В Камакуре

Камакура. 16 мая

Уже неделя, как живу в Камакуре. Поселился в японской гостинице, это предохраняет от непрерывных, порой скучных, визитов. После токийского комфорта здесь довольно упрощенная обстановка, к которой мало приспособлен европеец.

Позавчера видел только что прибывшего с юга России генерала Сычева²³⁶. Встретились в «Гранд-отеле». С. совершенно англизировался, прибыл на английском пароходе «Empress of Russia». Едет с большой помпой, как посол атамана Донского казачьего войска, к Колчаку. Все заботы за счет англичан.

Собственные дела южан, по рассказу С., не особенно блестящи. После падения Скоропадского пал и властитель Дона атаман Краснов²³⁷, тоже мечтавший о въезде в Москву с колокольным звоном. В действительности Краснову пришлось покинуть Дон.

У Деникина страшная непримиримость ко всему, что не с ним, вернее, у группы генерала А.М. Драгомирова²³⁸, который у Деникина чем-то вроде премьера. Там же и остатки «Национального центра».

Ко мне на юге отношение скорее недоброжелательное: «связался с социалистами» Эта не особенно глубокая расценка обстановки, видимо, разделяется и кадетами²³⁹. Там все их верхи во главе с П.Н. Милюковым, графиней Паниной и др. По мнению знакомых кадетов, я привязал «труп к ногам». Все это – намеки на Учредительное собрание²⁴⁰. Непримиримость, страх за чистоту своих риз, преувеличение собственных сил и значения – старая, вредная и особенно упорная болезнь антисоветских группировок.

Ведь не растет Деникин, не обрастает народным телом его армия, причина какая-то есть, и она ясна всем, кто не закрывает глаза на действительность. Мне невольно вспомнились уверения омских политических авгуров, что Сибирь потеряла значение, что теперь все на юге, и Деникин через две-три недели будет в Москве. Прошло более полугода, и вместо Москвы юг ищет опоры в Сибири, откуда омские трубадуры тоже очень скоро надеются побывать в Кремле и все непременно хотят войти первыми. Особенным зудом в этом отношении одержимы молодые капитаны Генерального штаба и сухопутные лейтенанты несуществующего флота, собравшиеся в степном Омске²⁴¹.

Сычев тоже заражен верой в быстрый победоносный поход на Москву. Он в восторге от поездки, повел нас к себе на корабль. На улице лил дождь, мы мокрые попали прямо на танцы. Какие-то англичане и американцы уныло изображали неизменный фокстрот. Пароход – город. Масса комфорта²⁴².

С. привез первую весточку от семьи, положение ее тяжелое. В пятницу С. едет в Омск.

Камакура. 31 мая

Изоляция в японской гостинице, куда надо проникать предварительно снявши обувь и сидеть на полу, не спасла меня от гостей. Сегодня целое нашествие. Долго сидели Курбатов и генерал Потапов, последний с пеной у рта доказывал неизбежность гибели Колчака. Я защищал Омск, но без успеха.

Камакура. 1 июня

Опять гости. Приезжал А.Н. Яковлев, делал с меня набросок. Курбатов рассказывал о своей поездке в Омск, где его не арестовали только благодаря заступничеству иностранцев. У него большое озлобление по адресу Колчака, которого он раньше бережно отделял от группы окружавших его лиц²⁴³. Придает преувеличенное значение Семенову.

Меня, по его словам, упрекают в Омске, главным образом, за выдвижение «всероссийской идеи» и, конечно, за «социалистов»²⁴⁴.

Камакура. 2 июня

Установилась чудесная погода. Море очаровательно. Утром много гулял с Э. Он очень остроумно определил настоящую деятельность нашего морского агента Д. – «рассказывает послу сны». Действительно, делать больше нечего. А все шипят по адресу моего безделья. Есть небольшая разница – я бездействую бесплатно, а они все за свое безделье получают весьма приличное от казны содержание, правда, от казны китайской, за счет причитающегося России так называемого боксерского вознаграждения.

Все вожусь с больной ногой – последствие моего увлечения японскими гета (деревянная обувь), хорошо, что отделался сравнительно незначительной операцией.

Камакура. 3 июня

Ф.Д. Высоцкий все время предостерегает меня относительно Курбатова. Ему больше нравится несомненная индивидуальная честность несколько сумбурного Потапова.

Вечером любовался извержением небольшого вулкана на острове Оошима. Вспомнил, что там Яковлев, он уехал с басом С. писать этюды. Живут почти в первобытной обстановке. Не засыпало бы их пеплом. Сажа доносится до Камакуры.

Камакура. 4 июня

Моих соседок-японок, видимо, трогает моя хромота, вернее, пожалуй, подарки, которыми мы, по здешнему обычаю, обменялись в знак дружбы. Получать подарки, хотя бы и пустые, здесь очень любят.

Японки более чем какие-либо другие женщины заражены слабостью гётевской Маргариты, разница та, что серенада Мефистофеля здесь не произвела бы эффекта. Японские женщины не целуются и после обручения, а местные Валентины не суют носа в чужие дела.

Зато Мичи-сан[49] шипит и негодует, соседки переменили воду для моих цветов. Она считает это кровным нарушением своих прав.

Получил приглашение начальника Генерального штаба на банкет 8 июня. Это несомненный признак каких-нибудь «новых обстоятельств». Сравнительно давно уже меня никто не беспокоил. Правда, в сегодняшних газетах тревога. Сибирский фронт гнется и заметно осаживает назад. Немцы не хотят подписывать версальских условий, которые им представляются очень тесным галстуком на их отощавшей шее.

