Переворот 31 января. Правительство Приморской областной земской управы. «Розовый» коммунизм

Владивосток. 31 января

Знаменательный день. Мирно сидел дома. Сообщили, что нa улицах большое оживление: «всюду ходят американские патрули, похлопывая большими рукавицами».

Явился М.Н. Павловский и передал, что «все уже кончено, переворот совершен, идемте в земство».

В комнате секретаря земства, куда я пробрался сквозь толпу и часовых, встретил А.С. Медведева; он несколько взволнован. Сообщил мне в общих чертах предположения земства. Готовилось первое постановление.

Привезли бывших под арестом, по распоряжению Розанова, членов земской управы – Афанасьева и Менщикова²⁸². Искали скрывавшегося члена управы Русанова.

На улицах всюду толпы народа.

Закончившийся к утру 31 января переворот был бескровным, об этом заботилась международная милиция, руководимая американцами. Она сопровождала входившие в город войска и партизан и все время поддерживала порядок.

Образовавшийся так называемый «оперативно-революционный штаб», руководивший враждебными Розанову силами, расклеил воззвания, призывающие к спокойствию и предваряющие офицеров, гардемарин и юнкеров, что никаких насилий над ними не будет.

Прошел в образцовом порядке взвод русской артиллерии с пехотным прикрытием.

Японцы как-то тушуются, всем как будто дирижируют американцы.

Конвой Розанова, который, по его словам, «будет его сопровождать даже на тот свет», видимо, успел переменить свое намерение и, после двух выстрелов по занимаемому им району, сдался, даже не обнажив оружия.

Сам Розанов успел бежать к японцам. Комендант Вериго не то арестован, не то скрылся.

Задержаны морские суда «Орел», «Свирь» и другие, нагруженные, как говорили, золотом и ценностями. На этих же судах скрывались и бежавшие агенты колчаковского и розановского правительств.

Наша гостиница опустела, все, кто мог и кто чувствовал за собой грешки, разбежались. Я перебрался в опустевший номер полковника Магамаева: там целый стол оставленных бумаг и гора пустых бутылок в углу.

Владивосток. 1 февраля

Сегодня почти весь город на улице. Много красных флагов, повсюду красные банты.

Медведев прав, что нечего бояться красного флага, когда одна власть заменяет другую революционным порядком. Тем не менее смутная тревога налицо: скрывавшийся доселе большевизм открыто вышел на улицу, с ним трудно бороться всякой умеренной власти, какой представляется многим выдвинутое событиями земство.

И все же то, что произошло, было необходимо. Если невозможно открытое существование советской власти в крае, пока интервенты находятся на нашей территории, то, с другой стороны, не мог продолжаться дальше и режим, возглавляемый Розановым. Таким образом, земство в силу исключительных обстоятельств обязано временно принять на себя власть, с целью сохранить Дальний Восток от оккупации и предотвратить неизбежность анархии, гибельной для населения края.

В штабе крепости невообразимая толчея – не мог пробраться к коменданту-полковнику, теперь уже «товарищу» Краковецкому.

Доманевский тревожится, он большой сторонник земской власти, но опасается, не сделается ли эта новая власть игрушкой большевиков.

Долго беседовал с командующим американскими войсками генералом Гревсом, который любезно заявил мне, что, после моего прошлогоднего разговора с ним, он не раз в своих донесениях в Вашингтон ссылался на мои идеи и пожелания, столь необходимые, и по его мнению, для блага России.

Беседа наша неоднократно прерывалась раскатами мощного «ура» – это толпа приветствовала одного из вождей партизан – Шевченко²⁸³.

Несколько нервит метанье из конца в конец автомобилей, переполненных солдатами, пролетариатом и их семьями. Я всегда за возможность народу повеселить себя, особенно теперь, когда ему говорят, что он стал хозяином страны, но, конечно, в меру.

Опять заглянул в штаб крепости – там пульс военной жизни. Публики гораздо меньше, подметают пол – признак хороший.

Встретил Ф. – смущен. В одной из батарей его дивизиона фельдфебель недвусмысленно добивается места командира; в другой батарее образовался уже комитет. Если Краковецкому не удастся справиться с начавшимся самоуправством – развал неизбежен.

В Народном доме огромный митинг. Мысль об Учредительном собрании эсера Гуревича встречена без сочувствия. Большой успех имело появление и речь коммуниста Никифорова, заявившего, между прочим, что хотя их партия и не будет помогать новой власти в политическом отношении, но будет работать совместно в экономической области. Кстати, финансово-экономическое бюро уже в руках Никифорова²⁸⁴. Люди у денег всегда сильнее безденежных политиков; это положение, видимо, усвоили уже и дальневосточные коммунисты.

Общее впечатление от митинга таково: большинство собравшихся – местные рабочие – определенно на стороне большевиков.

Наоборот, у офицерства – а его здесь скопилось немало – чувствуется тяга к Харбину, представляющемуся очагом правых течений.

В учреждениях кое-где признаки саботажа – явление временное.

Часть военных судов во главе с «Орлом» и гардемарины все же ушли в море. Любопытен приказ начальника всех этих судов, составивших «отряд судов особого назначения», капитана 1-го ранга Китицына, помеченный 30 января 1920 года. Привожу его полностью:

«Во Владивостоке назрел очередной переворот. Некоторым военным частям приходилось принимать участие в борьбе с группами, к которым сейчас переходит власть.

Честно и верно исполняя свой долг и сохраняя воинскую дисциплину, они вызвали против себя озлобление этих групп. Примеры, бывшие до сих пор, показали, что таким частям в первое острое время грозит разрушение, истребление, политическая месть. Поэтому для их спокойствия сформирован отряд особого назначения, который готов в последнюю минуту принять боевые части и выйти в море, чтобы за пределами крепости предоставить всем принятым в отряд полную свободу дальнейших действий. Считаю долгом высказать свой взгляд и думаю, что его разделит большинство на отряде.

Я не мыслю существования своего ни в составе части, ни как отдельной личности вне России, под властью каких бы партий она ни находилась[55]. Если будет Божья воля и историческая судьба на то, чтобы это были те партии, против которых мы до сих пор честно боролись, борьба кончена и бесполезна, наш долг повелевает нам все-таки и с ними продолжать нашу работу по воссозданию русского флота.

Поэтому я рассматриваю наш уход как временное удаление для обеспечения права на существование нашим частям или хотя бы личностям, входящим в их состав».

Так писать, в создавшихся тогда условиях, мог только человек, действительно преданный своей стране и родному флоту.

Владивосток. 2 февраля

Молодые деятели, организовавшие военно-революционный штаб, желают всецело сохранить власть в своих руках²⁸⁵. Они правы, как люди, вынесшие на своих плечах всю тяжесть активной борьбы, приведшей к бескровной победе над Розановым, но их устремление не демократическая власть земства, они – щупальцы Советов.

Вообще надо очень подумать, в каком виде можно было бы помочь русскому делу и тому национальному порыву, который охватил теперь (это несомненная заслуга интервентов) всех, в ком бьется русское сердце.

Конструкция новой власти, видимо, будет такой, какой она представлялась и мне. Земство-Директория[56], далее управляющие ведомствами. Военная власть в руках военного совета – это нечто новое. Стремление совета к самостоятельности может привести к двоевластию: земство – моральная власть, военный совет – власть реальная. В этом большая опасность.

Новая власть – демократическое правительство – именуется официально: Временное правительство – Приморская областная земская управа. Власть эта встречена сочувственно населением, что, между прочим, выразилось и на многолюдном собрании в зале городской думы.

Новая власть определенно пользуется симпатиями американцев и чехов и поддерживает дружеские сношения с дипломатическими представителями Японии. Мацудайра и Ватанабе, посетившие председателя правительства Медведева, выразили ему весьма любезные пожелания. Заметно сдержанное отношение к новой власти со стороны японских военных представителей. Многие из них искренно негодуют за провал их кандидата Семенова.

Новое правительство до известной степени, несомненно, удовлетворяет идее «буфера», и надо думать, что оно продержится до тех пор, пока коренные изменения в международной обстановке не создадут условий, при которых самый буфер будет или нужен, или невозможен. Это, в свою очередь, будет зависеть как от изменения условий самой интервенции, так и от положения, которое создастся в связи с ходом мировых событий для советской России и Японии.

