Бремя доказательства

Бремя доказательства

Навязывая свои аргументы, Суворов очень бесцеремонно обращается с важнейшими фактами, хотя, ничтоже сумняшеся, называет некоторых замечательных русских военных историков, как например, Анфилова, «коммунистическими фальсификаторами»⁴⁰.

Аксиомой для Суворова, на которой зиждется вся его концепция, является уверенность в том, что Сталин готовил войну. Теория Суворова избегает сложных построений; он игнорирует запутанную международную обстановку кануна войны. Девиз Суворова, иллюстрирующий его концепцию, неотразим своей простотой: «Германский фашизм для Сталина — это инструмент. Германский фашизм — это Ледокол Революции. Германский фашизм может начать войну, а война приведет к революции. Пусть же Ледокол ломает Европу! Гитлер для Сталина — это очистительная гроза Европы. Гитлер может сделать то, что Сталину самому делать неудобно». Это положение основывается на выступлении Сталина, в котором он якобы раскрыл свои планы покончить с нацистской Германией за пять лет до прихода Гитлера к власти. В нем он поклялся разгромить фашизм, свергнуть капитализм, установить Советскую власть и освободить от рабства колонии. Суворов утверждает, что уже в 1927 году Сталин предвидел приход нацистов к власти и считал это положительным явлением: «Именно тот факт, что капиталистические правительства фашизируются, именно этот факт ведет к обострению внутреннего положения в капиталистических странах и к революционным выступлениям рабочих»⁴¹. Суворова не смущает то, что в своем выступлении Сталин вообще не упомянул Германию.

Концепция Суворова держится на бесконечных коротких цитатах, выхваченных из Сочинений Сталина. Большая часть приводимых Суворовым отрывков взяты из выступлений Сталина в 1927—28 гг., в последние, решающие годы его борьбы за власть. В 1927—28 гг. мощная коалиция бывших товарищей Сталина — Зиновьев, Каменев и Троцкий — обвинила его в забвении революционных принципов Ленина ради прагматизма, проявившегося в его теории «построения социализма в одной стране». Поэтому Сталину пришлось потратить много усилий, чтобы утвердиться в качестве наследника Ленина. И в это время Сталин столкнулся с внешнеполитическим кризисом, который грозил подорвать строительство «социализма в одной стране». Летом 1927 года отношения с Англией обострились до крайности, произошел разрыв отношений. Из Парижа был выдворен советский посол, а посол в Варшаве был убит. Германия вступила в Лигу Наций и подтвердила свои обязательства соблюдать Локарнские договоренности. В Москве создалось впечатление, что против Советского Союза замышляется новая интервенция. Поэтому в выступлениях Сталин балансировал между революционной позицией и умеренным подходом. В целом их содержание характеризовалось не стремлением к войне, а откровенно осторожным подходом и тревогой⁴².

Если бы Суворов продолжил цитату, то читатель смог бы сам убедиться, спускал ли Сталин в 1928 году на воду «ледокол» или был озабочен угрозой для России извне:

«Отсюда задачи коммунистических партий:

Во-первых, неустанная борьба с социал-демократизмом по всем линиям, и по линии экономической, и по линии политической, включая сюда разоблачение буржуазного пацифизма с задачей завоевания большинства рабочего класса на сторону коммунизма.

Во-вторых, создание единого фронта рабочих передовых стран и трудовых масс колоний для того, чтобы предотвратить опасность войны, или, когда война наступит, превратить империалистическую войну в войну гражданскую, разгромить фашизм, свергнуть капитализм, установить Советскую власть, освободить колонии от рабства, организовать всемерную защиту первой в мире Советской республики»⁴³.