Потапову намекают на возможность высылки будто бы за общение с местными левыми кругами.

Камакура. 8 июня

Банкет в прекрасном ресторане в Сиба-парке. Генерала Уехары не было, гостей встречал его помощник генерал Фукуда. Исключительная парадность. От входа до зала, где был сервирован обед, чинные шпалеры гейш в красивых костюмах и прическах. На этот раз были приглашены и русские дамы. Центральное внимание уделялось Крупенскому и генералу Романовскому, как представителям уже правительства Колчака. Романовский облечен какой-то высокой миссией, выполнению которой содействует Крупенский.

Это чувствовалось и в речи Фукуды, в которой наряду с выражением дружеских чувств по адресу России и готовности помочь ей в ее тяжком положении проскальзывало что-то большее. Недаром Крупенский занимал центральное место. Он довольно шаблонно поблагодарил.

Мой сосед, военный министр Танака, политически безмолвствовал, он был тоже гостем Генерального штаба, но зато много сообщил мне интересных бытовых особенностей в связи с программой устройства настоящего торжества. Сегодня он вместо скучного хаки был одет в очень идущий ему национальный костюм.

Обед тянулся долго, было много изысканных японских блюд.

После обеда целая программа из фокусников и танцев гейш. Один номер был исполнен киотскими гейшами, очень густо набеленными. Впечатление гипсовых масок, особенно ярко оттененных чудесной красной материей костюмов. Белый и красный – национальные цвета Японии. Это высший разряд и наиболее тонкий стиль японской красоты и благородства. Такими изображаются обыкновенно героини японских классических «но» (собственно сцена для танцев и представлений вроде старых греческих драм).

В программу развлечений очень искусно были включены номера, сопровождавшиеся старым русским и японским флагами. Необыкновенно любезно и трогательно. Дамы получили цветы.

Камакура. 9 июня

Был только что прибывший из Парижа через Америку полковник Песоцкий. Привез очень интересный доклад, рисующий положение на юге России к началу марта текущего года.

За время более чем двухчасовой беседы я пришел к выводу, что и на юге России те же причины приведут и к тем же последствиям. И там отдельные руководители и наиболее ответственные группировки, выдвигая лозунг «великой и неделимой России», делают все, чтобы разделить даже склонные к объединенной работе части страны.

Нетерпимость Деникина, которому удалось добиться общего главнокомандования всеми вооруженными силами на юге России, обостряет отношения с Доном, затем через Одессу, начавшую войну против Украинской Директории, и с этой последней, то есть с богатой людьми и средствами Украиной. Далее осложнения с Грузией, одним словом, война всех против всех, которой отлично пользуются большевики, быстро овладевшие богатым югом, с его сильно развитой сетью железных дорог. Союзники, собравшиеся помогать югу и довольно хорошо осведомленные «о целях, задачах и лицах, собранных первоначально вокруг имени генерала Алексеева в районе Екатеринодара», попадают, главным образом, в Одессу, представлявшую, как оказалось, наиболее отрицательную сторону добровольческого движения и наиболее яркие авантюристические уклоны собравшихся там вождей, среди которых главенствующую роль играли французский гражданин Энно и, известный по своей деятельности в Сибири, генерал Гришин-Алмазов, ухитрившийся получить пост французского генерал-губернатора Одессы²⁴⁶.

Работа союзников в отношении России направлялась не Екатеринодаром, а по указке господина Энно из Одессы. Не кому другому, а именно ему высший военный представитель Франции генерал Бертело шлет депешу с просьбой «передать деятелям большевистского движения с Петлюрой и Вин ниченко во главе, что они лично будут ответственны за все происшедшее на Украине». Правда, точка зрения Екатеринодара по этому вопросу немногим разнилась от взглядов Бертело.

Энно и Гришин-Алмазов не только положили основание ссоре Екатеринодара (Деникин) с петлюровским правительством Украины и тем лишили его поддержки 70–75-тысячной хорошо организованной украинской армии, но и обострили начавшееся возбуждение широких народных масс против популярного вначале, вызвавшего немалую тревогу в Москве, добровольческого движения.

Были на юге и свои атаманы, весьма определенно выскользавшие из-под общего руководства главнокомандующего Деникина, творившие и свою «политику» и чинившие по собственному произволу суд и расправу. Ущемление социалистов, провозглашавших тот же лозунг «единой и неделимой России», здесь шло еще большим темпом, нежели в демократической Сибири.

В свою очередь нерешительное выступление союзнических войск (греков и французов), основательно потрепанных в районе Одессы красными, уронило их боевой престиж и дало лишний толчок нарождающейся враждебности к союзникам среди населения.

В общем, ко времени отъезда П. из Одессы «на юге назрел острый кризис в виде сильного разлада между Добровольческой армией и союзниками, с одной стороны, и с другой – не менее сильный разлад между массами и Добровольческой армией, а равно и союзниками».

Раздоры антисоветских группировок юга, как и выступление Омска в Сибири (18 ноября 1918 года), были на руку только большевикам, и они, надо отдать им справедливость, пользовались этим отлично и для нанесения боевых ударов, и особенно в целях пропаганды.

Камакура. 13 июня

Мой сосед по гостинице, кандидат в бонзы, понимающий по-английски, с торжеством показал мне какую-то книгу на японском языке в прекрасном кожаном переплете, тисненном золотом.

Я спросил: «Что это такое?» «Ваш Достоевский, – ответил сосед. – Вы найдете Достоевского в доме каждого интеллигентного японца. Он, Толстой и Чехов – три ваших писателя, которых любят и читают в Японии».