Во всяком случае, создание правительства Приморской областной земской управы нанесло сильнейший удар попытке установления власти Семенова на Дальнем Востоке, а вместе с тем и торжеству реакции, но в то же время совершенно изолировало этот край от советской России, победоносно заканчивающей Гражданскую войну в пределах Европейской России и Сибири. С появлением земского правительства в Забайкалье установилась прочная «пробка», туда стекались остатки разбитой колчаковской армии.

В этих условиях дальнейшая судьба изолированного края зависит исключительно от политической мудрости и деятельности тех группировок, которые претендуют сейчас на руководство судьбами русского Дальнего Востока и, в частности, местных представителей коммунистической партии, которые, минуя все преграды, естественно, стремятся к неудержимому слиянию с советской Россией.

Возвращаюсь к дневнику… Заходил Щ., он, видимо, тоже в «бесте» у иностранцев, хотя и скрывает это. По его рассказам, положение беглецов, скрывающихся в японском штабе, далеко не привлекательно: валяются на полу, в грязи, без каких-либо удобств.

Вечер провел у Доманевских. Как опростились они за революцию! Много говорили о настоящем положении, оно далеко не определилось и чревато всякими последствиями. Так, по газетам, началось уже наступление Семенова – мешают китайцы.

«Голос Родины» начал печатать «похождения» атамана Калмыкова, тщедушная, но весьма колоритная фигура.

Вечером пил у меня чай член правительства Афанасьев, скромный, неширокий человек, сам сознает это: «Я ведь недоучка, даже без законченного среднего образования, простой земский работник».

Владивосток. 3 февраля

Познакомился с одним из членов «оперативного» штаба – Боголюбовым; он сообщил, что Краковецкий будет назначен главнокомандующим, а начальником его штаба – генерал Доманевский. Последний тоже говорил мне об этом, а также о том, что согласился принять этот сложный и ответственный пост. Доманевский очень талантлив, с большой инициативой, но чрезвычайно нервен и впечатлителен: он и теперь уже беспокоится, что трудно будет подобрать состав для штаба.

Владивосток. 4 февраля

Заходил Ф., дела в его артиллерийском дивизионе совсем плохи. Краковецкий будто бы рекомендовал ему не огорчаться и признать, что все испытанные методы организации армии не оправдались. Железная дисциплина устанавливается лишь у большевиков, благодаря наличию политических комиссаров, и что этот же метод, видимо, придется применить и здесь.

Это, пожалуй, правильно, но комитеты в частях несомненное зло, от них отказались уже и в Москве.

Владивосток. 5 февраля

Краковецкий назначен командующим войсками. Я заезжал в штаб крепости и говорил с ним 5–10 минут. Все они торопятся на производство юнкеров-артиллеристов.

Краковецкого я видел первый раз, впечатление благоприятное: худой, с густой шевелюрой, в очках, с мягким, несколько вкрадчивым голосом. Говорят, он видный эсер. Мне он показался несколько кротким для эпохи и слишком штатским для командующего войсками.

Типичен его адъютант по морской части: темный южный тип, щеголевато одет, при аксельбантах и кортике.

Краковецкий намекнул мне на желательность моего сотрудничества в центральных учреждениях.

Общая картина в штабе напоминает начало революции 17-го года. Та же масса резолюций войсковых частей, касающихся материальных претензий и замены начальства. Это – работа самочинно возникших в частях комитетов.

Для расправы с ними потребуется железная рука большевиков, которые как будто и являются уже замаскированными хозяевами положения.

Г. рассказывал, что японцы начинают разгружать свой «бест». Часть пленников через Японию направляется к Деникину, часть через Шанхай к Семенову. Это, конечно, далеко не «нейтралитет», о котором постоянно твердят японцы.

Иена сильно падает. Курс ее в городе опустился до 65 рублей.

Владивосток. 6 февраля

Холод 25° ниже нуля. В комнате отчаянно дует, приходится сидеть в пальто. Обедал у А.Н. Кругликова, познакомился с представителем Центросоюза Л.; их обороты за минувший год более 3 миллионов рублей, что показывает на известную живучесть кооперации.

Кругликов, наоборот, смотрит скептически на ведение дел, подобные же жалобы я слышал от многих местных коммерсантов. Кое-кто втайне вздыхает уже о Розанове.

Владивосток. 7 февраля

Вышли две коммунистические газеты: «Красное знамя» и «Коммунист». Здравая оценка политического положения как здесь, так и в международном масштабе. Тон обеих газет сдержанный.

Обедал в семье профессора Гребенщикова. Ему предлагают пост управляющего иностранными сношениями.

Сегодня хоронят егерей, погибших при обстреле Коммерческого училища 26 января по приказу Розанова.

Доманевский составил доклад о политическом положении, которое его сильно смущает. Действительно, японцы все везут и везут войска и, кроме того, будто бы укрепляют ближайшие к городу сопки и вообще втихомолку несомненно что-то замышляют. Напуганный обыватель волнуется. Офицерство в массе уклоняется от работы, стремится уехать.

Доманевский просил меня принять должность коменданта крепости. Я отклонил это предложение, заявив, что согласился бы еще, пожалуй, помочь в работе военного совета.

Владивосток. 8 февраля

Доманевский очень просит организовать полевую поездку в районе фортов крепости, чтобы лично убедиться, что творят там японцы. Для этого он рекомендовал использовать слушателей эвакуировавшейся сюда военной академии. Но там никаких слушателей не оказалось, а из профессуры только старый А.И. Медведев. Начальник академии генерал Андогский с хозяйственной частью и деньгами задержался в Харбине. Решено его оттуда извлечь.

Беседовали о взаимоотношениях военного совета и командующего войсками. Доманевский хлопочет о сосредоточении у себя функций снабжения.

Был полковник Дюсиметьер, игравший видную роль в последние дни розановского владычества. По его словам, 30 января решено было передать власть Совету обороны крепости под председательством генерала Будберга, но Вериго и Розанов вновь воспылали отвагой, получив заверение, что их поддержат какие-то сербы в числе 1000 человек. Расчет оказался, конечно, вздорным, как вздорным был расчет и на вмешательство японцев. Кое-кто тем не менее уверяет, что будто бы японцы все же толкали Розанова на оказание сопротивления и «пытались» выслать роту для защиты его дома от натиска предшествуемых международной милицией (руководимой американцами) восставших войск и партизан.

«Начните только, ну, хоть пятью человеками, а мы поддержим» – так будто бы провоцировался розановский штаб японцами.

Но, видимо, у Розанова не оказалось и пяти зачинщиков – никакого сопротивления оказано не было, а японская рота так и не дошла до его дома²⁸⁶.

Владивосток. 10 февраля

Доманевский принял должность начальника штаба у Краковецкого, заручившись предварительно полным согласием наиболее видных местных коммунистов – Лазо и Никифорова. Он опять просил меня обследовать военную академию и выяснить – действительно ли японцы укрепляются на ближайших к городу высотах. Я обещал.

Был по этому вопросу у начальника штаба крепости полковника Станишевского. Исключительная скромность: «Помилуйте, ваше высокопревосходительство, какой же я начальник штаба». Тем не менее за Станишевским пятнадцать лет службы в этом штабе – «знает каждую тропинку в крепостном районе».

Всех и по-разному волнуют сведения об Иркутске, который будто бы захвачен каппелевцами. Правда, это сообщение харбинского корреспондента японских газет.

Владивосток. 11 февраля

Первый теплый день и какое обилие солнца! Бродил по боковым улицам, так мало благоустройства, зато виды со многих пунктов чудесные. Вся жизнь на центральной артерии города – на Светланке.

В 12 часов началась орудийная пальба, вызвавшая тревогу среди обывателей: стреляли японцы – это был салют в 101 выстрел в честь, кажется, 2501-й годовщины Японской империи. Все суда в бухте расцвечены флагами.

Доманевский за работой. Штаб, оставшийся в том же здании «Аквариума», понемногу оживает.

Доманевский обратился ко мне с новой просьбой принять на себя обязанность члена международной комиссии по разбору недоразумений между японскими войсками и партизанами. Попутно он сообщил, что в военном совете опасаются, что я сторонник Японии. Краковецкий будто бы старался рассеять это опасение²⁸⁷.