Для обоснования своей позиции Суворов выборочно приводит цитаты из политического отчета Сталина Центральному Комитету в декабре 1927 года. По словам Суворова, Сталин рассматривал возникновение ситуации, когда Германию можно было направить против Англии и ослабить, прежде чем Советский Союз выступит против нее: «Очень многое в деле нашего строительства зависит от того, удастся ли нам оттянуть войну с капиталистическим миром, которая неизбежна… до того момента, пока капиталисты не передерутся между собой»⁴⁴. Начальная часть отрывка, который Суворов не приводит, рисует совершенно иную картину: «Отсюда задача — учесть противоречия в лагере империалистов, оттянуть войну, «откупившись» от капиталистов, и принять все меры к сохранению мирных отношений». Ситуация полностью отличается от той, которую стремится изобразить Суворов.

Наиболее вопиющим искажением текста является стремление Суворова доказать, что Сталин еще в 1927 году предвкушал выгоды, которые можно будет извлечь из войны между капиталистическими странами. Дело представляется так, что Сталин предвидел заключение «пакта Риббентропа — Молотова»: «Решительное сражение можно считать вполне назревшим, если все враждебные нам классовые силы достаточно обессилили себя борьбой, которая им не по силам». Здесь Сталин цитирует работу Ленина, в которой тот призывал массы в 1917 году сбросить Временное правительство:

«Решительное сражение, — говорит Ленин, — можно считать вполне назревшим, если: 1) все враждебные нам классовые силы достаточно запутались, достаточно передрались друг с другом, достаточно обессилили себя борьбой, которая им не по силам»; если «2) все колеблющиеся, шаткие, неустойчивые, промежуточные элементы, т. е. мелкая буржуазия, мелкобуржуазная демократия в отличие от буржуазии, достаточно разоблачили себя перед народом, достаточно опозорились своим практическим банкротством»⁴⁵.

Суворов прибегает к такой же уловке, когда выбирает эпиграф для главы, в которой говорится о тайном выдвижении советских войск к линии фронта весной 1941 года. Замысел Сталина, представлялся следующим: «Надо застать противника врасплох, уловить момент, когда его войска разбросаны». В этом случае Сталин также цитировал Ленина, излагавшего тактику захвата власти в 1917 году⁴⁶. Сам Сталин не упоминал о Германии, а лишь оценивал революционные перспективы Англии после общей забастовки, проходившей в 1926 году⁴⁷. В своей речи он неоднократно подчеркивал угрозу, которую война несет Советскому Союзу, а отнюдь не приветствовал революционный потенциал войны. Упор делался не на наступательных аспектах, а на защите «социализма в одной стране», т. е. защите «отечества» в будущей войне. Домыслы Суворова строятся на анахроническом подходе к сталинским текстам; это равносильно утверждению, что знаменитая пушкинская строка «Ура! Октябрь уж наступил» возвещает о русской революции⁴⁸.

То, как Суворов представляет свою концепцию, можно проиллюстрировать множеством других цитат, которые, если их вырвать из контекста, представляют советскую внешнюю политику коварной и агрессивной. Примером зловещей угрозы Сталина могла бы стать следующая цитата, взятая из одного его выступления: «Мы делаем дело, которое в случае успеха перевернет весь мир и освободит весь рабочий класс»⁴⁹. Но эти слова сказаны в 1931 году в речи о задачах хозяйственников на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности. Ее целью было добиться увеличения промышленного производства и выполнить пятилетний план. Под словом «дело» понималось создание в СССР социалистической экономики, которая явилась бы образцом для международного рабочего класса⁵⁰.

Основным источником, из которого Суворов черпает свои аргументы, являются объемистые мемуары советских генералов. Однако он превратно истолковывает и эти свидетельства. Маршал Василевский, утверждает он, откровенно оценивал ситуацию: «Опасения, что на Западе поднимается шум по поводу якобы агрессивных устремлений СССР, надо было отбросить. Мы подошли…к рубикону войны, и нужно было сделать твердо шаг вперед»⁵¹. Опущенные им в середине слова «волей обстоятельств не зависящих от нас» полностью изменяют смысл предложения, подразумевая, что война была навязана развертыванием немецких войск. В статье Василевского содержится в общем-то обычная критика Сталина за его неспособность подготовиться к нападению немцев и принять твердые меры, продиктованные развертыванием немецких войск на границе с СССР.