С чувством пожав руку соседа, я сказал ему, что его заявление – лучший путь к взаимному познанию обеих стран.

Действительно, в последнее время в Японии замечается большое внимание к русскому языку и литературе. В витринах книжных магазинов повсюду Толстой, Чехов и Достоевский. Любопытно, что портреты Толстого почти всегда в компании с Наполеоном и генералом Ноги.

В русских газетах приказ Гайды по поводу увлечения поркой и расстрелами. Там же заметка о Дутове, которому присвоен необычайно пышный титул, связанный с возглавлением всех казачьих войск.

Скромный полковник Лебедев неуклонно идет к первому месту, он уже и начальник штаба Верховного главнокомандующего, и военный министр.

Камакура. 14 июня

Период дождей дает себя чувствовать. Дождя действительно довольно. Вчера и сегодня даже холодно. Публика попряталась, пляж пуст; лишился возможности наслаждаться купаньем.

Во время загородной прогулки поражался могуществом и разнообразием местной флоры.

Долго наблюдал, как тяжела работа по производству риса. Условия земледелия вообще здесь нелегки.

Вся площадь обработанной земли в Японии составляет не более 15 процентов общей площади, поэтому, при сравнительно большой густоте населения, размеры земли отдельного фермера чрезвычайно малы, от 150 квадратных сажен до ³/₄ десятины. На таком ничтожном клочке семья крестьянина из него самого, жены и пяти детей, помогающих уже в работах, может получить в год наивысший чистый доход в 220–225 иен.

Между тем обработка полей в Японии чрезвычайно трудна. Орудия крайне примитивны. Обработка исключительно почти ручная. Даже соха, которая, по словам профессора Чемберлена, «мало чем отличается от сохи, употреблявшейся египтянами при фараонах», и та редкость.

Больше всего пользуются мотыгой. Лошадь или буйвол при обработке поля тоже редкое исключение. Да оно и понятно: в крошечном поле, величиной с небольшой дворик, сплошь залитом водой, разбавленной нечистотами (удобрение), приготовляемом для посева риса, негде повернуться лошади, тесно возиться с сохой.

С ранней весны, еще при заморозках, начинается подготовка поля для весьма капризного злака, каким является основной продукт японского земледелия – рис.

По колено в грязной, вонючей жиже целый длинный день топчется японский крестьянин на своем рисовом поле. До этого надо было натаскать в деревянных ведрах на бамбуковом коромысле или в бочке на особой тележке удобрение – человеческие экскременты.

Иногда сбор идет вдалеке от поля, причем еще приходится нередко платить владельцам за очистку их уборных и выгребных ям. Тяжелый труд, но как радуют глаз чудесные зеленые всходы риса.

Камакура. 22 июня

Сегодня настоящее проявление нубай (тайфун) – дождь, ветер. Море ревет, как бешеное, и шлет бесконечные низко ползущие дождевые тучи. Духота и сырость.

Беседовал с Романовским. Его оптимизм постепенно угасает. Он допускает уже возможность краха Омска. На мой вопрос, почему же он не высказывается хотя бы в дружественной форме против пагубной политики омских военных кругов, Романовский ответил: «Жду признания, теперь считаю это преждевременным и вредным для дела».

Вернее, не хочет портить пока отношений; надеется, не командируют ли с хорошими прогонами во Францию, как это недавно сделали для неудачного военного министра и приятеля Колчака генерала Степанова.

Смещен генерал Ханжин. Командующим Западной армией назначен молодой генерал Каппель.

Но, видимо, замены дела не поправят. Судя по сегодняшней газете, потеряны Глазов, Сарапуль, Бирск.

Романовский как последнюю надежду видит в сохранении антисоветского базиса на Дальнем Востоке, во главе с Семеновым, хотя и признает, что из этого особого проку тоже не выйдет. У него проскальзывает нотка сознания необходимости материальной заинтересованности японцев на Дальнем Востоке, что заставит охранять их эту область от большевиков. Отсюда, конечно, далеко до великой идеи возрождения России, которая понаехавшим в Сибирь молодым и старым дилетантам казалась столь простой и так легко выполнимой.

Романовский склонен уже к мысли, что события пойдут сами собой. Я на это заметил: «Жаль, что вы и ваши единомышленники в Омске пришли к этому решению после потери семи месяцев драгоценного времени. Устраивать перевороты гораздо легче, чем закреплять их».

Насколько омская власть боязлива и чутка к конкуренции, просто удивительно. Даже такие лица, как князь Кропоткин, на подозрении и не у дел. Пугают даже фамилии.

Англичане дают наконец визу, а наша военная агентура начинает уже интересоваться сроком отъезда. Хочется сплавить меня и отсюда, но им придется подождать²⁴⁷.

Потапов рассказывал, что наш, поддерживающий Колчака, Парижский комитет (пятерка во главе с князем Львовым²⁴⁸) будто бы решил не подавать руки послу Маклакову, кажется, за встречу Керенского, ну, не чудаки ли эти милые россияне с князем Львовым во главе. Ненасытная жажда внутренней склоки и междоусобицы.

У Высоцкого беседовал с английским консулом Бонаром. Он очень подробно расспрашивал меня по всевозможным вопросам, включительно до мнения о генерале Ноксе. «Критикуйте, пожалуйста, союзников», – просил меня Бонар. Я от критики уклонился и дал понять моему собеседнику, что верю, главным образом, в собственную силу России, которая и будет источником ее спасения.

