто было встретить вдалеке от здания градоначальства на Гороховой, во дворе которого, кстати, с началом волнений расположился жандармский дивизион5. «На улицах пустынно. Полиции нет, – вспоминал Спиридович. – Изредка встречаются патрули или разъезды. Спокойно. Зловеще спокойно. Но неспокойно в казармах. Всюду разговоры о событиях за день. Обсуждают бунт Павловцев. Смущены не только солдаты, но и офицеры. Офицеры видели за день на улицах полную бестолочь. Нет руководительства. Нет старшего начальника»6.

Все сильнее сказывалось недостаточное количество офицеров в запасных частях. Количественная и качественная слабость командных кадров приводила к тому, что войска быстро терялись в сложной, наэлектризованной обстановке противостояния с демонстрантами. «Войска вышли на улицу без офицеров, – писал об этих днях А. И. Деникин, – слились с толпой и восприняли ее психологию»7. Патрули и разъезды выходили в наряд без офицеров. «Город не походил на самого себя, – писал американский журналист. – На улицах почти никого не было, кроме групп солдат, которые производили впечатление часовых, о которых забыли. Не было видно ни одного полицейского»8. Пока старшие командиры в столице старались ускользнуть от ответственности и отдачи приказов, активизировались политики.

Вечером 26 февраля (11 марта) правительство вновь собралось на совещание на квартире Голицына. Теперь большинство министров твердо поддержали предложенный ранее проект роспуска Думы, и Голицын, воспользовавшись специально оставленным ему подписанным императором бланком, поставил на нем дату 25 февраля (10 марта), объявив прекращение сессии с 26 февраля (11 марта), о чем и было сообщено Родзянко в ночь на 27 февраля (12 марта)9. Тот развил исключительную активность, отсылая телеграммы уже не только в Ставку, но и в штабы фронтов. В 22:22 26 февраля (11 марта) в Могилеве приняли его послание Алексееву, в котором председатель Думы описывал трагическое положение экономики страны и недвусмысленно намекал на то, что без кардинальной смены политического курса поражение неизбежно10.

«Население, – телеграфировал Родзянко генералу, – опасаясь неумелых распоряжений властей, не везет зерновых продуктов на рынок, останавливая этим мельницы, и угроза недостатка муки встает во весь рост перед армией и населением. Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно бессильна восстановить нарушенный порядок. России грозят унижение и позор, ибо война при таких условиях не может быть победоносно окончена. Считаю необходимым и единственным выходом из сложившегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения. За таким правительством пойдет вся Россия, воодушевившись вновь верою в себя и в своих руководителей. В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода на светлый путь нет, и я ходатайствую перед

Вашим Высокопревосходительством поддержать это мое глубокое убеждение перед Его Величеством, дабы предотвратить возможную катастрофу. Медлить больше нельзя, промедление смерти подобно. В Ваших руках, Ваше Высокопревосходительство, судьба славы и победы России. Не может быть таковой, если не будет принято безотлагательно указанное мною решение. Помогите Вашим представительством спасти Россию от катастрофы. Молю Вас о том от всей души»11.

В час ночи 27 февраля (12 марта), через два часа после получения текста этого обращения Алексеевым, в Могилев начальнику штаба Верховного главнокомандующего телеграфировал Брусилов. Главнокомандующий ЮгоЗападным фронтом считал необходимым согласиться с предложениями председателя Государственной думы и просил сообщить об этом императору. Вечером того же дня Брусилова поддержал Рузский12. Алексеев принял решение сообщить о просьбе Родзянко на утреннем докладе. Между тем около двух часов ночи Голицын телеграфировал императору в Могилев о принятом Советом министров решении распустить Думу. Об этом же и приблизительно в то же время Хабалов известил Алексеева.

Обстановка в Петрограде была совершенно неопределенной. С одной стороны, волнения показали и решимость рабочих, и колебания среди войск гарнизона, с другой – большая часть последних пока еще оставалась верной Присяге и не останавливалась перед употреблением оружия против демонстрантов13. Такое положение не могло продолжаться долго.