Так же относится Суворов и к трудам ученых. В одной из редких ситуаций, когда он привлекает сравнительно новый материал 1986 года, он пишет: «Генерал-майор А.И.Михалев прямо признает, что Южный и Юго-Западный фронты советское командование не планировало использовать для оборонительных или контрнаступательных действий. Стратегические цели предполагалось достичь переходом войск фронтов в решительное наступление»⁵². Однако статья фактически посвящена организации обороны в Южном секторе. Если привести цитату целиком, то смысл ее будет прямо противоположным тому, что приписывает ей Суворов: «Как известно, советское командование для отражения вторжения агрессора не предусматривало проводить здесь стратегическую оборонительную операцию. Прикрытие государственной границы планировалось осуществить силами стрелковых корпусов первого эшелона. Вторые эшелоны армий, прежде всего механизированные корпуса, предназначались для нанесения контрударов и развития наступления. Стратегические цели предполагалось достичь переходом войск фронтов в решительное наступление».

Очень жаль, что историки игнорировали работы Суворова из-за поверхностного характера и несерьезности его аргументов. Поступая таким образом, они, по иронии судьбы, предоставили ему исключительную возможность ознакомить русских читателей с важнейшим этапом советской истории, который замалчивался в прошлом. Объективная дискуссия осложняется тем, что рассматриваемый период чреват мифами, многие из которых тогда преднамеренно распространялись. Позднее их некритически восприняли историки из-за отсутствия достоверной информации и политической поляризации времен «холодной войны», способствовавшей такому подходу. Приведенная ниже интерпретация событий накануне войны с помощью недавно раскрытых архивных материалов по-новому представляет бесплодные попытки предотвратить немецкое вторжение. Автор изучил множество русских документов Министерства обороны и Министерства иностранных дел, а также широкий круг опубликованных документальных материалов. В книге кроме того широко используются английские и немецкие архивные материалы.

Достоин сожаления тот факт, что из-за террора окружение Сталина не оставило ни дневников, ни других заслуживающих внимания письменных свидетельств. Даже те, кто чувствовал себя в относительной безопасности за границей, — понимали свою уязвимость. К примеру, для Майского, несомненно, было унизительно передавать свой дневник по собственной инициативе на суд Сталина в конце 1941 года со следующим сопроводительным письмом:

Лондон, 6.12.41.

т. Сталину.

«Дорогой Иосиф Виссарионович, завтра вместе с Иденом я отправляюсь в СССР. Так как морские путешествия в наши дни — дело довольно рискованное, то на всякий случай обращаюсь к Вам с этим письмом.

В настоящем портфеле находится дневник, который я, правда, не очень аккуратно вел в течение последних 7 лет. С точки зрения литературной этот дневник, конечно, требует еще значительной обработки, ибо писался он в разных условиях и почти всегда наспех. Однако с исторической точки зрения этот дневник, несомненно, представляет известный интерес. Как ни как, за указанные 7 лет я все время находился на крупнейшем обсервационном пункте мировой политики и имел возможность входить в сношения с крупнейшими политическими деятелями Англии и др. стран. Направляю мой дневник Вам. Делайте с ним, что найдете нужным.

…С товарищеским приветом И.Майский»⁵³.

Человеческий фактор, столь важный в советской политической культуре, представлен на страницах дневника мало, в отличие от очень личностной и выразительной для читателей оценки политической жизни Лондона.

Некоторые факты были почерпнуты мною из дневников Майского и Димитрова и других документов личного характера: например, о встрече Жукова и Тимошенко со Сталиным на заседании Политбюро в середине июня и др. Можно надеяться, что в будущем появятся новые интересные материалы.

Отнюдь не собираясь в последующих главах скрещивать с Суворовым шпаги, я хочу лишь дать альтернативную интерпретацию событий накануне операции «Барбаросса», которая бросает серьезный вызов теории «превентивной войны» и позволит читателям составить об этом собственное мнение.