Редакция «Голоса Японии» вместе со своими журналами прислала анкетный лист японского журнала «Нициро дзицугио симпо», интересующегося вопросом: «Какие результаты ожидаются русскими от признания союзниками Омского правительства?»

Видимо, самой редакции результаты эти не ясны. Главный и единственный, по моему мнению, результат в том, что для союзников явится ответственное юридическое лицо, с которого можно потребовать уплаты по счетам, накопившимся у расчетливых союзников. Кроме того, получилась бы возможность иметь русское представительство на Парижской конференции и тем связать и Россию ответственностью за ту дипломатическую стряпню, которая под руководством Вig Four («Большой четверки» – премьеры великих держав) готовится в Париже (Версаль).

Камакура. 25 июня

Заходил Потапов. Волнуется, на днях будто о нем и даже обо мне японцы наводили справки, не очень ли мы левые. «Гранд-отель» танцует по-прежнему. Кое-кто радуется изумительному поступку немцев с их интернированным Англией флотом. Немецкие моряки вписали героическую страницу в историю своего флота. Они не захотели сделать свои, плененные англичанами, корабли призом победителя и предпочли потопить их в мрачных, унылых водах бухты Скапа-Флоу. Англичане сконфужены и молчат²⁴⁹.

Большой перерыв в записях в дневнике приходится на самое знойное время года, которое я провел частью в Камакуре, пользуясь чудесным морем и солнцем, частью в поездках по стране. Поездки, остановки в деревнях и жизнь в японской гостинице дали мне возможность наблюдать такие стороны быта, какие обыкновенному туристу совершенно недоступны. С некоторыми усилиями над собой я в конце концов перешел почти на чисто японский обиход жизни, в одежде, столе и пр., меня стали меньше чуждаться, хотя японец всегда настороже к иностранцу.

Я наблюдал и кичливую роскошь не в меру разбогатевшего купца, и мещанскую сытость мелкого торговца и ремесленника, скромный достаток интеллигента и конфузливую бедность рабочего. И все же это были японцы. Здесь есть «квазоку» (знать), «сизоку» (дворянство) и «хеймин» (простой народ), но нет «мужика» и «барина», нет «господ» и «людей». Сословные перегородки перестали быть непреодолимой преградой. И шелк богача, и простая соломенная накидка крестьянина дают им одинаковое право любить их прекрасные острова.

Капитал, почуявший нарождение организованного пролетариата, старается быть скромным. Он имел уже достаточно показательный урок. Выведенный из терпения, взбешенный растущими дороговизной и безработицей пролетариат в августе 1918 года, в первый, правда, раз в Японии, решился на открытый бунт, получивший название «рисовых беспорядков». О нем с содроганием вспоминают до сих пор. Экономическое неравенство, конечно, огромно. Налоговый пресс работает неравномерно и всей своей тяжестью обрушивается на крестьянство. Политические права тоже преимущественно в руках крупного землевладения и промышленности, и все же парии в Японии только «эта» – жители городских окраин, промышлявшие из века в век сдиранием шкур с убитых животных, а раньше и рытьем могил для казненных преступников. Но и «эта» теперь больше в преданиях и в рассказах романистов. В Японии очень много отвешивают поклонов друг другу, но не раболепствуют. У прислуги каторжная работа, низкая оплата труда, но нет и тени высокомерного с ней обращения. И хозяйка и прислуга – японки, обе любят трубку у хибачи и обе склонны к болтовне и лени.

В августе прибыл в Японию мой большой друг и сотоварищ по работе в военной академии генерал Н.Н. Головин. Талантливый профессор и крупный организатор, он до войны был душой реформаторской деятельности в академии, проводником нового прикладного метода в преподавании, сменившего старую закостенелую схоластику, отставшую на добрых полвека от современности. Н.Н. Головин был автором совершенно нового курса «службы Генерального штаба», читал ряд крайне интересных лекций по стратегии, истории военного искусства (Наполеоновский период) и пр.

Революция застала его на посту начальника штаба Румынского фронта, после он оказался за границей, где принял уже некоторое участие и в широкой политической работе, благодаря большим связям во Франции и Англии.

Он направлялся в Сибирь, имел большие полномочия от союзников и предназначался к занятию высокого поста по руководству сибирскими вооруженными силами в роли ближайшего сотрудника Колчака.

Головин высказал крайнее удивление, что я не у дел, и прибавил, что он мыслит свою работу в Сибири при непременном моем участии и при содействии еще двух-трех из наших общих друзей.

Я заметил Н.Н. Головину, что он, вероятно, плохо представляет себе обстановку Сибири. Не желая его разочаровывать, я условился начать с ним деловые переговоры лишь после того, как он, лично побывав в Сибири, сохранит то же настроение, что и сейчас, и будет звать меня телеграммой.

Отсутствие телеграммы я буду расценивать как правоту моего мнения об Омске и свободу от всяких перед ним обязательств.

К этому времени для меня становилось совершенно ясным, что, с одной стороны, союзники, в том числе и японцы, не дадут серьезной боевой силы на Уральский фронт, с другой – что судьба этого фронта, а вместе с ним и судьба Омского правительства предрешены. Все попытки омской и владивостокской прессы, а равно усилия не имеющего никакого авторитета «Русского пресс-бюро» в Токио по раздуванию в победы частичных успехов нисколько не изменяли положения. Красный шквал неудержимо катился к Иртышу, в тылу усиливалась партизанщина. Узкая полоска земли вдоль железнодорожной магистрали не перерезалась лишь благодаря усилиям союзных отрядов, которые, чуя близкий исход, давили на население и еле сдерживали его негодование свирепыми карами и разорением.

