Заговор против Ллойд Джорджа. Дело Малькольма

За несколько дней до заключения перемирия офицер Интеллидженс сервис, прикрепленный к министерству вооружений в целях осведомления его о могущих возникнуть забастовках и вредительствах, явился ко мне в Скотланд-ярд и рассказал совершенно невероятную историю. Он сообщил, что один из его осведомителей, ставший близким другом семьи, проживавшей в одном из городов центральной части Англии, проник в тайну подготовлявшегося заговора, имевшего целью убить первого министра таким способом, чтобы убийство никогда не могло быть открыто. Семья эта состояла из некоей госпожи Уалтон, вдовы с двумя дочерьми, из которых старшая была замужем за аптекарем в Саутгемптоне, а младшая — школьная учительница — жила с матерью. Все три женщины были ярыми суфражистками и враждебно относились ко всякому правительству Замужняя дочь сумела привлечь на свою сторону мужа, который уже разделял ее убеждения; но собственно инициаторшей заговора была мать, которая и сообщила все подробности своего замысла нашему агенту.

История эта представлялась совершенно фантастической. Я попросил полковника назвать мне фамилию осведомителя или, если он предпочитает, привести его ко мне. Он ответил, что уже предлагал это своему работнику, но что тот, услыхав мою фамилию, сильно встревожился и поставил условием не упоминать о нем в связи с этим делом.

Это обстоятельство заставило меня призадуматься. Либо человек этот уже имел какое-то пятно в своем прошлом, либо же он сочинил всю историю с целью получить деньги и похвалу от своего начальника. Я не стал делиться своими сомнениями с полковником, наоборот, записал фамилии и адреса замешанных в этом деле лиц, сделав вид, что вполне поверил рассказу. Существовало весьма простое средство проверить правдивость рассказа агента, так как, по его словам, аптекарь и его теща постоянно переписывались между собой и ожидали получения посылки — пузырька с «кураре». В то время было очень легко задержать, осмотреть и снять фотографию с любого подозрительного письма или посылки, прежде чем они дойдут до адресата. Для выполнения этого на законном основании стоило только заручиться разрешением, подписанным статс-секретарем. Я без труда получил его и дал задание полковнику узнать у своего агента число, назначенное для осуществления.

Признаюсь, что я был крайне удивлен, получив уже на следующий день фотографию с письма г-жи Уалтон своему зятю, в котором она весьма резко отзывалась о премьере, пользуясь выражениями, которых обычно не употребляют уважающие себя женщины. Следовательно, в истории агента была доля правды. Так как мы теперь уже располагали письменным доказательством существования заговора, то не могли относиться к нему с пренебрежением. Теперь г. Ллойд Джордж уже не играет роли в английской политике, но в то время он считался главной опорой предстоящей мирной конференции и жизнь его представляла огромную ценность для союзников.

Я повидался еще раз с полковником и заявил ему, что агент его должен приехать в Лондон и предоставить себя в наше распоряжение, хочет он этого или нет.

На следующий день я имел разговор с заведующим отделом судебного следствия. Мой приятель, полковник, присутствовал при этой беседе, а агент его ждал внизу. Я принял известные меры предосторожности, вызвав главного заведующего бюро уголовного розыска и сотрудника, в ведении которого находился уголовный архив; последнему было отдано распоряжение ждать за дверью и взглянуть на агента, когда он будет входить в комнату. Выслушав изложение дела, заведующий отделом судебного следствия потребовал, как я и ожидал, чтобы агент поднялся наверх для допроса. Полковник согласился пойти за ним и вскоре привел к нам худого мужчину, лет около 35, с хитрым лицом и длинными черными сальными волосами. Главный инспектор выпрямился и повел носом, как охотничья собака, почуявшая дичь. Он вышел на минуту и прошептал что-то на ухо стоявшему у двери чиновнику уголовного архива. Тот быстро ушел. Агент не мог скрыть своего беспокойства при этом маневре, но все же ответил на все заданные ему вопросы.