Обсуждали судьбу военной академии. Сюда докатилось только имущество академии и вся библиотека. Материальную и научную ценность последней и определить трудно²⁸⁸.

Перехвачен разговор генерала Лохвицкого, отрешенного Семеновым от командования Дальневосточной армией (остатки колчаковских войск), из Харбина с Читой. По сведениям Читы, Колчак и Пепеляев (премьер) расстреляны.

В радио Лохвицкий называет чехов м…ми, а Жанена н…м. Грозит сообщить Сазонову (бывшему царскому послу в Париже), чтобы нажали на чехов²⁸⁹.

Последнее сообщение – Иркутск опять в руках большевиков, а белые под командой Каппеля разбиты.

Владивосток. 13 февраля

Сегодня были у меня члены военного совета М.Я. Линдберг, Асеев и Брагин, а также и Боголюбов.

Это, видимо, была попытка пощупать мои настроения и рассеять то опасение, которое вызывает мой приезд из Японии. Из беседы я убедился, что мои посетители очень интересовались и моей ролью в период, предшествовавший падению Директории и после такового. Об этом мне еще накануне намекнул Доманевский.

Линдберг, или, как его называют здесь, «борода», брюнет, действительно, с хорошей темной бородой, несколько сумрачного вида, имеет большое влияние среди сопочников-партизан. По политическим убеждениям левый эсер (из группы сибирских эсеров)²⁹⁰, не особенно широкого кругозора, но до известной степени фанатик, чем, главным образом, и объясняется его значение среди масс, в частности среди военно-революционных группировок.

Брагин по виду не то солдат, не то рабочий, в действительности, кажется, офицер военного времени, маленького роста, бритый, с выдающимися вперед нижней челюстью и подбородком. Фигура не рельефная, держится скромно и умно молчит; только под конец беседы, в которой большею частью участвовал дремавший минутами Линдберг, Брагин спросил меня: «Какое у вас отношение к советской власти?»

Я ответил, что этот вопрос, как имеющий для меня второстепенное значение в создавшейся обстановке, занимает меня мало, что я рассматриваю советскую Россию как одну из сторон в гражданской войне, в войне, дальнейшее продолжение которой я считаю бессмыслицей и преступлением. Для меня важно, во-первых, окончание объединения России, – под каким это флагом произойдет, пока безразлично, – во-вторых, важно сохранение ее исконных владений от посягательства друзей и недругов. Эти два положения одинаково дороги для меня, и ради них я буду работать во всех условиях, которые являются реальными для данного времени.

Третий из моих посетителей, Асеев, явился в пальто вместо пиджака, с надетой сверху овчиной – шерстью вверх. Тип сельского учителя или мелкого земского работника. Он молчаливо поглядывал через пенсне и то сочувственно, то укоризненно покачивал головой во время всей беседы.

Яркого впечатления не оставил ни один. Такие люди сильны только скопом. Воля партии делает их действенными. Они много работают и не боятся переутомления. Они революционеры.

Все очень интересовались отношением к нам Японии и ее возможной линией поведения.

На это я заметил, что многое будет зависеть от нас самих, от нашего такта и выдержки.

«Этого мы и добиваемся; с мест есть сведения, показывающие сдвиг в сторону этого мудрого решения», – заявил, уходя, Брагин. Он не только умно молчит, но и думает неплохо.

Владивосток. 14 февраля

Послана телеграмма о прибытии сюда эшелонов военной академии, задержавшихся в Харбине. Кое-кто из здешних академистов полагает, что генерал Андогский воздержится от поездки во Владивосток. При установлении здесь советской власти ему могут указать, что служба у Колчака не вяжется с его прежним званием начальника красной академии. Уверяют, что у Андогского есть хвост и в Харбине. Интересно – дотягивается ли этот хвост до Читы.

Во всяком случае, здешние академисты явно тяготеют к Харбину, и только старик Медведев (профессор-статистик) прочно осел на Русском острове.

Утром должен был поехать с генералом Федоровым для осмотра крепостного района. Федоров очень рекомендовал уделить внимание одному из важнейших фортов, которым он, как строитель, очень гордился.

Еще за время мировой войны Владивосток отдал большую и лучшую часть своего артиллерийского вооружения на усиление наших западных крепостей. Со времени интервенции все тайны крепости сделались достоянием иностранцев. Особенно широко использовали эту возможность японцы. Твердыни Владивостока – форты, батареи – стали объектом профессионального любопытства японских военных специалистов и местом прогулок для прибывающих «натуралистов» и всевозможных экскурсантов. На многих фортах и батареях японцы имеют сейчас свои посты.

Конечно, крепости как таковой уже не существует. Остались железо, бетон и огромное количество казарм, занятых большею частью войсками интервентов.

С поездкой несколько запоздали. Вышла задержка с машиной. Прислали слабенький городской автомобиль (лимузин).

День чудесный, солнечный. Окрестности Владивостока на редкость живописны.

На большинстве батарей вольнонаемная стража. Молодой малый, в овчинном тулупе, с винтовкой, вежливо посмотрел наши документы, дружелюбно ответил на новое «демократическое» приветствие моего спутника: «Здравствуйте, товарищ» – и только объяснил, как и куда пройти. Видно вдумчивое отношение к порученному серьезному делу.

Нет щегольства прежнего солдата, но зато нет и возмутительного «не могу знать», которое в доброе, старое время на законном основании освобождало всякого лентяя от необходимости шевелить мозгами.

Пробрались к интересовавшему меня форту. Наш городской лимузин с трудом выбрал уклоны дороги и перед самым фортом завяз-таки в снегу.

Прошли пешком в дом Ивана Павлыча, старшего надсмотрщика живой хронологии постройки форта. Угостил нас чаем с вкусным хлебом и маслом. Иван Павлыч охотник и домовитый хозяин. «Вот дичь всю иностранцы распугали, теперь ведь здесь шляется всякий из них, кому не лень».

Форт с точки зрения строительного искусства представляет исключительный интерес. Это целый подземный город, предусматривающий долгую и упорную борьбу. Генерал Федоров с горечью смотрит теперь на своего «мертвеца», как он называет крепость.

Действительно, замерла всякая жизнь в этом огромном лабиринте гор, скал и долин, среди бетона, железа, в опустелых жилищах строительных рабочих…

Самые сокровенные утолки доступны теперь чужому любопытному глазу. Ходят слухи, что и наши более секретные документы, перевезенные для сохранности в Хабаровск, давно находятся в «дружеских руках».

Заключительный аккорд осмотра – шествие по потерне (подземной галерее) длиной до полуверсты, под огромным слоем скалистого грунта – положительно страничка из Майн Рида.

Ступеньки покатого хода покрыты толстым слоем льда, катимся вниз «на сиденье», хватаясь за проложенные телефонные провода.

Лед все нарастает, ход суживается, впереди страшная узкая щель.

Большая неприятность – потухли факелы. Жуть, ледяная могила. Как-то проскочили страшную щель.

Я с облегчением вздохнул, с трудом выбравшись на воздух.

На обратном пути долго сидели в снегу, еле добрались до Второй речки (пригород Владивостока), где подкрепились бензином.

Следов японских укреплений не нашли, кроме небольших оборонительных окопов в местах стоянки их войск и в расположении постов и караулов. Обычные меры предосторожности.

Ни брать, ни оборонять крепости японцы, конечно, не собираются, им никакой нужды в этом нет.

Опыт Вердена совершенно достаточен для того, чтобы постичь истинную ценность Владивостока в его современном состоянии.

На Второй речке видел школьников из детской петроградской колонии. Многие сильно выросли, одеты бедно – в китайские кофты, все почему-то сильно кутаются. Здесь эпидемия тифа – медицинская помощь ничтожна²⁹¹.

Владивосток. 16 февраля

День чудесный. Пошел побродить по так называемому семеновскому базару. Чем только здесь не торгуют! Среди разговоров неоднократно слышались неодобрительные отзывы об «убегающих» в Японию. Отношение масс к этим «побегам» определенно отрицательное.