Делалось очевидным, что до Иркутска, до района, где находятся японские войска, дело антисоветского движения надо считать проигранным. Весь вопрос только во времени. Таким образом, намечалась новая фаза борьбы, теперь уже на территории трех дальневосточных областей (Забайкалье, Приамурье и Приморье).

С потерей Омска и вообще всей Западной Сибири едва ли были основания допускать, что власть сохранится за Колчаком и его правительством, даже в том случае, если бы ему удалось сохранить армию, отводя ее за Байкал.

Возникал естественный вопрос о замене или, вернее, о создании новой власти для трех упомянутых областей, о создании такой власти, при которой этот край, до окончания внутренней Гражданской войны (борьбы), мог бы быть вполне гарантирован от захватов извне. Последнее опасение было чрезвычайно серьезным.

Весьма активная часть японской военной партии определенно намекала на желательность объединения этих областей под властью Семенова и под протекторатом Японии. Последствия этой комбинации нетрудно было определить. Поводов к отторжению столь ценного для России края можно было найти немало. Уже выдвинутая японцами идея буфера предоставляла бы им достаточно оснований для изоляции этих областей в целях преграждения переноса «большевистской заразы» в находящихся под их влиянием Северную Маньчжурию и Корею.

Выдвижение Семенова отвечало и тем русским реакционным группировкам, которые обслуживали атамана и мечтали о создании белого «оазиса», из которого, в конце концов, можно было бы двинуться на Москву и на худой конец – остаться под покровительством и защитой доброжелательной Японии.

Второе обнаружившееся течение, которое также начало приобретать значительное число сторонников, заключалось в той же идее буфера, но буфера демократического. Это течение поддерживалось продолжавшими еще играть значительную роль на Дальнем Востоке американскими представителями, совершенно отрицавшими появление в той или иной руководящей роли атамана Семенова. Идеи Вильсона были еще сильны, демократические настроения были еще преобладающими.

На сцену выдвигалось земство. Характеристикой состава Приморской областной земской управы начали интересоваться и в Японии.

До этого времени мое отрицательное отношение к Омску и особенно к Чите всегда вызывало у японцев вежливое удивление, а со стороны некоторых лиц даже и подозрение в особой левизне. Теперь же все чаще и чаще задавались вопросы: «Кто мог бы прийти на смену Омску и как велики в этом отношении шансы Приморского земства?» Подобные вопросы ставили мне и представители других иностранных держав. Моим отношением к назревающим в Сибири событиям интересовались и здешнее русское общество и политические и общественные группировки, с которыми я имел то или иное соприкосновение за мое пребывание в Сибири.

Я слишком долго молчал, это могло показаться подозрительным. Во избежание всяких кривотолков, начавшихся с легкой руки опекавшей меня и отечественной, и иностранной агентуры, я решил открыто высказать свой взгляд на русские события в открытом письме моим друзьям, опубликованном в токийском The Japan Advertiser в первой половине августа. Основной предпосылкой в письме явилось указание:

«Что источники возрождения государственной жизни России находятся в самом русском народе, и те его руководители, которые своевременно нащупают здоровый народный пульс и используют запас его веками накопленной энергии, выполнят действительно великую историческую задачу… Изоляция народа от устройства своей судьбы питается застарелым мнением некоторой части русского общества, к сожалению находящим поддержку и за границей, что народ наш, благодаря отсталости, воспринимает только меры определенного физического воздействия и то многое, чем давно уже живет запад Европы и наиболее передовые страны Востока, для русского народа еще преждевременно. Это, конечно, глубоко неверно. За 4 года войны народ, мобилизовавший около 16 миллионов человек и принесший едва ли не наибольшие жертвы, не мог не прозреть и не задуматься над тем, что происходило и что происходит теперь, и поэтому его участие в государственном и общественном строительстве необходимо… оно научит путем непосредственного опыта познать, что возможно осуществить в жизни и что является не более как материал для пропаганды… Прикладной метод работы всегда предпочтительнее воззваний, заверений и широких обещаний в будущем… Наличие прав быстрее приучает к выполнению обязанностей…»

Письмо выдвигало прежнюю идею сотрудничества классов – создание здоровой сердцевины – центра, разбиваясь о который оба борющиеся крыла не мешали бы ему выдерживать напор надвигающихся событий и отстоять неприкосновенность изолированного, чрезвычайно ценного для России края.

В слагающихся для Дальнего Востока условиях, которые даже при благоприятном их обороте не могли уже изменить хода событий даже в Сибири, можно было ставить перед собой пока только очередные частные задачи, и прежде всего вопрос о выигрыше времени.

Практически письмом намечалось следующее:

1. «Немедленное привлечение широких масс населения к работе по восстановлению государственной и общественной жизни. Задача эта в настоящее время может быть возложена на городские и земские самоуправления, периодические съезды которых являлись бы выразителем мнения русской общественности и служили бы базой для правительства…»

2. «При постепенном строительстве государственной жизни среди царящего хаоса, законодательство должно быть чрезвычайно живым и гибким, отвечающим потребностям времени и насущным интересам населения».

3. «Строительство должно идти снизу, с фундамента – волость, уезд и т. д. с широким проведением принципа самоуправления, так как восстановление (работа) даже весьма почтенных (современных) центральных учреждений будет бесполезно, если не налажена жизнь на местах».

4. «Армия должна быть детищем народа и должна руководиться людьми высокого морального авторитета и большого командного и боевого опыта».

