Поимка Франца фон Ринтельна

15 августа 1915 г. меня посетил лорд Хершель, прикомандированный к отделу морской разведки, чтобы подготовить меня к прибытию пассажира, которого полиция заставила высадиться в Рамсгетте с судна «Ноордам», вышедшего из Нью-Йорка и отправлявшегося в Голландию.

— Мы думаем, — сказал он, — что это сам Ринтельн, но он путешествуете швейцарским паспортом на имя Гаше и не сознается, что он немец. Возможно, что судовой офицер разведки ошибся, но мы знаем, что фон Ринтельн находится на этом судне.

Я уже очень много слышал о фон Ринтельне и его деятельности в Соединенных Штатах; в начале войны он служил в германском адмиралтействе в качестве офицера генерального штаба. Затем мы узнали, что он был послан в Нью-Йорк с секретным поручением, так как германское посольство в Вашингтоне упоминало о нем в шифрованных телеграммах, перехваченных адмиралтейством. Мы знали также, что он был прекрасным лингвистом и говорил по-английски без какого-либо иностранного акцента. Однако мы могли только строить предположения о характере его деятельности.

В начале 1915 г. немцы были поставлены в весьма затруднительное положение благодаря постоянному притоку военного снаряжения, посылаемого союзникам американскими заводами. Американские снаряды оказались особенно полезными на западном фронте в те месяцы, когда сами немцы страдали от недостатка военного снаряжения. Это были стальные снаряды, и взрывы их оказывали сильное опустошающее действие. Немцы опасались, что неизбежно проиграют войну, если этот приток снарядов не прекратится, тем более, что американские снаряды начинали появляться и на восточном фронте, когда отсутствие снарядов заставило почти замолчать русские пушки. Но вскоре после приезда в Соединенные Штаты фон Ринтельна, на судах, перевозивших военное снаряжение через Атлантический океан, стали вспыхивать таинственные пожары.

Немцы энергично протестовали против вывоза снарядов из нейтральной страны для их врагов, но американцы ответили, что и самим немцам не возбраняется покупать у них снаряды наравне с другими при условии присылки судов для их перевозки. Это возражение привело немцев в ярость, так как союзные флоты владели океаном.

Мы подозревали, что Ринтельн замешан во всех этих актах вредительства, и я послал нескольких моих сотрудников в Нью-Йорк, чтобы помочь полиции разыскать вредителей. Но у нас неопровержимых улик не было, пока мы не поймали такого вредителя в момент, когда он отправлял специально сконструированный зажигательный снаряд в трюм судна.

Вредительство было не единственным преступлением, в котором мы подозревали фон Ринтельна. Вспыхивали также постоянные забастовки докеров, которые мешали погрузке снарядов.

Впрочем, большинство из них были ирландцы, проявлявшие известную симпатию к немцам, в то время как главные руководители профессионального союза открыто стояли на стороне союзников. Перехваченные депеши по беспроволочному телеграфу также указывали, что фон Ринтельн находился в сношениях с Хуерта, бывшим президентом Мексики, и вместе с ним пытался склонить Мексику и Японию напасть на Соединенные Штаты, что должно было прекратить вывоз снарядов в Европу.

Итак, преступная деятельность Ринтельна была более чем очевидна. Не хватало только формального доказательства его подрывной работы в Соединенных Штатах. С полным основанием полагали, что было бы гораздо легче выследить Ринтельна, если бы удалось заставить его вернуться в Европу; ему пришлось бы тогда сесть на пароход, который, направляясь в Голландию и Скандинавию, остановился бы в британском порту Английское адмиралтейство прекрасно знало секретный немецкий шифр. Почему бы не воспользоваться им и не вызвать в Берлин этого опасного фон Ринтельна? И вот была средактирована следующая депеша:

«Морскому атташе, Германское посольство. Предупредите секретного капитана Ринтельна, что ему приказано вернуться в Германию».

По прошествии двух или трех недель адмиралтейство узнало, что Э. В. Гаше (фамилия, на которую был выписан швейцарский паспорт фон Ринтельну) отплыл в Голландию на судне «Ноордам». Оставалось только выведать, был ли человек, высадившийся в Рамсгетте тем, кого мы ожидали.