За обедом в «Золотом Роге» мои случайные соседи удивлялись нарождающейся в массах дисциплине: «Посмотрите, в каком порядке стоят трамвайные хвосты, а ведь нет ни городовых, ни писаных строгостей. Поняли люди, что так лучше, и конец».

Я сам обращал на это внимание – явление отрадное.

Вечером заходил председатель правительства А.С. Медведев, он только что вернулся из Никольск-Уссурийска, нашел, что там положение в войсках лучше здешнего. А здесь, действительно, не все хорошо: всюду выборное начало, во главе некоторых полков солдаты… Последнее не так уж плохо, если выдвигаются толковые солдаты. Генералы не справляются с духом эпохи – ничего не поделаешь! Хуже, что вновь установленный институт политических «уполномоченных в войсках», видимо, не достигает цели – войска их плохо слушают. Кроме того, и выборные командиры, и политические уполномоченные с большим уклоном к демагогии и болтовне.

По мнению Доманевского, японцы не очень считаются с Краковецким и он потерял охоту к ним ездить. Вообще, Доманевский настроен мрачно, жалуется, что нет ни помощников, ни работников.

Боголюбов, вернее военный совет, беспокоится относительно прорвавшегося за Иркутск отряда генерала Войцеховского, просит меня протелеграфировать ему здешнюю обстановку и, таким образом, ослабить влияние на него Читы, то есть Семенова.

Владивосток. 18 февраля

Утром заходили Колокольников и Гребенщиков. Первый в смятении, злорадствует, что за три недели своего существования новая власть ничего не сделала в области финансово-экономической.

Я заметил: «У вас ведь было в распоряжении не три недели, а год, но как будто бы и вы сделали в этой области не больше».

«Да кто же знал, что Колчак только и мог слушать, когда курили фимиам его талантам и величию», – оправдывался Колокольников.

«Кто же виноват? Сами создали себе божество, оказавшееся негодным».

«Плохо дело, – продолжал Колокольников, – совсем разорен, а годы уже не те и энергии прежней нет. Говорят, большевики нисколько не переменились, в Томске назначили контрибуцию в 25 миллионов рублей, не внесли в срок – пятерых расстреляли, двое из моих друзей»²⁹².

Так развенчиваются политические кумиры под ощущением личных неудач.

Гребенщиков рассказывал о начале дипломатических сношений: «Мы отнюдь ни у кого не просим признания, а ставим всех перед фактом существования нового правительства».

Позиция правильная, а главное – и единственно возможная, другого ничего не выдумаешь.

Владивосток. 19 февраля

Заходил Доманевский. Он, видимо, сильно утомляется: при неналаженной бестолковой работе приходится напрягать мозги и волю 13–15 часов в сутки. Для привыкшего к систематической работе ума это невыносимо. Доманевский жалуется: «Ясно вижу: часть офицеров определенно саботирует, часть перегружена работой, часть хочет работать, но не умеет».

В военном совете тоже пока еще сумбур, но там молодые силы, не отравленные известной системой, привкус власти делает для них и бестолковую суету, писание ненужных бумажек, и праздные разговоры достаточно занимательным и серьезным делом. Жизнь и опыт выправят недочеты. Через это проходит вся страна.

В районе Хабаровска не совсем гладко. Калмыков не только ускользнул из «железного кольца» партизан, но кому-то грозит еще «обходным маневром». Партизаны увлекаются внутренней склокой – не признают стянутые к Хабаровску регулярные войска.

Около Сучана – открытая вражда русских рабочих с японцами, схватки почти ежедневно.

У армии нет трехлинейных патронов.

Японцы несомненно что-то замышляют. Игнорируют Краковецкого, не отвечают на его запросы и требования.

В Харбине появился какой-то новый «Верховный правитель» – Тамбаир.

У Павловского познакомился с Моравским; кажется, один из министров бывшего на Дальнем Востоке «дерберовского правительства» (от Сибирской областной думы). Моравский явно в оппозиции к земскому правительству за его безудержный, по мнению Моравского, уклон к большевизму. Полагает, что японцы в скором времени выступят здесь активно.

Большевиков это, видимо, нисколько не смущает; они утешаются: «Заключим мир, ведь Брест показал, что мы не ошиблись».

Перекочевавший сюда Сибземгор (сибирский Союз земств и городов) проектирует «Зем-блин» (благо дни Масленицы!) в большом собрании общественных и политических деятелей. Намечается необходимость объединения.

Авксентьев и его друзья интересуются из-за границы составом земского правительства и его отношением к большевикам.

Владивосток. 20 февраля

Бродил по семеновскому базару, это – барометр жизни. Обилие рыбы, китайцев и японских мандарин.

Вечер провел в беседе с членами военного совета – новая серия: Сокович и Луцкий – оба военные, капитаны старой армии, оба давно на Дальнем Востоке, хорошо знают край и его настроения. Оба коммунисты.

Сокович бритый, с энергичным, но несколько неприятным выражением лица. Луцкий горбоносый, с бородой, въедчивый и раздражительный, тип хозяйственного адъютанта провинциального штаба, каковым он и был в действительности до революции. Оба с уклоном к демагогии.

По старой службе горячие поклонники генерала Лечицкого, бывшего командующего войсками Приамурского военного округа – самородка из народа.

Высказывались о желательности моего участия в Совете обороны. Сокович читал проект совета – размах широкий, но нет системы, сквозит мелкая подозрительность к командному составу. Мне говорили, что Сокович сам мечтал о посте командующего войсками, занятом Краковецким.

Во всяком случае и эти двое – люди новых веяний, ищущие новых путей в работе. Конечно, оба с политическим и тюремным стажем.

Владивосток. 21 февраля

Был профессор военной академии Иностранцев, в английской форме, ужасно исхудалый, обретается с семьей в английском поезде. Совсем без денег; очень обрадовался моим реальным заботам об академии. Жалуется на нервы, стремится пробраться в Югославию, слегка заражен идеей славянской федерации и борьбой с германизмом. В общем, ушиблен событиями, нуждается в ремонте.

Приезжал познакомиться китайский полковник Генерального штаба; жалел, что я не был вчера на «русско-китайской чашке чая».

Вечером на «Сибзем-блине» было несколько шумно. Политические беседы не удались – политики поглощали блины, а блины поглотили политику.

Первый раз видел председателя бывшей Сибирской областной думы Якушева; впечатление личной порядочности, но человек не крупный.

Владивосток. 22 февраля

Заходил Доманевский «подкрепиться энергией». Он положительно разрывается на части и все уверяет, что не может работать в такой кутерьме. Его, с одной стороны, пугает общая бестолковщина, с другой – загадочность поведения японцев.

Пришел А.С. Медведев с кипой телеграмм из Харбина. Там и в Чите полным темпом идет распродажа российского добра, вывоз золота и ценностей, конечно, в Японию. И Медведев, и Доманевский – оба жалуются, что и японское командование, и дипломатическое представительство не торопятся с ответами на их запросы. Я утешал: «Просто не могут ответить, так как, видимо, до сих пор не выработали определенной политики в отношении Приморья и вообще Дальнего Востока».

У них, кроме того, и у самих не все благополучно. Приехавший из Японии коммерсант Щербаков передавал о сильных волнениях в Токио и о покушении на премьера Хару в отеле «Сейокен». Кстати, он рассказал и о весьма холодном приеме в Токио Третьякова, ехавшего министром к Колчаку: «в гостиницах для него не нашлось даже свободного номера».

«К русским, после вашего (то есть моего) отъезда, отношение заметно ухудшилось. Крупенский бежит в Италию, а кое-кто из военной агентуры ищет занятий у японцев».

Владивосток. 23 февраля

Заседал в комиссии по реорганизации армии, созданной при военном совете, куда меня пригласили председателем. Обсуждался вопрос о форме одежды и о чинах. Общее мнение за упразднение чинов. Я выдвинул мысль об оставлении командных званий, сохраняющихся за данным лицом лишь на время его командования той или другой частью. Так, всякий, получающий полк, пусть это будет простой солдат, приобретает звание полковника, пока он во главе полка.

Состав комиссии пестрый: Главацкий – полковник, сильно перегибающий влево, в прошлом грешки за крайние уклоны в противоположную сторону; Степанов – поручик, один из революционных деятелей 5-й армии (в мировой войне) за время моего командования этой армией. Остальные – кроме поэта-генерала Гончаренко и капитана Саваровского – молодежь весьма энергичная, но малоопытная.