Письмо заканчивалось заверением, что, несмотря на тяжкие испытания, «я полон горячей веры в великое будущее России, принадлежность к которой считаю и считать буду великим для себя счастьем».

Через день после моего письма в том же Advertiser появилось и письмо генерала Потапова, носящее уже более личный, резко неприязненный характер к Омску вообще и к Колчаку в частности.

Посольство было неприятно «поражено». Перевод письма экстренно полетел в Омск. Появились ряд ругательных статей в Advertiser за подписью «Русский».

Опубликование мною письма, выборки из которого только что приведены, несомненно, выводило меня из моего изолированного положения, устанавливало известную связь с сибирскими группировками, сходными более или менее со мной в оценке грядущих ближайших перспектив.

С другой стороны, оно осложнило несколько мое положение как гостя Японии, рассеивало разные предположения о возможности расчета на мое участие в тех или иных действиях, хотя бы косвенно ущемляющих интересы России.

Задержка с отъездом нуждалась в более сложных объяснениях, тем более что вопрос о визах благополучно улаживался.

Возвращаюсь к дневнику.

Камакура. 15 сентября

После необыкновенного августовского оживления в Камакуре становилось уныло. Школьники и школьницы, сотнями плескавшиеся в море, разъехались. На пляже пустынно. Начинаются сильные ветры.

Обычных для здешних мест тайфунов в 210-е и 220-е дни года на этот раз не было. Боялись, что это отразится на урожае риса. И этого, к счастью для японцев, не случилось, тем не менее цены на рис спекулянтами подняты немилосердно.

Теперь это самая острая забота правительства. Кабинет Хары подвергается правильной осаде. Рост числа богачей за счет барышей от военных поставок только сильнее оттеняет нужду постепенно увеличивающейся бедноты, которая дает значительный прирост и без того большому количеству недовольных существующим правительством.

Чтобы не особенно обострять чувство зависти к богатым, в японских поездах уничтожили первый класс, кроме экспресса. Поговаривают даже об уничтожении и второго класса. Таким образом, деньги не будут представлять особо резкого преимущества, по крайней мере, в передвижении.

Иностранцы возмущены, особенно англичане, видящие еще до сих пор унижение их расового достоинства от общества желтых. В жаркое летнее время, при крайней простоте японского костюма, любоваться голыми потными ногами удовольствие действительно не особенно большое. Тем не менее первый класс уничтожен.

На днях был у меня капитан японского Генерального штаба Кунаки. Хорошо говорит по-русски. Очень интересовался, кто мог бы заменить Колчака в случае падения его правительства. Перебрал при этом всех известных японцам русских «самураев». Попутно интересовался и другим вопросом: могут ли кадеты работать вместе с эсерами.

Опять выплывает вопрос о земстве. Трудно сказать, насколько это искренно, но верно одно, что судьба Омского правительства считается здесь предрешенной.

Положение делается ответственным. Сибирский вопрос, несомненно, вступает в новую фазу. Последний акт будет разыгран на Дальнем Востоке.

Трудно допустить, чтобы военная партия Японии, при всех неблагоприятных условиях, и международных и внутренних, все же так просто упустила случай новой попытки если не оккупации, то, по крайней мере, приобретения исключительного влияния в наших трех дальневосточных областях (Забайкалье, Приамурье и Приморье).

Недаром появилась статья в Advertiser об объявлении независимости Дальнего Востока двумя «испытанными патриотами» атаманами Семеновым и Калмыковым под протекторатом Японии.

Если вторая кандидатура способна вызвать только улыбку, то у Семенова сторонников на соседних островах еще достаточно.

Вновь оперившийся, после провала с «поголовным поднятием» сибирского казачества, Иванов-Ринов мобилизует защитников «православной веры» и тоже, вероятно, не без греха в дальневосточном вопросе.

Идет в гору отличившийся усмирением Красноярского района²⁵⁰ генерал Розанов. Он только что сменил Хорвата и вместе с «походным атаманом» (оказался и такой) Дутовым приводит в порядок Дальний Восток. В действительности во Владивостоке хозяйничает международная милиция во главе с американцами, а в областях – японцы.

Во Владивостоке, между прочим, только что произошел скандал с наглым издевательством американцев (начальника общесоюзной милиции Джонсона) над русской газетой «Голос Приморья», причем заморские демократы – союзники грозили «побить морду» членам редакции и устроить самосуд²⁵¹.

Русская власть в лице Розанова, вместо защиты, только оформила арест редактора. Она сама всемерно занята истреблением «большевиков и эсеров», причем Розанов пригрозил, что если в Красноярске он еще стеснялся, был, так сказать, в перчатках, то здесь для столь почтенной цели он перчатки снимет.

Вчера прочел неопубликованное интервью Гайды, которого только что уволили со службы и исключили из списков русской армии. Если даже принять во внимание личные счеты Гайды, все же обрисованное им положение близко к безнадежному. Он характеризует Колчака как безвольного, но упрямого человека. В развале армии всецело винит Лебедева и быстро пробравшегося в «верхи» молодого генерала Бурлина, ближайшего помощника Лебедева.

Так быстро и с такими ужасными последствиями разваливается постройка, в основу которой положено было безыдейное и легкомысленное предательство Директории.

В интервью сообщена и последняя омская острота, связанная с уходом министров Михайлова и Сукина: «Негодяев и Сукин ушли, но с… дети остались».

Получил письма Н.В. Чайковского и Е.К. Брешковской из Парижа от 14 июля. Оба горячие сторонники сотрудничества с Колчаком и его правительством.