Мы напали на верный след. Для полной уверенности мы решили прибегнуть к свидетельству одного бельгийского официанта, служившего в гостинице «Бристоль» в Берлине, который уверял, что хорошо знает Ринтельна в лицо. Мы направили его в один из отелей в Рамсгетте. Было также условлено, что офицер, производивший высадку пассажиров, пригласит швейцарского гражданина, мнимого Э. В. Гаше, на чашку чая с ним в этом отеле.

Бельгиец, усевшись в вестибюле в уголок, следил за обоими и, когда офицер прошел мимо него, сделал ему знак, что узнал фон Ринтельна. Бельгийцу приказали тогда отправиться в отдел проверки паспортов, которую проводил Дудлей Уорд, член парламента, в то время морской офицер. Ринтельну было явно неприятно увидеть в отделе бельгийца, в котором он узнал официанта гостиницы, где он бывал до войны. Он был еще более неприятно поражен, когда человек этот прервал его рассказ, воскликнув: — Не говорите глупостей, вы тот самый капитан фон Ринтельн из Берлина. Я вас прекрасно узнал.

Несмотря на это, Ринтельн выказал такое хладнокровие, что офицер, которому был поручен контроль паспортов, по-видимому, поверил его объяснениям и разрешил ему продолжать путешествие. Но как только лодка, которая отвозила его на борт корабля, приблизилась к «Ноордаму», она получила приказ английского офицера, оставшегося на судне, повернуть назад и отвезти своего пассажира на берег. Адмиралтейство требовало, чтобы мнимый Гаше был отправлен в Скотланд-ярд для дачи там более подробных разъяснений, касавшихся разоблачений бельгийского официанта.

Итак, мы ждали прибытия Ринтельна с минуты на минуту, и адмирал Холл должен был явиться лично, чтобы принять участие в допросе.

Нам не пришлось долго ждать. Через четверть часа после прибытия адмирала доложили о приезде нашего гостя.

Как только мы приступили к допросу, у меня уже не осталось никаких сомнений относительно его национальности. Мне приходилось допрашивать много так называемых подозрительных швейцарцев, и они всегда очень охотно отвечали на мои вопросы. Но этот «Гаше» сразу взял неподходящий тон. Когда алмирал Холл задал ему вопрос, знаком ли он с неким капитаном Ринтельном, он ответил свысока:

— Я не обязан вам отвечать.

Я напомнил ему тогда, что хотя он не обязан нам отвечать, но все же есть подозрение, что он является германским офицером, путешествующим по подложному швейцарскому паспорту, и что фактически нам точно известно, что он является капитаном фон Ринтельном, морским германским офицером.

На это он с раздражением потребовал, чтобы его отвели к швейцарскому посланнику, прежде чем заставлять отвечать на все наши вопросы. На этот раз я уже почти был уверен, что мы не ошиблись. Но мы все же решили удовлетворить его просьбу и отвели его под конвоем в швейцарское посольство. К нашему великому удивлению, г-н Гастон Карлен дал «Гаше» убедить себя и стал уверять конвой, что тут произошло недоразумение. Как мы узнали позднее, «Гаше» заявил, что фон Ринтельн действительно находился на корабле, но что английские власти ошиблись, спутав с ним его, «Гаше». Несмотря на мнение дипломата, который, по нашему твердому убеждению, был в заблуждении, мы все же не сразу отпустили нашего пленника. Мы хотели окончательно убедиться в его невиновности. Для этого существовал весьма простой способ. «Эмиль Гаше» не мог находиться в двух местах одновременно. Мы запросили срочной телеграммой Берн, находился ли этот господин в Швейцарии в данный момент. В ожидании ответа пленнику было разрешено остановиться в гостинице «Сесиль» под охраной морского офицера и одного из моих людей, которые не должны были терять его из виду. Но нам даже не пришлось дожидаться ответа из Берна.