Владивосток. 24 февраля

По газетам, атаман Калмыков бежал с своим отрядом в Китай, перешел границу у Куколево и тянется к Харбину.

Опять заходил Доманевский. У него неувязка с демобилизацией и новая тревога: в области самочинно организуются военно-революционные комитеты, не особенно склонные к исполнению распоряжений из Владивостока.

Здешний военный центр в тяжелом положении. Снабжение не налаживается, на местах не чувствуется влияние и продуктивность работы центра. Это, конечно, на первых порах естественно, но Доманевский слишком впечатлителен и нервен.

Заедают и претензии интервентов. Японцы, ввиду объявленного ими очищения Амурской области, требуют срочных больших нарядов поездов.

Сейчас требуют прицепки броневика к поезду для объезжающего их войска флигель-адъютанта микадо, для его охраны.

В военном совете реконструкция: коммунисты хотят занять все четыре места, эсеры отстаивают одно место для своего кандидата. Эта борьба за влияние в военном совете, конечно, также тормозит работу штаба. Доманевский, да и сам Краковецкий часами ждут доклада.

Владивосток. 25 февраля

В состав военного совета, видимо, войдут два наиболее крупных коммуниста: Лазо и Луцкий. Реконструкция военного совета задерживает осуществление вопроса с организацией Совета обороны.

В моей комиссии дела идут тоже туго, а жизнь торопит. Наспех созданное «положение о политических уполномоченных в частях войск», как в свое время пресловутое положение Керенского о войсковых комитетах, встретило в жизни много затруднений.

Два таких уполномоченных, вызванных сегодня комиссией, прямо умоляли о более точных инструкциях.

«А чувствуется ли ваш авторитет в войсках?»

«Да, но очень трудно разобраться в правах и обязанностях и особенно во взаимоотношениях с командным составом».

На очереди ряд важнейших вопросов: о содержании, о квартирах, о пленных красноармейцах. Среди просителей партизаны, бывшие участники восстания Гайды. Все так или иначе обиженные или обойденные заботой элементы широкой волной хлынули в комиссию. Старое офицерство, теснимое нуждой, тоже начинает интересоваться своей судьбой.

Кроме большой работы, все это требует и больших материальных средств. Сложно, но работа живая и помогать надо.

В Амурской области сильно растет партизанское движение. Недаром оттуда уходят японцы. В одном из прошлогодних столкновений с партизанами японцы не только потерпели неудачу, но не смогли даже вынести тело убитого в бою командира батальона. Это вызвало сильную тревогу в Токио и большую неприятность для военного министра.

Живой и понятный лозунг, умело брошенный большевиками, имеющий конечной целью объединение России и сохранение ее цельности, сам собой поднимает народ и заставляет его браться за оружие. А тот же призыв за «единую неделимую» в устах вождей антисоветского движения оставался в большинстве случаев немым для широких масс населения²⁹³. В чем же причина столь неодинакового отношения масс?

Большевики, надо отдать им полную справедливость, умело противопоставили национальное чувство засилью и корыстным замыслам иноземцев.

На Дальнем Востоке нет помещиков, нет крупных предприятий, эксплуатирующих труд рабочего, и тем не менее дремавший классовый инстинкт разбужен и здесь. Он сплотил и цементировал национальное чувство для целей борьбы. Большевики – отличные пропагандисты. Это отражается и на чужеземцах.

Говорят, что на Чуркинском полуострове (около Владивостока) японские солдаты украсили себя красными бантиками. Для начала достаточно.

Владивосток. 26 февраля

Беседовал с председателем правительства А.С. Медведевым. Настроение членов правительства весьма среднее – все они не прочь бы сложить свои полномочия и отказаться от высоких почестей.

«Все мои коллеги в прострации, только и мечтают об уходе, – заявил А.С. – Ведь и для меня по тактическим соображениям лучшее время для ухода. Но как уйти, кто заменит?»

Я понимаю эту трагедию власти – весь ее состав менее всего думал, что им когда-нибудь придется управлять территорией, из которой одна Камчатка почти больше всей Японии. Они – ценнейшие земские работники, два из них прекрасные педагоги, один отличный энергичный врач, один толковый землемер и один просто земский сотрудник, с головой ушедший в изучение кинематографа, в котором он видит прекрасное средство для целей просвещения народа.

Во всех этих почтенных и полезных профессиях все же очень мало опыта для управления государством.

Вот теперь мне понятен кураж маленького атамана Калмыкова: он силен волей и дерзает, не считаясь с средствами. Продержался два года, и как он вызывал всеобщий трепет, расстреливая и томя в тюрьмах десятки честных, умных и безусловно дельных людей!.. Он не терзался сомнениями и правил, как ему нравилось. Это гримасы революции.

Власть для одиночки в процессе революции, если он не гениален или не беспринципен до гениальности, – действительная трагедия.

Это бремя по силам только крепкой политической партии, в этом случае недочеты индивидуальные восполняются единой несокрушимой партийной волей.

Беспокоят Медведева и японцы: «Они что-то задумали».

«Да, вероятно, – возразил я, – нельзя же им не думать».

«В Николаевске-на-Амуре положение очень обострилось, в этом отчасти секрет ухода японцев из Амурской области, они там слабы и сильно разбросаны».

Владивосток. 2 марта

Через британскую военную миссию получил телеграмму генерала Войцеховского из Читы, в которой он сообщает, что привел в Забайкалье 30 тысяч испытанных бойцов, которые охотно поддержат всякую демократическую власть, но непримиримы в отношении большевизма, и спрашивает мое отношение к таковому.

Признаться, эта телеграмма, одновременно адресованная генералу Хорвату и всем иностранным миссиям во Владивостоке, озадачила меня. Вместе с лестным для меня вниманием, она требовала и открытого выражения моего отношения к большевизму.

Ответ мудрого кудесника генерала Хорвата, который уже появился в печати, может быть, и очень дипломатичен, но по существу является простым набором слов и страховкой, главным образом, конечно, со стороны Антанты.

Я победил первую горячность к ответу и решил несколько повременить.

В военном совете знали, что мною получена телеграмма, и ждали, что я отвечу. Мне хотелось повидать Медведева, но в этот вечер это не удалось, и я не знал, как он отнесся к запросу Войцеховского.

Владивосток. 4 марта

Заходил Боголюбов справиться, какой ответ я предполагаю дать Войцеховскому и думаю ли сообщать его военному совету. Я сказал, что охотно это сделаю, если председатель Совета Лазо зайдет ко мне.

Вечером пришел не только Лазо, но и Никифоров с Боголюбовым. Ответ мой Войцеховскому, в краткой передаче его основных положений, совершенно удовлетворил моих посетителей.

Говорили об общем положении дел, об отношениях к нам японцев и наших к ним.

И Лазо и Никифоров, оба весьма колоритные фигуры.

Лазо – 27-летний молодой человек, олицетворение физической силы, полон энергии и завидного вкуса к жизни. Малороссийский выговор, слегка картавит, не без некоторой самоуверенности.

«Я девять месяцев командовал Забайкальским фронтом», – заявил он как бы мимоходом, но не без гордости.

Самый уход в сопки уже нешуточное дело, за ним охотились с 1918 года.

Все было в нем хорошо: и плотная фигура, и хохлатый упрямый чуб, и лукаво смеющиеся глаза, и короткий и мягкий говор, и задор суждений.

Такие типы чаще среди коммунистов; их нет или мало среди эсеров, где слишком много интеллигентской говорливости, пафоса и бесконечного чая.

Эсеры с головы до ног – доподлинная Россия, в этих какая-то нерусская самоуверенность и полное отсутствие «слезы».

Никифоров – полная противоположность Лазо. Невысокого роста, по внешности типичный рабочий-коммунист, в тужурке с пуговицами с тисненым английским королевским гербом. Бледное усталое лицо аскета, с глубоко сидящими темными глазами.

Это один из наиболее видных местных коммунистов, сейчас председатель бюро финансово-экономического совета.

У Никифорова спокойная, тихая, вдумчивая речь, трезвая оценка обстановки.