Письмо Брешковской стильно и трогательно, она по-прежнему бодра, стремится на юг России налаживать школьное дело.

Письмо Н.В. Чайковского – сентенции потерявшего веру в свои идеалы теоретика. Страх за то, что произошло с Россией, страх умереть с сознанием вины, хотя бы и косвенной, за переживаемые страной бедствия, заставляет его бросаться на первую приманку, увлекаться миражем.

В этом значительная доля вины дурной ориентировки, вернее – односторонней ориентировки, которой живет Парижский комитет²⁵².

Сегодня мне рассказывали что-то удивительное: парижские демократы из русских: Чайковский, Брешковская и Бурцев во главе с Савинковым – гвардия Колчака. В противоположный же лагерь Керенского будто бы перескочил даже бывший министр иностранных дел Деникина – Сазонов.

Читал книжку Зензинова «Из жизни революционера». Все касающееся периода образования Директории изложено сдержанно и сухо.

Ночью бушевал тайфун. Раза два я думал, что вся наша гостиница перелетит к Дайбуцу (статуя Будды). Буря сильно помешала какому-то нарикену (купцу), приехавшему покутить с гейшами. Жрицы веселья, насмерть перепуганные, беспомощно жались в коридоре.

Общая паника усиливалась во время перерывов тока. Электричество гасло. Наступала кромешная тьма. Здание тряслось как в лихорадке. Сила ветра дьявольская. Потоки воды хлестали через пробитую бумагу окон. По полу лужи. За стеной бешено ревет море.

В Токио прибыл сотоварищ по работе в военной академии и сотрудник по Омску генерал Сурин. Теперь он что-то вроде министра у Колчака. Из предосторожности не заехал. Это, впрочем, нисколько не умаляет присущей ему порядочности. Он спец и сторонится политики. Хуже с его приятелем Касаткиным. Кажется, расстрелян за спекуляцию вагонами.

Камакура. 19 сентября

Во Владивостоке что-то назревает, в связи с нахождением там, порвавшего с Омском и Колчаком, генерала Гайды. Я получил краткую депешу с довольно туманными намеками и указанием на крайнюю необходимость моего срочного прибытия во Владивосток²⁵³.

Днем с Потаповым и Высоцким был в Токио и передал коротенькую записочку в ответ на упомянутую депешу, с просьбой прислать мне подробную ориентировку, что затевается во Владивостоке.

Навестил епископа Сергия. Он в унынии и от признаков туберкулеза, и от отсутствия денег в миссии. Сибирское правительство оказалось не особенно щедрым, а религиозная ревность японской паствы всегда была в теснейшей зависимости от состояния кассы миссии. Пустота кассы мало беспокоит японцев – прихожан русского православного собора. Приходится ликвидировать имущество миссии. Этого, конечно, хватит не надолго.

Воспитанники Сурагадайской семинарии, получившие образование за счет миссии, вместо умножения числа духовных православных пастырей в Японии, нашли полезное для государства применение – они командируются переводчиками в японские полки, находящиеся в Сибири, где, благодаря недурному знанию русского языка, оказывают немалую услугу по изучению столь интересующего японцев материка.

У епископа встретил здешнего протоиерея Булгакова, очень неодобрительно отзывавшегося обо мне, по словам покойного Перхурова. С ним произошла какая-то метаморфоза, вместо вражды он, оказывается, одержим глубокой ко мне симпатией и даже любовью. Чудо совершила, как выяснилось потом, брошюра какого-то Горлинского (из стана атамана Семенова), из которой он узнал, что я сын крестьянина и другие ранее неизвестные детали моей биографии.

Почтенный пастырь покаялся в своих против меня предубеждениях.

«Меня никто не любит», – жаловался Булгаков. «Но зато, вероятно, уважают или даже побаиваются – это стоит любви», – заметил я на прощанье.

В Токио появился маленький Иванов-Ринов, сын сибирского генерала, носит какую-то чрезвычайно фантастическую форму и довольно успешно приобретает известность своими дебошами.

Камакура. 21 сентября

Настроение угнетенное; против обыкновения, и физически чувствую себя плохо. Жара изнуряет.

Читал июльские номера Бурцевского «Общего дела», издающегося в Париже. Хороши статьи об отношении Франции к России ко дню торжеств по поводу заключения мира (Версальский договор) и статья неизвестного автора об отношении к нам союзников вообще.

Остальные статьи или славословие Колчаку, или ругань большевиков. Помещены портреты Н.В. Чайковского и генерала Деникина с краткими заметками об их деятельности.

В Сибири, по газетам, некоторый успех белых на курганском направлении, но плохо со стороны Тобола. Борьба, очевидно, принимает затяжной характер, вконец изнуряющий страну, если враждебные действия в тылу Колчака не ускорят развязку.

Вечером у нас в гостинице поминали умерших. Хозяйка пригласила девять пожилых женщин и старух. Все они покоем расселись перед домашним алтарем Будды, вроде наших иконостасов, врезанным в стену.

На алтаре дымились свеча, лампада и курение, лежали цветы, плоды и особые круглые хлебцы. Возле алтаря у стены поставлены были шесть тонких узких досок – три длинных и три коротких, расписанных иероглифами (надписями).

Надписи содержали имена покойников и священные изречения. Длинные дощечки изображали взрослых покойников, короткие – умерших детей.

Перед каждой старухой лежали небольшие книжечки с песнопениями, подсвечники с большими красными бантами и колокольчиками в виде опрокинутых медных чашечек, по дну коих старушки ударяли маленькими деревянными молоточками.