Первый вечер своего пребывания в гостинице «Сесиль» Гаше провел в своей комнате. Оба его сторожа разговаривали в соседней комнате, а дверь между этими двумя помещениями была открыта настежь. В условленный момент оба англичанина заговорили о телеграмме, посланной в Берн, и о тщательном расследовании, которое было поручено произвести британскому посольству в Швейцарии относительно подлинной личности «Эмиля Гаше». Наш пленник, ходивший взад и вперед по комнате, вдруг остановился, прислушиваясь к разговору. Недолго думая, он тотчас же подошел к двери и попросил, чтобы его немедленно отвели к адмиралу Холлу. Было уже более восьми часов вечера. Морской офицер предложил ему сообщить содержание разговора, который он хотел иметь с адмиралом, но «Гаше» возразил, что не может никому доверить то, что хотел сказать адмиралу лично, для которого сообщение это являлось чрезвычайно интересным. Офицер позвонил по телефону и узнал, что адмирал находился еще в канцелярии и согласился принять пленника. В этот вечер дождь лил, как из ведра, и, когда мы приехали в адмиралтейство, адмирал Холл был там совершенно один.

— Что вас привело в такой поздний час? — спросил он.

Вытянувшись во фронт, пленник ответил:

— Я сдаюсь.

— Что вы хотите этим сказать? Мы только что телеграфировали в Берн относительно вас…

— Именно поэтому я к вам и пришел. Не стоит ждать ответа. Капитан фон Ринтельн сдается вам, сэр, как военнопленный.

Адмирал Холл пригласил тогда лорда Хершеля и сказал ему:

— Позвольте вам представить нашего последнего военнопленного капитан-лейтенанта фон Ринтельна.

Как я уже сказал выше, фон Ринтельн недолго думал. Он понимал, что если бы ответ из Берна доказал, что настоящий Гаше находится в Швейцарии, на него стали бы смотреть как на штатского, путешествующего по подложному паспорту, и его передали бы в руки американских властей, от которых он не мог ожидать пощады, тогда как, открыв свою настоящую фамилию, он мог надеяться, что англичане будут обращаться с ним как с военнопленным офицером. Это рассуждение было вполне обоснованным. Адмирал тотчас же пригласил своего пленника пообедать с ним в его клубе вместе с лордом Хершелем. Вечер этот стал вечером крупных сюрпризов для германского офицера.

— Прошло уже около четырех недель, с тех пор как мы вас ожидаем, — сказал лорд Хершель. — Почему же вы так долго откладывали свой отъезд из Нью-Йорка после получения телеграммы?

— Какую телеграмму имеете вы в виду? — пробормотал фон Ринтельн.

Адмирал Холл наклонился к нему и сказал:

— Он имеет в виду телеграмму, полученную вами шестого июля; вы ее передали капитану Бой-Эду на углу 5-й Авеню и 45-й улицы. Подождите, я вам ее прочту.

С этими словами он вынул из кармана пачку бумаг и выбрал из них самую маленькую. Это и была телеграмма, по которой был вызван фон Ринтельн.

— Что вы об этом скажете? Разве мой друг не вправе сказать вам, что вы долго медлили с ответом?

— Да, а телеграмма, адресованная графу Шпее, адмиралу, который командует эскадрой ваших крейсеров… — задумчиво прошептал Хершель, — телеграмма, которая требует, чтобы он отправился на Фолклендские острова…

Это явилось настоящим ударом для нашего военнопленного. Адмирал Шпее потонул вместе со всем своим флотом 8 декабря 1914 г. поблизости от Фолклендских островов, и катастрофа эта произошла гораздо раньше, чем распространился слух о похищении секретного германского шифра из германского посольства в Вашингтоне. Фон Ринтельн не мог воздержаться от этого замечания. Оба английских офицера сделали вид, что крайне удивились.

— Как вы думаете, когда удалось нам списать шифр? — спросил адмирал.

Фон Ринтельну пришло тогда в голову, что он был плохо информирован, что секретный шифр никогда не был похищен и что англичане просто захватили его после крушения «Магдебурга» или какого-нибудь другого германского военного корабля. Но каким образом мог попасть к ним в руки второй шифр, тот, который он сам лично привез из Америки? И тут только он догадался, что все секретные сообщения, посылаемые из Берлина или из германских посольств за границей, были, быть может, прочитаны неприятелем. Он дрожал при мысли об участи его собственных телеграмм, посланных в Берлин, об участи сообщения, касавшегося заговора с Мексикой и Японией, который преследовал цель заставить эти две страны объявить войну Соединенным Штатам.