«Вы большой человек, с вами приходится считаться», – тихо сказал он мне по поводу обращения ко мне Войцеховского.

Я задал ему вопрос: будут ли коммунисты осуществлять свое постановление о переходе власти к Советам?

«Да, в отношении Амурской области, где уже организуются исполкомы, но они будут жить директивами Временного правительства, которое мы отнюдь не считаем ширмой».

Если это было не вполне искренно, то во всяком случае достаточно политично.

Перед уходом Лазо сообщил мне с задором об успехах какого-то товарища Тряпицына²⁹⁴, руководящего борьбой у Николаевска-на-Амуре, где будто бы основательно пострадали японцы.

«Вы слышали, около Благовещенска замерзло 300 японцев, наши сибирские морозы за нас», – добавил он не без злорадства.

Вот оно, мировое братство!

Общее впечатление от визита скорее плюс – это несомненно новые люди, в них чувствуется воля к борьбе. Они знают, чего хотят²⁹⁵.

Владивосток. 5 марта

Заходил к А.С. Медведеву. Прервал его послеобеденный отдых. Он слегка недомогает и, видимо, очень утомлен неорганизованной работой.

Прочел мне информацию из Харбина. Войцеховский назначен Семеновым командующим войсками Дальневосточной окраины; Щетинин – начальником штаба к нему.

Острота взаимоотношений Войцеховского и Семенова, видимо, рассосалась. Теперь значительно закрепится читинская пробка и, конечно, затянется вопрос объединения с остальной Россией. «Союзники» этому помогут.

Владивосток. 6 марта

Был М.Н. Павловский, волнуется по поводу борьбы Сибземгора с бюро финансово-экономического совета; последнее опечатало было помещения Сибземгора, но сегодня принесло извинение за это распоряжение.

Отправил в британскую миссию ответ Войцеховскому:

«Чита, генералу Войцеховскому, копии по всем адресам, указанным его телеграммой.

Ответ телеграмму вашу 28 февраля сообщаю. Как гражданин солдат нахожу создавшихся условиях продолжение гражданской войны гибельным для Родины. Задача момента объединение всего населения Дальнего Востока для защиты исконных владений России. Долг патриотов найти безболезненные способы объединения Забайкалья Приморской областью и скорейшее воссоединение остальной Россией.

Этой цели готов оказать полное содействие. Такова позиция и Временного правительства Приморской областной земской управы. Интересующие вас вопросы подробнее могу ответить прямому проводу. Вместе содержанием настоящей телеграммы прошу передать мое глубокое уважение и привет вашим войскам. Они доблестно и честно выполнили свой долг и не ответственны за ошибки их прежних вождей и павшего правительства.

5 марта. Владивосток. Генерал Болдырев».

Посланная телеграмма определяла ясно мои позиции для всей союзнической Европы. Я ответил так, как думал. Это краткое содержание сущности моей программы, намеченной для Дальнего Востока. Постепенное, осторожное объединение и неприкосновенность нашей территории – это пока важнее всего.

Владивосток. 7 марта

Был в Центросоюзе, справлялся о возможности пристроить туда Доманевского. В должности начальника штаба его ненадолго хватит. Он не только крайне утомляется бессистемной работой, но что гораздо хуже, не верит в ее результаты и слишком болезненно учитывает международную обстановку, особенно опасность со стороны Японии. Ha днях он и Краковецкий были на междусоюзническом совещании. Их только еле выслушали. Конечно, это не особенно бодрит.

Вечером первый раз был на заседании военного совета. Все были в сборе. Председательствовал Лазо, члены: Линдберг, Брагин с деревянной трубочкой, полусонный, в очках, «сапер» Сибирцев и несколько хищный с виду Луцкий. Присутствовали – хмурый, полувыбритый Сокович и похудевший Боголюбов.

Позднее пришли: Краковецкий, с огромной красной звездой на левом рукаве и красной ленточкой в петлице, и Доманевский, все еще красивый и изящный, несмотря на удары судьбы и переживаемые тревоги.

Я изложил основы законопроекта о новых окладах содержания для военнослужащих, выработанного председательствуемой мною комиссией. Одобрение. Легкий протест Сибирцева. Лазо слегка позирует, но дельно ведет заседание.

Защищает положения законопроекта Краковецкий. Я развиваю принцип равенства, положенный в основу работы.

Начинается атака против пункта о квартирных деньгах. Атака успешна – пункт провален. Но после небольшого перерыва председатель, признав некоторую поспешность решения, предлагает пересмотр этого вопроса, и он принимается с некоторой поправкой.

Защита усилена Доманевским. Ему явно симпатизирует Лазо. Все положения законопроекта поддерживает Боголюбов.

Секретарствует Брагин, но он больше занят своей трубочкой, нежели протоколом. Протокол ведет нервный Лазо, делая записи в толстой тетради.

Сибирцев увлекся какой-то телеграммой.

«Товарищ Сибирцев, прошу не читать телеграммы во время прений», – задорно замечает председатель.

Сокович хмурится.

Доманевский при резких нападках, мягко картавя, чрезвычайно дельно выступает на защиту.

В глубине мрачной, полутемной, обезображенной перегородками комнаты молчаливо бродит экс-член совета Тафеев.

К 10 часам законопроект почти целиком принят. Тем не менее у меня сознание, что разработка недостаточная. В таком совете более, чем где бы то ни было, докладчик должен быть неуязвим.

Здесь есть острые зубы и полное отсутствие дремлющих старичков.

Владивосток. 10 марта

Разыскивал свою землячку Ч., занесенную сюда огромным беженским валом после разгрома Омска. Перенесла сыпной и какой-то еще маньчжурский тифы; последствие – сильнейшая опухоль ног и ослабление сердечной деятельности. Подобрали ее здесь чуть ли не на улице чужие, добрые люди. А сколько осталось не подобранных!

Ч. сильно голодала, сейчас блаженствует в городской больнице. В беседе высказала дельную мысль, что «выступление чехов только усложнило положение в России».

Резко отзывается о бегущих за границу: «Пускай бегут, а когда вернутся – их спросят, откуда пришли». Для человека, потерявшего с революцией достаток, дом, родных, здоровье, это весьма характерно.

В газетах помещены два крестьянских манифеста от 12 и 21 октября 1919 года, помеченные Нижним Новгородом, об избрании «Всероссийского крестьянского правительства». Правительство это Семенова, «как сына казака», предлагает «просить не только подчиняться Всероссийскому крестьянскому правительству, но и предложить звание русского крестьянского диктатора, как защитника единой России и крестьянства».

Конечно, оба манифеста изготовлены в Чите, изобретательных людей там, видимо, достаточно²⁹⁶.

Медведев сильно похудел и постарел: «Дела в общем неважны, массы вырываются из рук и лезут на рожон».

Худые вести и из Сибири: полная и окончательная разруха и поголовный тиф, уносящий тысячи жертв²⁹⁷. Возникает мысль о буферном государстве на всей территории к Востоку от Байкала.

Владивосток. 11 марта

Сегодня большой день – праздник пролеткульта, трехлетняя годовщина великой русской революции.

Весь город в красных флагах, красных арках и красных знаменах.

Горячий красный цвет – в лучах чудесного солнечного дня – цвет горячей человеческой крови – самый яркий выразитель настроений, двигающих на борьбу за право и счастье.

И парад войск, спокойно, в образцовом порядке проходивших по улицам города, и шествие профессиональных союзов, стройно поющих гимн революции, с красными ленточками на груди, с красными флажками в руках, и резвые колонны детей с звонкими перекатистыми звуками «ура» – исключительное зрелище.

Откуда это народ научился такой дисциплине?

Где научилась вольной песне вчерашняя Мавра-кухарка, смело марширующая в ногу с рабочим под звуки духового оркестра?

Кто эти молодые девушки, голоса которых так звонко дрожат среди нескольких хриплых густых голосов почтенных бородатых и бритых рабочих и трудовой интеллигенции?

Где-то сзади ухает «Дубинушка». «Никак за дубину берутся?» – умиленно резюмирует женщина, пробирающаяся среди чинной, заполнившей тротуар толпы.

Ни городовых, ни криков, ни ругани, ни грубых толчков. Кто владеет волшебной палочкой, устанавливающей этот порядок?