Первым выступил лейб-гвардии Волынский полк. Интересно, что в 1905–1907 гг. он имел репутацию одного из самых консервативных полков гвардии: за жестокие расправы с участниками беспорядков волынцы получили репутацию черносотенцев14. Теперь волнения начались в его учебной команде, которая за день до этого несколько раз обстреливала демонстрантов. Ее солдаты и унтер-офицеры были явно недовольны той ролью, которую им приходилось играть на улицах Петрограда15. Прибывший в полк штабс-капитан Лашкевич построил в казарме учебную команду и поздоровался с ней. Ответа не было. Не поздоровались с командиром даже правофланговые унтер-офицеры. Лашкевич спустился по лестнице и вышел на плац, направляясь в канцелярию полка. Тут из окон учебной команды прозвучал выстрел – офицер был убит наповал. После этого у солдат уже не было выбора. Вооружившись, они вышли на улицу, увлекая за собой остальных16.

Однако это не было простым солдатским мятежом, превращающим воинскую часть в вооруженную толпу. Волынцы шли в полном порядке, во главе с офицером, с пулеметной командой. Появившиеся драгуны, еще верные правительству, не решились атаковать восставших. Занимавшийся пропагандой большевик Бонч-Бруевич с несколькими рабочими сразу же бросился к казармам полка, но солдат там уже не было: «Тут же во дворе казарм мы увидели труп убитого капитана, который хотел оказать сопротивление солдатам, бросившимся к запертым пирамидам с винтовками. Он был смят, а потом застрелен. Хранилище взломано, и ружья выхвачены. Несколько винтовок валялись здесь же на полу. Рабочие взяли винтовки»17.

Сказалась и близость казарм гвардейских полков, окружавших Таврический дворец. Волынцы отправились к преображенцам, и в результате к восставшим присоединился еще один полк. К солдатам подходили вооруженные рабочие, демонстранты и т. д. Работал принцип снежного кома, которому нечего было противопоставить. Началось избиение офицеров, тем более что часть из них оказала посильное сопротивление в казармах лейб-гвардии Московского полка и батальона самокатчиков на Выборгской стороне, куда поначалу двинулись волынцы и преображенцы18.

Самокатчики были практически единственной частью с прочным, нетекущим составом рядовых и волевым, популярным среди солдат командиром. В результате батальон под руководством своего командира полковника Бакашина не только оставался под контролем, но и оказывал вооруженное сопротивление революции вплоть до утра 28 февраля (13 марта). Для того чтобы заставить самокатчиков присоединиться к восставшим, бараки, в которых находилась эта часть, были подвергнуты пулеметному, а затем и артиллерийскому обстрелу. Так как орудий у самокатчиков не было, они вынуждены были сдаться. Полковник Бакашин вышел к революционерам для того, чтобы защитить своих подчиненных от самосуда. Он сказал, что солдаты выполняли его приказ, после чего был застрелен19.

Утром 28 февраля (13 марта) непродолжительное время сопротивление оказывали и гардемарины Морского училища, однако долго продержаться они не могли20. Воспитатели и командиры училища, понимая бесперспективность сопротивления огромной толпе, основу которой составляли запасные Финляндского и 180-го пехотного запасного батальона, допустили в здание выборных представителей. Те искали пресловутые пулеметы и, не найдя оных, удалились. Это, правда, не спасло училище от разграбления его арсенала21.

«Кончились “беспорядки”, – верно отмечал А. А. Бубликов, – началась “революция”. Но в нее все еще все продолжали не верить»22. Впрочем, осознание серьезности происходящего приходило быстро.

На Выборгской стороне произошло окончательное слияние восставших солдат с рабочими. Толпа начала громить и поджигать полицейские участки, осадила тюрьму «Кресты» и вскоре ворвалась в нее23. «К этому времени, – вспоминал генерал Балк, – картина падения власти уже вырисовывалась. Войска не противостояли бунтовщикам, переходили на их сторону, в лучшем случае бездействовали. С большинством участков телефонная связь прекратилась. Некоторые из них были разгромлены и подожжены. Чины полиции переодевались в штатское и разбегались, ища пристанища у знакомых»24. Рабочие освободили из тюрьмы «Кресты» заключенных, вместе с политическими на свободу вышли и уголовники. Процедура освобождения была проста. Камера открывалась, находившиеся в ней освобождались «волею Революционного Народа»25. Именно они прежде всего бросились к зданию окружного суда на Литейном проспекте. Толпа перешла через Литейный мост и взяла Дом предварительного заключения, освободив всех находившихся там под арестом. После этого был взят и подожжен окружной суд. Ненавистные преступникам судейские чиновники избивались и выгонялись на улицу. Архивы суда горели в центре города, а уголовники не давали пожарникам подойти к зданию26.