Но английские офицеры перевели разговор на эпизод, имевший место у Фолклендских островов, и лорд Хершель стал рассказывать всю эту историю. Эскадра графа Шпее, гордая своей победой над эскадрой армирала Крэдока, одержанной недалеко от Коронелла, стала на якорь в Вальпарайзо, где она была торжественно принята немецкой колонией. Военные корабли этой эскадры были сильно вооружены, и только боевые крейсеры могли с успехом атаковать их. Но этому мешали два обстоятельства. В первую очередь, посылка двух крейсеров через Атлантический океан не могла не пройти незамеченной, и немцы, разумеется, были бы об этом осведомлены; с другой стороны, где и как можно было встретиться с фон Шпее? Поэтому пришлось прибегнуть к хитрости. Двум торговым судам был спешно придан вид крейсеров. Затем их провели на буксире через Гибралтарский пролив до островов Эгейского моря, и там они ночью встали на якорь вместо двух военных кораблей, которые незаметно отплыли в темноте. Никто не заметил этой перемены, так как целая флотилия маленьких лодок не давала любопытным подходить слишком близко.

Выйдя из Гибралтарского пролива, военные суда «Инвинсибл» и «Инфлексибл» направились на юго-запад.

— Но почему же на юго-запад? — с живостью перебил Ринтельн. — Ведь они не знали, где находился Шпее?

— Они знали, где он должен был находиться, — отвечал Хершель.

Адмирал продолжал рассказ, как бы рассеянно всматриваясь в даль.

— Я ему телеграфировал, — сказал он тихо, — чтобы сообщить ему, что английские корабли собирались его встретить… и он точно явился к назначенному месту свидания.

Ринтельн находился в генеральном штабе берлинского адмиралтейства во время этого инцидента. Каково же было его волнение, когда он узнал всю правду о том, что всегда являлось тайной для Берлина. Почему фон Шпее отправился к Фолклендским островам? Это была такая непонятная загадка, что сам кайзер написал на полях донесения о катастрофе:

— Причина, побудившая Шпее атаковать Фолклендские острова, все еще остается тайной.

А Германии было только известно, что Шпее в результате разговора с германским посланником в Вальпарайзо созвал собрание штаба и командиров крейсеров на флагманском судне, чтобы сообщить им о своем намерении обойти вокруг мыса Горн и направиться к Фолклендским островам. Все стали его убеждать отказаться от этого опасного плана. Но уговоры были напрасны. Шпее никому не открыл тайны, что им была получена секретная телеграмма, посланная на имя адмирала, командующего эскадрой, «лично», в которой был приказ уничтожить станцию беспроволочного телеграфа в порте Стэнлей. Телеграмма была с точностью составлена по обычной формулировке германского адмиралтейства. Она была написана секретным шифром, и предписание носило категорический характер. На депеше была надпись «лично», и это обстоятельство указывало, что содержание ее нельзя было сообщать никому, даже офицерам. Но телеграмма эта исходила не из германского адмиралтейства. Англичане, по-видимому, как бы предвидели замечание, вырвавшееся у Шпее на банкете, устроенном в его честь в Вальпарайзо, когда восторженные немцы забросали его цветами.

— Это цветы на мои похороны, — прошептал он.

Один из моих прежних коллег, сэр Уильям Аллардис, был как раз губернатором Фолклендских островов, когда Шпее явился туда на «назначенное свидание». Он и рассказывал мне, как кончилась вся эта история. 7 декабря адмирал Штурди подплыл к порту Стэнлей на своих военных судах «Инвинсибл» и «Инфлексибл», не останавливая паровых машин. Он подоспел как раз вовремя, так как через 12 часов с наблюдательного поста на вышке дали сигнал о появлении эскадры, приближавшейся к острову на всех парах. Порт Стэнлей, окруженный высокими холмами, идеальный пункт для скрытия эскадры. Штурди опасался только, как бы не заметили дым, поднимавшийся из труб его судов над холмами. Но этого не случилось, и эскадра продолжала продвигаться вперед, в то время как английские суда готовились к нападению. Германские суда находились слишком близко от порта, чтобы успеть удалиться, когда после поднятия тревоги они хотели удрать. Всем известно, что произошло потом. Замечание фон Шпее относительно цветов оказалось пророческим.