Его Величество Народ празднует и веселится, он производит смотр своим силам. Силы эти внушительны, в них как-то растворились, утонули все интервенты, а их немало, словно удивились и испугались той мощи, которую продемонстрировал сегодня перед ними великий и в своих страданиях русский народ.

«Чудесно, – обращается ко мне сосед, военнопленный, ремесленник из Лейпцига, – только ваша безгранично мощная и богатая страна, не теряя бодрости, может выдерживать эти годы ужасной гражданской войны. Никто не выдержал бы и двух месяцев.

Не будь я женат, я не уехал бы отсюда, но семья не виновата и бросить ее я не могу. Я видел начало революции в Самаре и теперь здесь – какая разница».

Рядом слегка выпивший и довольно грязно одетый рабочий приставал к двум японским солдатам, мирно глазевшим на шествующую революцию, а затем к чеху и ругал их за интервенцию: «Много вы нашей крови пролили, а все-таки наша взяла». Это единственный пьяный, которого я видел за целый день, и у меня мелькнуло подозрение, не был ли этот малый выпущен с определенной провокаторской целью: уж очень резала глаз эта грязная хмельная фигура, и слишком назойливо задирал он иностранцев.

Шествие замыкали анархисты. На черном знамени – золотая надпись: «Мир хижинам, смерть дворцам, смерть капиталу и власти». Устарели эти лозунги. Капитала давно нет, по крайней мере в России, да и дворцов не так уж много в соломенной стране. Как-то не было страшно от этих страшных слов. Это, пожалуй, наиболее слабое место в процессии. Кроме явных вырожденцев из студентов и просто хилых интеллигентов, под этим знаменем мирно шли самые обыкновенные и добродушнейшие Марфуши и Аннушки.

Процессия кончилась, но впечатление от нее осталось сильное.

Нараставшая тревога среди членов правительства и других представителей власти, а равно и среди общественных и политических деятелей, разбирающихся в создавшейся обстановке, не была напрасной. Грандиозная демонстрация во Владивостоке в день трехлетней годовщины русской революции имела по преимуществу моральное значение. Русская вооруженная сила была еще слишком слаба и неорганизованна, чтобы сделаться хозяином положения в Приморье, при наличии той реальной силы, которой обладала здесь Япония.

Течения об усилении и закреплении японского влияния на материке были еще слишком сильны, по крайней мере, в военных кругах Японии. Они находили поддержку в тех русских группировках, преимущественно осевших в Харбине и Чите, которые все свои расчеты в борьбе с большевизмом обосновывали всецело на широком содействии Японии, включительно до временного протектората над ее дальневосточными областями.

Меняющееся настроение внутри Японии, нажим со стороны Америки, в смысле сохранения территориальной неприкосновенности России, заставляли торопиться с созданием того или иного конфликта, который давал бы повод японскому шовинизму не только для вооруженного выступления, но и для «вызванной обстоятельствами» окуппации некоторых из наших областей.

Требовалась сугубая осторожность, чтобы не попасть на удочку и не дать повода для такого конфликта.

В действительности такой осторожности не было, и в этом меньше всего было повинным Временное правительство Приморской областной земской управы.

Дело в том, что правительство это, почти с первых же дней своего появления у власти, постепенно стало поглощаться истинным хозяином положения – Дальбюро ЦК РКП, которое весьма скоро сделалось фактическим распорядителем и вооруженной силой края.

Действительно, в области военной все большее и большее влияние приобретали существовавшие, правда нелегально, военно-революционные организации, подготовившие переворот 31 января.

Несомненно, с их согласия и по их директивам вел свои операции Тряпицын у Николаевска, операции, приведшие к весьма серьезным осложнениям с японцами. Директивами же этих организаций руководствовались и партизаны, начавшие весьма активную деятельность как в Амурской области, так и в Хабаровском районе и на Сучане.

Хорошо осведомленные японцы отлично понимали, откуда идет руководство военной жизнью областей, и, игнорируя командующего войсками и его штаб, сосредоточивали все свое внимание на военном совете, с которым с трудом мирились, уклоняясь от всяких официальных с ним сношений.

Нахождение П.М. Никифорова во главе бюро финансово-экономического совета передавало, в сущности, в руки того же Дальбюро и все руководство экономической жизнью края и его финансами. Из Владивостока в Благовещенск был вывезен золотой запас до 100 миллионов рублей. Подготовлялись для вывоза и другие ценности, а равно и военные материалы.

В конце марта появился во Владивостоке и неофициальный представитель советской России, видный коммунист В.Д. Виленский.

Осовечивание края принимало темп, игнорирующий всякую предосторожность. Вслед за установлением исполкомов в Амурской области, начались и во Владивостоке открытые выборы «Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов».

Столь очевидное усиление влияния коммунистов в работе правительства, хотя и коммунистов «розовых», как тогда выражались сами же коммунисты, дало повод насторожиться правым группировкам, находившим несомненное сочувствие среди японского военного командования.

Зашевелились в Харбине. Била набат Чита – эхо доносилось до Токио.

Председатель Временного правительства с трудом отбивался от непрерывных запросов со стороны иностранных, главным образом японских, представителей по поводу действий, в которых меньше всего повинно было правительство и которые направлялись исключительно всемогущей волей незримого Дальбюро.

Ко второй половине марта относится и первая попытка соглашения с представителями так называемой каппелевской армии (остатки армии Колчака), сохранившейся после неимоверно тяжкого зимнего похода через всю Сибирь и достигшей, под руководством генерала Войцеховского, пределов Забайкалья.

Выработать проект этого соглашения неофициально было поручено мне. Сводилось оно к двум основным положениям: принятию части армии на службу Временного правительства на определенных условиях и использованию всех остальных для мирного труда, при некотором содействии правительства.

В числе представителей армии был полковник Щ., мой бывший подчиненный и за время мировой войны, и в период моего главнокомандования при Директории.

Переговоры не были особенно сложными. Главнейшие положения были быстро выработаны. Дело не удалось довести до конца лишь ввиду последовавшего вскоре выступления японцев, и оно повисло в воздухе.

В Харбине к каппелевцам потянулись затем другие предложения для достижения совсем других задач, усложнивших потом развязку событий на Дальнем Востоке.

Что все изложенные обстоятельства весьма тщательно учитывались японцами – в этом не было никакого сомнения. Токийское правительство через местное командование неоднократно предупреждало, что оно не допустит укрепления большевизма в Приморье в непосредственном соседстве с находящимися под его влиянием Кореей и Маньчжурией, и, конечно, не бросало слов на ветер.

Руководители же Дальбюро как будто не учитывали всей сложности положения, и, может быть, не желая того, тем не менее шли к конфликту. Это было на руку японцам. Всякий формальный повод с русской стороны, а японцы могли считать таковым хотя бы открытые выборы в исполком[57], развязывал им руки и служил бы затем достаточным оправданием всякой меры, какую местное командование нашло бы необходимым применить для поддержания своих письменных заявлений.

Крайнее напряжение чувствовалось уже всеми, доведение его до открытого столкновения было бы прямым безумием в тогдашних условиях. При явном превосходстве в силах и организованности со стороны японцев, оно сковывало бы даже внешнее проявление доброжелательства американцев и чехов, являвшихся наиболее реальными величинами после японцев.

Больше того, если бы Япония сама решилась на вызов, его ни в коем случае нельзя было принимать здесь, в районе крепости. Вызов этот, формально не принятый даже в целях обороны, должен был повиснуть в воздухе, чего и нужно было добиваться.

Изолированное Приморье открыто бороться не могло. Этого не в состоянии были понять только или чрезвычайная растерянность, или легкомысленно зарвавшийся задор.

При всем явном раздражении против закреплявшегося на Дальнем Востоке большевизма, японское правительство, и, главным образом, местное японское командование действовали чрезвычайно осмотрительно.

Они позаботились даже о предупреждении возможных осложнений между японскими войсками и мирным населением.