Вдруг в дверь постучали. Главный инспектор открыл дверь и взял две фотографические карточки, протянутые ему невидимой рукой. Он передал их мне. Обе фотографии изображали физиономию поэта с длинными волосами, но на обеих были помечены разные фамилии, и ни одна из фамилий не была «Гордон», как называл себя агент полковнику. Я был прямо потрясен, когда узнал, за какие преступления судился наш молодец: в обоих случаях по одному и тому же обвинению в шантаже.

Нам необходимо было использовать этого человека в качестве свидетеля, и меня охватила дрожь при мысли, что могло бы случиться, если бы защитник подсудимых пронюхал о прошлых подвигах свидетеля обвинения. К счастью для правосудия, он решительно ничего не узнал.

Г-жа Уалтон, ее зять и незамужняя дочь были арестованы и обвинены в заговоре и подготовке убийства.

Люди, принципиально имевшие право считаться гражданами, принадлежащими к национальности одного из наших союзников, но германского или австрийского происхождения, нередко доставляли нам много хлопот, так как если мы и могли выгнать из страны всех других нежелательных иностранцев, то не так легко было избавиться от лиц этой категории.

С самого начала войны внимание наше было привлечено одним польским евреем, хорошо воспитанным и изысканно одетым человеком, жившим, на широкую ногу, много выше тех средств, которыми он мог располагать в качестве служащего мебельного магазина. На его визитной карточке красовалась корона и надпись, указывавшая, что он носил титул графа Энтони Борха. Расследование, произведенное с целью узнать его настоящее имя и национальность, установило, что его подлинная фамилия была Антон Баумберг, что он уроженец прибалтийских провинций и на основании этого бесспорно русский подданный, но родители его были немцы, которые, впрочем, не оставили ему в наследство никакого титула. Он, по-видимому, обладал какой-то странной способностью привлекать к себе женщин, и у него был обширный круг принимавших его знакомых, у которых он мог при желании собирать полезные для неприятеля сведения. Его постоянно встречали в модных кафе и ресторанах, и именно этот его образ жизни и побудил нас вызвать его в Скотланд-ярд.

В мою канцелярию вошел молодой человек, надушенный, одетый слишком шикарно; в его манере держать себя была какая-то слащавость. Он слишком охотно отвечал на все задаваемые вопросы, как бы стараясь отвести от себя всякое подозрение. Каковы были источники его доходов? — Отец его оставил ему порядочный капитал, который он поместил в Англии. Этого состояния было вполне достаточно для удовлетворения его скромных потребностей. Он поселился в Англии, потому что любил эту страну и имел здесь много друзей. Когда я попросил его назвать фамилии его знакомых, он на минуту задумался, а потом, овладев собой, назвал фамилии нескольких лиц, его знакомых, ничего о нем не знавших.

Когда я своими вопросами коснулся войны, он засуетился и потерял самообладание. Русские, сказал он, не призвали его в армию. Если бы они это сделали, он, разумеется, явился бы на призыв. Он не вступил в ряды британской армии, потому что принципиально считал, что если уж драться, то обязательно за свою собственную родину. Но он всем сердцем и всей душой был за успех союзников.

— Я думаю, что мог бы содействовать вашему принятию в русскую армию, — сказал я ему.

— Они нашли бы, что я физически негоден для военной службы, — возразил он.

Ответы его относительно титула, который он носил, были довольно уклончивы. Он сказал, что мать заявила ему о его праве называться графом Борхом и что это заявление он считает для себя вполне достаточным. Я возразил, что оно отнюдь не является достаточным для русских властей, а кроме того, титул этот был несуществующим. Он притворился крайне удивленным и заверил меня, что поговорит об этом со своим адвокатом. Если, как предполагали, он доставлял сведения неприятелю и получал за это деньги, допрос в Скотланд-ярде должен был его сильно напугать. Многие шпионы были расстреляны и повешены, и человек, так сильно дороживший своей особой, наверное не желал подвергать ее такому риску. Как бы то ни было, почтовой цензуре не удалось задержать ни одного подозрительного письма, посланного Борхом. После этого мы оставили его в покое, полагая, что если ему будет предоставлена достаточная свобода действий, он все равно попадется, как только рассеются его опасения.