При этом и революционная толпа, и бандиты постоянно боялись того, что появится сила, перед которой придется держать ответ. Дерзость действий коренилась, по словам очевидцев, в страхе «появления карающей десницы и соответствующего ущемления». Во время погрома в здании суда кто-то крикнул: «Семеновцы идут!». Этого слуха и памяти о том, какую роль сыграл полк при подавлении восстания в Москве в 1905 г., оказалось достаточно. Началась паника и толпа побежала к Литейному мосту, сминая все на своем пути. У входа на мост образовалась давка, люди прыгали на лед и бежали по замерзшей Неве на другой ее берег27.

Подобное поведение неудивительно, если вспомнить о том, кто играл роль гвардии революции на улицах. «Революция в Петербурге, – вспоминал Ф. И. Родичев, – ознаменовалась, прежде всего, сожжением зданий судебных мест и Дома предварительного заключения, освобождением повсюду арестантов и сожжением полицейских учреждений и дел мировых судей. Это был свой фронт. Вливалась в жизнь новая волна, не то, чтобы чистая, но, несомненно, революционная. Первым завоеванием революции была гарантия безнаказанности преступников. Они образовали почетный легион движения. Весна 1917 года была раем для воров»28. Говоря точнее, по мере исчезновения власти страна превращалась в рай для бандитов и налетчиков.

К вечеру было разграблено и подожжено здание охранного отделения29. «По всей России весь старый уголовный мир был выпущен на свободу, – вспоминал начальник контрразведки Петроградского военного округа, – и фатально сгустил революционную накипь»30. Впрочем, в самом начале настоящей гарантии безнаказанности еще не было. В условиях возникающего вакуума власти ее могла предоставить только одна из ветвей этой власти, тем более что будущее оставалось совершенно неясным. Иначе говоря, нужна была санкция, которую в этих условиях могла предоставить только Дума. На этот момент только она была единственным общепризнанным центром оппозиции Короне.

Руководство Думы также колебалось и по той же самой причине: победа улицы в Петрограде отнюдь не была еще гарантией победы окончательной. В конце концов, было принято решение подчиниться указу о роспуске и немедленно собраться на частное совещание, где и был избран Временный комитет Государственной думы во главе с Родзянко. В него вошло все руководство «Прогрессивного блока», а также А. Ф. Керенский и Н. С. Чхеидзе31. Думский февраль 1917 г. с самого начала нес в себе элементы двусмысленной игры руководителей думской оппозиции. И порядок, и спокойствие, и новую форму правления Родзянко надеялся получить, лавируя между революцией и старой властью. 27 февраля (12 марта) в Думе собрались практически все депутаты «Прогрессивного блока» – около 200 человек. Они ждали развития событий32.

Между тем освобожденные из тюрьмы члены рабочей группы ЦВПК во главе с К. А. Гвоздевым оказались во главе толпы, которую они и повели по привычке к Думе, то есть к штабу собственных руководителей. Здесь они вместе с членами социал-демократической фракции и меньшевиками-оборонцами и создали ядро будущего Петросовета – Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов33. Управляющий делами ЦВПК генерал-майор барон В. Н. фон Майдель на собственном автомобиле возил Гвоздева по заводам, помогая ему организовывать немедленные выборы в Петросовет34.

Когда через несколько месяцев после этого два английских лейбориста прибыли в Петросовет, они с самого начала были поражены отсутствием среди его членов рабочих. «Взгляните на их руки! – воскликнул один из них. – Ни один из них не работал ими и дня за всю жизнь!»35 Создаваемая либералами для контроля над рабочим движением структура, таким образом, сыграла роль остова будущего орудия их уничтожения. Милюков в своей исторической речи о создании Временного правительства особо отметил ее создателей. Перечисляя членов нового кабинета, он заявил: «Далее мы дали два места представителям той либеральной группы русской буржуазии, которые впервые в России пытались организовать представительство рабочего класса… А. И. Коновалов помог сорганизоваться рабочей группе при Петроградском военно-промышленном комитете, а М. И. Терещенко сделал то же самое относительно Киева»36.