Так, вскоре после декларации, объявленной японским императорским правительством относительно пребывания японских войск в Сибири, со стороны местного японского командования было сделано следующее заявление Временному правительству Приморской областной земской управы:

«По поводу декларации, объявленной нашим императорским правительством относительно пребывания наших войск в Сибири, командующий японскими войсками в Сибири уполномачивает меня вести переговоры с представителями военных властей Временного правительства Приморской области с целью поддержания дружественных взаимоотношений и предупреждения конфликтов, могущих возникнуть, судя по данным прошедшего и настоящего времени, между нашими войсками – с одной стороны и русскими властями и местным населением – с другой, по поводу пребывания наших войск в Приморской области.

Для вступления в переговоры я со своей стороны имею честь заявить вам те условия, которые имеют быть предложенными Временному правительству, и просить ответа.

Условия эти следующие:

1) Обеспечить пребывание наших войск в смысле предоставления им всех необходимых для такового пребывания средств, то есть расквартирования, продовольствия, путей сообщения, корреспонденции и т. п.

2) Подчиниться всем тем постановлениям, кои заключены между нашим правительством или нашим командованием – с одной стороны и русскими властями – с другой, на основании состоявшегося соглашения между державами Антанты или между союзническими командованиями, когда бы эти постановления ни состоялись.

3) Не арестовывать, а также не стеснять свободы тех лиц, которые содействуют нашим военным действиям, без нашего ведома.

4) Ликвидировать всякие действия тайных обществ и групп, угрожающих своею деятельностью безопасности наших войск, а также миру и спокойствию в Корее и Маньчжурии.

5) Сдерживать печатные статьи и отдельные провокационные выпады, непосредственно направленные к скомпрометированию наших войск и нашего государства.

6) Приложить все старание к безусловному обеспечению жизни, имущества и других прав наших подданных, проживающих в крае, в том числе и корейцев.

Генерал Такаянаги».

Временное правительство для рассмотрения предъявленного заявления образовало особую комиссию, куда просило войти и меня. Состав комиссии был следующий: председатель Р. Цейтлин, один из видных сотрудников военного совета, и члены: Мельников, коммунист из военного совета, генерал И.М. Старковский, капитан Саваровский, полковник Попов и я.

Это заявление в значительно измененной редакции его пунктов и было положено в основу дальнейших переговоров, которые сделались настоятельно необходимыми после событий, имевших место в начале апреля²⁹⁸.

Владивосток. 3 апреля

Утром Лазо и Цейтлин знакомились с результатами моих переговоров с представителями каппелевской армии. Условия признаны вполне приемлемыми.

В 11 часов утра собрались на заседание с японскими представителями для обсуждения сделанного японским командованием заявления Временному правительству.

Заседание должно было происходить в здании, занятом японской военной миссией. Члены русской стороны несколько больше, чем следовало, были задержаны в приемной любезным угощением из чая и папирос.

С японской стороны в комиссию вошли: председатель генерал Такаянаги и члены – начальник военной миссии полковник Исомэ – мой старый знакомый по Японии, майор Хасебе, капитан Савада и профессор Хигучи.

Генерал Такаянаги, небольшой худощавый японец, с умным лицом и большим родимым пятном на правой руке, расценивался русской стороной как ярый русофоб и большой поклонник немцев. Другой характерной фигурой был профессор Хигучи, бывший питомец нашей Киевской духовной академии, отлично владеющий русским языком и хорошо знакомый с русской литературой. Хигучи был официальным переводчиком при штабе японского командования.

Его политическая физиономия представлялась мне неясной, у него были хорошие связи с русскими, было много личных знакомств среди правых кругов Владивостока.

С русской стороны владеющим японским языком был только полковник Попов.

Напряженно-тревожное настроение последних дней перенеслось и в зал заседания. Предъявленные Временному правительству 6 пунктов были редактированы чрезвычайно опасно для нас. Так, пункт 2 устанавливал подчинение всем ранее заключенным постановлениям, а пункт 3 определенно санкционировал открытое предательство, пособничество военным действиям японцев… против кого же? – да, конечно, только против русских, так как других врагов у них здесь не было.

С открытием заседания оба председателя обменялись дружественными заявлениями, причем Цейтлин очень удачно к словам «русского народа» все время отчетливо прибавлял прилагательное «великого» – это как-то уравновешивало шансы, смягчало торжество грубой силы, явно прозвучавшей в первых же словах японского председателя.

Бой, естественно, разгорелся около совершенно недопустимой редакции пункта 2. В нем была большая опасность принять ответственность за то, чего не знаешь. Могли быть постановления, принятые Розановым и совершенно неприемлемые для Временного правительства. Цейтлин удачно придавал этому пункту преимущественно политическое значение, выходящее за пределы суждений комиссии, имеющей задачей исключительно вопросы военного характера.

Генерал Такаянаги вел наступление в чрезвычайно резком, категорическом тоне. Он или хотел запугать противоположную сторону, или вызвать разрыв и тем самым создать для своего командования повод к свободе действий.

«До решения вопроса о конфликте можем ли мы действовать так, как нам хочется?» – резко спрашивает Такаянаги.

«Мы считаем такую постановку вопроса неправильной, – спокойно парирует удар Цейтлин. – Действия японского командования должны опираться на постановление… мы будем обсуждать в этой комиссии данное постановление. Это даст нам возможность избежать возникновения конфликтов».

Ловко укрываясь то военным советом, то необходимостью получения новых инструкций от правительства, Цейтлин с большой находчивостью обошел все опасные места жаркого словесного боя. Лишь два раза очень короткими выступлениями мне пришлось не столько поддержать его, сколько предоставить возможность выиграть время для ответа.

Перерыв, удачное согласование редакции пункта 2 в значительной степени разрядили атмосферу и дали русской стороне большой выигрыш – отсрочку обсуждения остальных пунктов на завтра.

Тем не менее Такаянаги выразил сожаление, что не разрешены все пункты.

«Виною этому политическая обстановка», – дипломатично заметил Цейтлин.

Генерал Такаянаги не выдержал и слегка приоткрыл сущность положения: «Мы имеем известия, что население спокойно, но в русских военных частях возбуждение и передвижение; во избежание конфликтов мы и хотели решить эти вопросы»… При этом просил принять к сведению, что в связи с напряженным положением, кроме переговоров комиссии, будут еще переговоры полковника Исомэ с Краковецким.

На это Цейтлин ответил: «Что касается сведений о волнениях и передвижениях войск, то мы можем констатировать, что если они и имеются, то вызваны передвижениями и подготовкой в японских войсках со дня опубликования декларации»…

Заканчивая заседание, стороны даже признали, что «переговоры идут в мягкой форме».

Неожиданно выступил Исомэ. Он опоздал с накипевшим в нем возбуждением и утратил обычное равновесие, со столь присущей ему добродушной хитрецой. Тема, видимо, серьезно волновала его: «При рассмотрении пункта 2 особое впечатление владеет нами. Правительство и государственная власть меняются, внутреннее управление также можно изменить, но международные отношения остаются. Ленинское правительство все ломает, бросает и уничтожает. Временное правительство имеет связь с ним. Временное правительство – ширма. Как история показывает, существует особая ленинская система. Я хочу спросить вас, как вы – принципиально, в душе уважаете ли постановления по нормальной системе или же ленинским способом?»

Эта неуместная, близкая к дерзости выходка тотчас же была остановлена генералом Такаянаги: «Это личное мнение полковника Исомэ и дела не касается. Прошу не заносить в протокол его заявления. Заседание закрыто».

Цейтлин тем не менее ответил: «Советская система, или, как говорит полковник, ленинская, состоит не в разрушении, а в созидании и строительстве. Мы считаем себя частью единой великой России и стремимся к воссоединению с ней. Советская Россия стремится заключить мир со всем миром. Она обращается к японскому народу с мирным предложением и признает некоторые преимущества на Дальнем Востоке. Вы спрашиваете, уважаем ли мы в душе ленинскую систему или нормальную? Да, мы уважаем ленинскую систему, ибо она самая нормальная».

Неудачное выступление Исомэ Цейтлин, как человек практичный, не преминул использовать для агитации. Вообще из трудного испытания он вышел с честью.

Прибыли эшелоны Военной академии из Харбина. Начальник академии генерал Андогский приезжал приглашать на конференцию академии. На рукаве у него большая красная звезда. Жаловался, что политический уполномоченный при Краковецком требует немедленного отправления академии в Благовещенск, объясняет это интригами младших служащих.