Ринтельн провел ночь в отделении военной полиции в ожидании конвоя, который должен был его сопровождать в концентрационный лагерь для офицеров в Доннингтон-холл, где он, впрочем, был весьма холодно принят остальными пленными, полагавшими, что это английский шпион, подосланный для того, чтобы разузнать, каким образом Гютнер Плюшоф, германский летчик из Цингтау, сбежал из лагеря. Вскоре после этого фон Ринтельн был приглашен в канцелярию коменданта для нового допроса при участии адмирала Холла и лорда Хершеля. Они спросили его о его деятельности в Соединенных Штатах и пытались даже прийти к какому-нибудь компромиссу, чтобы избегнуть передачи его в руки американских властей, но он решительно отказался отвечать. Однако он сознался, что передавал донесения в Германию через женщин, которые не были замечены полицией британских портов. Несколько дней спустя он получил письмо от адмирала Холла.

«Ваше поведение последнего времени заставило меня призадуматься… Улики, которые постепенно накоплялись против вас, не могут быть более оставлены без внимания, и я в настоящее время поставлен в положение, не дающее мне никакого выбора относительно мер, которые я должен принять».

Через некоторое время в лагерь приехал офицер, чтобы отвезти фон Ринтельна в лондонский Тауэр, где он ждал два дня созыва военного совета, перед судом которого он должен был предстать. В часы прогулки он находился под стражей караула гвардейских гренадеров. Один из них, желая его утешить, сказал ему на ухо:

— Не огорчайтесь, сэр, пять наших королей были казнены в Тауэре.

Фон Ринтельн был обвинен в том, что высадился на британскую территорию в военное время, так как его хотели признать не военнопленным, а простым штатским, и передать его вследствие этого в руки американских властей, чтобы он ответил перед ними за свои действия, противоречившие нейтралитету Соединенных Штатов. Но он без труда доказал, что высадился не по. своей воле, и был оправдан. На другое утро ему показали газету, в которой жирным подзаголовком было напечатано:

«Капитан Ринтельн казнен как шпион в лондонском Тауэре».

Когда он вернулся в Доннингтон-холл, отношение к нему его товарищей совершенно изменилось. Человек, которого судили в военном совете, не мог быть английским шпионом. Но этим история еще не закончилась. К нему являлись сыщики и американские юристы, которые старались убедить его возвратиться по собственной воле в Соединенные Штаты, указывая ему, что у англичан он находится под угрозой расстрела. Гораздо позже мы узнали действительную цель, которую преследовали посещения этих американцев. Германское посольство в Вашингтоне договорилось с властями, что он будет арестован тотчас же по его прибытии в Соединенные Штаты и затем отпущен на свободу под залог в пять тысяч фунтов. Посольство рассчитывало спрятать его затем на торговом пароходе «Дойчланд», который отложил бы с этой целью свой выход в море на два дня.

Между тем мы не переставали собирать сведения об его деятельности в Соединенных Штатах. Некоторые из его сообщников, участвовавших в поджоге кораблей, были арестованы и во всем сознались. Было установлено, что он организовал взрыв верфей Блэкпайер, когда военное снаряжение уже было погружено; узнали также, что он поощрял и оплачивал изготовление сложной машины, чтобы испортить руль корабля, как только начнут им управлять; что он был первым, кто предложил убедить Мексику напасть на Соединенные Штаты, что он был повинен в забастовках среди ирландцев-докеров, грузивших снаряды на суда, и пр. Он нес ответственность за множество преступлений, но я считаю, что поджог кораблей, на которых столько невинных матросов лишилось жизни, было самым тяжелым из них, тем более, что в качестве морского офицера он должен был прекрасно понимать, что такое пожар в открытом море.

Американцы настаивали, чтобы он был передан в их руки, но мы не переставали давать им все один и тот же ответ: «Мы не можем выдать военнопленного нейтральному государству, какие бы преступления он ни совершил». Я обсуждал этот вопрос с секретарем американского посольства. «Как только ваша страна вступит в войну на стороне англичан, я советую вам возобновить ваше требование. Я не знаю ни одного международного закона, который запрещал бы находящимся в состоянии войны государствам выдавать военнопленных одному из его союзников».