Мы не ожидали, что вскоре нам опять придется с ним столкнуться.

Однажды утром в августе 1917 г. жители того дома, в котором проживал Борх, проснулись, разбуженные криками ссорившихся между собой людей и последовавшими четырьмя выстрелами из револьвера. Швейцар позвонил по телефону в полицию, которая явилась через несколько минут.

— Кто-то стрелял из револьвера, — стал объяснять швейцар. — Какой-то мужчина несколько минут назад спрашивал графа Борха. Так как он назвал себя инспектором Кинью из Скотланд-ярда, я пропустил его наверх.

— Проведите нас в квартиру Борха.

Не успев еще дойти до дверей квартиры, полицейские встретились в коридоре с каким-то молодым человеком, который остановил их и сказал:

— Фамилия моя Малькольм, это я стрелял из револьвера. Я убил человека, который живет в этой квартире.

Один из полицейских схватил Малькольма, а остальные бросились в комнату. Они нашли мертвого Борха, лежащего на постели, тело его было прострелено тремя пулями. В ожидании прибытия состоявшего при полиции врача детективы обыскали комнату. Ящик от ночного столика, стоявшего у кровати, был открыт на девять дюймов, и в нем находился заряженный револьвер в футляре. Из этого револьвера не стреляли. Малькольм уже передал полиции револьвер, которым был убит Борх.

Малькольм был арестован по обвинению в предумышленном убийстве.

Он произнес всего только несколько слов: «Я сделал это, чтобы отомстить за мою честь». Несколько позже он добавил: «Вы не можете себе представить, что я почувствовал, когда увидел, что этот подлец старался отнять у меня жену, в то время как я сражался во Франции и был лишен возможности защищать ее честь. Можете ли вы удивляться тому, что я сделал под влиянием момента, когда увидел эту собаку, увлекавшую мою жену на позор».

Перед нами был оскорбленный муж, три года подряд сражавшийся за свою родину, офицер с незапятнанной репутацией, являвшийся естественным защитником своей жены, но лишенный возможности защищать ее из-за службы отечеству. Он был жертвой противоречивого чувства долга. Но английские законы не признают никаких градаций в оценке убийства. Не существовало никаких смягчающих обстоятельств для преступления, за исключением разве возможного признания со стороны присяжных заседателей факта, что Малькольм выпустил эти четыре выстрела исключительно в качестве меры для защиты своей жены. Существовал какой-то слабый луч надежды. Во время следствия мы узнали через г-жу Малькольм, что граф купил себе револьвер на случай, если ему придется защищаться против оскорбленного мужа, и хранил это оружие постоянно заряженным в ящике своего ночного столика. В день преступления полиция нашла этот ящик приоткрытым на 9 дюймов. Правда, заряженный револьвер все еще находился в своем чехле, но Малькольм мог заметить, как выдвигали ящик, и с полным основанием мог предположить, что его противник собирался в него стрелять, и поэтому выстрелил в свою очередь из своего револьвера.

Малькольм был оправдан и получил возможность, к большому удовлетворению английского общества, вернуться на фронт и продолжать служить отечеству. Однако мне невольно приходит в голову вопрос, как бы поступили присяжные заседатели, если бы положение было иное, если бы Борх выстрелил первый и убил нападавшего на него Дугласа Малькольма? Согласились бы они в таком случае оправдать этого подозрительного шпиона, эту темную личность? Вот вопрос, который должны задать себе все, кто склонен превозносить безупречность весов правосудия и беспристрастность английских судов.