В тот же день, 27 февраля (12 марта), в Думу явились представители полков для того, чтобы осведомиться о позиции избранников народа. Родзянко принял их и передал солдатам единогласно принятое решение совета старейшин: «Основным лозунгом момента является упразднение старой власти и замена ее новой. В деле осуществления этого Государственная дума примет живейшее участие, но для этого, прежде всего, необходим порядок и спокойствие»37. В значительной мере храбрости ему придал тот факт, что на сторону революции перешел Преображенский полк (вернее, его запасной батальон, так как сам полк в это время был на фронте). Родзянко потребовал полного себе подчинения. Комендантом города был назначен член Думы отставной полковник Генерального штаба Б. А. Энгельгардт38. Наряду с теми, кто выполнял Присягу, и с теми, кто просто выжидал, чем закончатся события, с самого начала февральских событий проявилась и другая линия поведения офицеров, и причем молодых кадровых офицеров, вскоре назвавших себя «младотурками».

Приехавший в столицу из Ставки 26 февраля (11 марта) полковник П. А. Половцов вечером того же дня узнал о том, что Энгельгардт уже «собирает в Думе людей, могущих содействовать восстановлению нормальной жизни»39. Вечером следующего дня Половцов получил приглашение от нового коменданта Петрограда примкнуть к этому подобию революционного штаба. Это была «военная комиссия» Думы под председательством А. И. Гучкова. Половцов, по его словам, окунулся в революцию: «Столпотворение в Тавриде не поддается описанию… Здесь (на втором этаже дворца. – А. О.) помещается “военная комиссия”. Из кого она состоит, довольно неопределенно. Гучков – председатель, из Генерального штаба здесь болтаются Туманов, Якубович, Туган-Барановский, Гильбих… Кавардак невероятный: все бегают, все распоряжаются, но толка не вижу»40. Эти офицеры сразу поддержали революцию и «.полностью предоставили себя в распоряжение Государственной думы»41. Первым реальным действием комиссии было подчинение бронеавтомобилей и радио. Вслед за этим она активно занялась подчинением восставших частей и раздачей вооружения и боеприпасов своим, как, очевидно, казалось «младотуркам», сторонникам42.

Несмотря на эти усилия, положение на улицах и в казармах столицы было уже таким, что Дума не могла его контролировать. Тем не менее она еще в какой-то степени влияла на ситуацию. Законодательная палата сумела внедрить в массовое сознание свой образ как центра сопротивления «темным силам» в борьбе за интересы России. Так, во всяком случае, руководители Думы декларировали свою миссию в собственных программных документах. Созданный 27 февраля (12 марта) Исполнительный комитет Государственной думы издал документ о создании нового органа власти. «Временный комитет Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием»43.

Это был осознанный выбор в сторону поддержки переворота. Комитет сразу же обсудил и вопрос о создании и составе будущего правительства. Возглавить его должен был князь Львов. Думцы активно разъезжали по казармам, представители власти призывали воинские части выступить против монархии44. Все, что противопоставляло себя императорской власти, со второй половины 27 февраля (12 марта) стремилось к Таврическому дворцу45. Без Думы, как отмечал американский журналист – свидетель происходивших событий, – требование отречения императора было бы невозможно. Она была единственным органом, который мог претендовать на роль представительского учреждения, вокруг которого могла объединиться страна. Дума была в состоянии выполнить эту миссию, и она ее выполнила. «Но, с другой стороны, – продолжал Дош-Флеро, – у интеллигенции и Думы не было такой же ярости мятежа. Они ворчали и критиковали, но когда дело дошло до насилия, их страсть исчезла»46.

Воспоминания русского очевидца не слишком расходились с этими словами: «Первое: солдатский бунт в Петербурге разросся в победоносную революцию только потому, что он был возглавлен поначалу Государственной думой, давшей революции свое знамя, но бессильной овладеть событиями. Против Думы посылать тогда войска было нельзя. Второе: успех восстания в Петербурге еще не означал гибели монархии в России. Тыловой, взбунтовавшийся “неизвестный солдат” сам в первые дни еще трепетал, требуя “неразоружения и невывода” из Петербурга на фронт. Решающей силой был именно фронт, сравнительно еще крепкий. И вот тут-то соотношение сил было внезапно изменено в пользу революции – не только союзом, очень недолгим, Думы и улицы, но и скоропалительным отречением. А отречение было вызвано тем, что ближайшие к царю генералы были обмануты гипнозом думского февраля. Именно генералы, а не Гучков, вынудили у Государя отречение»47.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.