Два события должны были ухудшить положение фон Ринтельна: прибытие в Фалмутфон Папена, который возвращался в Германию, после того как он стал «нежелательным иностранцем» в глазах американского правительства, и получение депеши Циммермана, посланной на имя германского посланника в Мексике, именно той телеграммы, в результате которой Соединенные Штаты вступили в войну. Я уже рассказывал выше, что документы, захваченные у фон Папена в Фалмуте, содержали явную улику против фон Ринтельна в виде чековых талонов; это было вещественное доказательство, которое мы тотчас же передали американским властям. В день, когда Америка объявила войну, секретарь посольства, о котором я упоминал выше, пришел сообщить мне, что американцы, по моему совету, возобновили требование о выдаче Ринтельна и получили согласие на это. В назначенный срок фон Ринтельн был увезен из Доннингтон-холл одним из моих инспекторов в сопровождении вооруженного стражника для защиты его против эксцессов толпы в Ноттингеме; там он сел в поезд, отходивший в Ливерпуль, а затем пересел на пароход общества «Уайт Стар — Адриатика». В Ливерпуле конвойный разрешил ему позвонить по телефону адмиралу Холлу в лондонское адмиралтейство.

— Вам известно, — сказал Ринтельн, — что запрещено провозить военнопленного через боевую зону? Подводная блокада английских берегов превратила их в боевую зону.

— Вы в то же утро сядете на пароход, отплывающий в Америку, — вот единственный ответ, который он получил.

Фон Ринтельн повторил свой протест, прежде чем войти на борт парохода.

— Я сообщу, кому следует, о вашем протесте, — отвечал ему офицер, — но будьте добры войти на пароход.

В то время, когда немецкие подводные лодки топили ежедневно торговые пароходы без всяких церемоний и не делали ни малейшего усилия для спасения экипажа, было бы дико обращать внимание на подобные протесты.

Военнопленный пользуется достаточной свободой на кораблях, и поэтому в один прекрасный день, когда фон Ринтельн очутился наедине с одним молодым гражданином из Южной Америки, свободно говорившим по-немецки, он попросил его отправиться к германскому посланнику в Венесуэле, куда этот американец ехал, и передать ему только два слова: «Ринтельн прибыл». Этого будет достаточно, объяснил он, чтобы пустить в ход одну необходимую машину. Спустя несколько недель, когда он находился в тюрьме Тумбе в Нью-Йорке в ожидании суда, тот же молодой человек пришел его навестить, и Ринтельн сказал ему, чтобы он больше не заботился о передаче его сообщения, так как адмирал фон Гинтце, посетивший его по возвращении из Китая, обещал ему принять все необходимые меры.

Ринтельн предстал перед судом не один: вместе с ним на скамье подсудимых оказалось большинство его сообщников: доктор Шеель, изобретатель и фабрикант поджигательных снарядов, два члена конгресса, которые принуждены были подать в отставку, бывший генеральный прокурор Моннет, замешанный в создании фальшивого профессионального союза, и много других лиц, менее значительных.

Процесс «правительства Соединенных Штатов против капитана Ринтельна и его сообщников» наделал много шума. Подсудимые обвинялись в нарушении федеральных законов при следующих обстоятельствах: угроза морскому транспорту, перевозка и хранение у себя взрывчатых веществ на территории Соединенных Штатов без разрешения на то полиции; нарушение закона о стачках путем учреждения фиктивного и незаконного профессионального союза; угроза безопасности Соединенных Штатов путем вступления в заговор с иностранной державой (Мексика); нарушение добрых отношений между Соединенными Штатами и другими державами, с которыми они находились в дружественных отношениях, путем разжигания мятежей на территории этих держав.

По окончании процесса газеты стали утверждать, что германское правительство угрожало репрессиями находившимся в то время в Германии американским гражданам в случае заключения Ринтельна в тюрьму. Но статс-секретарь г-н Лансинг возразил на это с веселой иронией, что в Соединенных Штатах было больше немцев, чем американских воинов в Европе. Ринтельна присудили к четырем годам принудительного труда в американской тюрьме; для того, кто знаком с режимом одиночного заключения в Соединенных Штатах, наказание это равносильно вдвое более суровому приговору в Англии.