Пели в один голос очень ритмично под звуки ударов по колокольчикам. Временами прихлебывали чай из стоявших тут же изящных чашечек.

После долгого пения две старейшие гостьи под пение остальных старух начали танцевать поминальный танец с характерными японскими телодвижениями и мимикой. Одной из танцующих старушек было не более не менее как 72 года.

Эта сморщенная желтая куколка, с резко выступавшими скулами, с очень доброй улыбкой и еще не седыми волосами, оказалась очень выносливой и довольно долго танцевала соло, причем ее сложные позы требовали хорошей мускульной работы и тонкого искусства. В весьма далеком прошлом она, вероятно, была профессиональной танцовщицей.

Танец аба-сан (бабушки) очень развеселил остальных участниц церемонии. Они закурили трубки и оживленно болтали, видимо вполне уверенные, что их близким, ушедшим в иной мир, не так уж худо. И здесь, как и везде в религиозных обрядах японцев, не чувствовалось ни скорбной веры, ни энтузиазма пламенной мольбы, здесь танцевала профессионалка, знаток обрядовых традиций. Она чувствовала на себе внимание своих компаньонок, оценивавших каждый ее жест, каждую позу.

Меньше всего уделялось внимания статуе Будды, загадочно взиравшего на развеселившихся от поминального танца старушек.

Вообще в Японии, как ни в одной, пожалуй, из стран, чувствуется широкая веротерпимость и какое-то своеобразное религиозное добродушие. Японская история не знает ни мук инквизиции, ни Крестовых походов, ни священных войн ислама, и тем не менее «душа японца, несомненно, сложилась под продолжительным влиянием трех основных великих религий – синтоизма, буддизма и конфуцианства», но он взял из этих религий не голую догму, не бесчеловечную нетерпимость формального канона, которые стоили столько крови и мук с первых дней появления христианства и которыми сопровождалось распространение воинствующего ислама.

Официальный (государственная религия) синтоизм, с его идеей «обожествления» своей страны и культом предков, разумно дополняется философией конфуцианства, подчеркивающей лояльность, подчинение своим владыкам, и великими идеями буддизма с его сочувствием к страданиям других и к безропотному перенесению собственных своих страданий. Все это чрезвычайно выгодно для государства. И духовные и материальные обязанности граждан очерчены безукоризненно. Меньше говорится о правах, но права, как и всюду, приходится завоевывать.

Христианство всех исповеданий, проникшее в Японию как авангард экономического нашествия европейцев и американцев, сделало кое-какие успехи, но едва ли имеет глубокие корни.

Растет атеизм. В анкете по вопросу: «Какую религию исповедуете?» – из 526 ответов 150 оказалось не признающих никакой религии. Рядом с 12 христианами – 8 самопоклонников и даже 4 огнепоклонника. Эта анкета касалась рабочих Токийской префектуры, но она в одинаковой мере характерна и для всей Японии.

Камакура. 22 сентября

Из нашей военной миссии передали запрос генерала Нокса, будто бы сделанный по просьбе моей семьи, о том, куда я поеду, в Сибирь или на юг России? Мне почему-то показалось, что меня хотят связать моим же решением, видимо, кого-то это еще интересует. Не особенно доверяя Подтягину, я послал ответ непосредственно Ноксу через местного английского военного агента: «Имею билет на 15 октября в Марсель»… Пусть успокоится.

Камакура. 23 сентября

Погода восхитительная; бродил по окрестным холмам. В гостиницу звонили из Токио, ничего не передано; кто-то проверяет, не сбежал ли я из «Кайгетцу» (название моей гостиницы). Опека со всех сторон.

В Advertiser сообщение местного «Русского пресс-бюро» о дальнейших успехах Сибирской армии. Там же статья о решении бывшего союзного совета предоставить Россию ее собственным силам и о возможности переговоров с большевиками.

Большая заметка о связи Колчака с немцами через Энгельгардта и графа Келлера, корпус которого, сформированный еще на Украине будто бы на немецкие деньги, обнаружился в Курляндии. Развивается мысль о тесном союзе Германии, России и Японии. Об этом «союзе трех императоров», мне казалось, грезят только монархисты.

Японский посол в Омске Като заявляет о невозможности признания колчаковского правительства в настоящее время. «Когда будет взята Москва, тогда будет видно».

Курс рубля падает: 2090… 2320 (керенки) за 100 иен.

Камакура. 25 сентября

В Advertiser заметка о несообразности подчинения Деникина Колчаку, как представляющего большую часть Европейской России. По сведениям из Москвы, Колчак будто бы готов передать власть Деникину²⁵⁴.

На правом фланге Деникина опять отход. Кроме того, большевики начали наступление вдоль Курской железной дороги. Когда кончатся эти злополучные кадрили, вконец разоряющие страну!

Омск, а здесь «Русское пресс-бюро», продолжает муссировать успехи Сибирской армии. Курс опять упал. Здешний американский посол Морис настойчиво хлопочет о признании правительства Колчака.

Камакура. 28 сентября

Со вчерашнего дня в Токио. Видел случайно в читальной комнате Station Hotel генерала Никонова – представителя Семенова – сообщил, что теперь атаманы Калмыков и Кузнецов (амурско-казачьего войска) не просто атаманы, а и уполномоченные Омским правительством начальники определенных районов. Ход ловкий, если это мысль правящего Приморьем Розанова, он несомненно укрепил себя.

Заезжал проститься полковник Араки, едет командовать полком.

Вечером в Камакуре встретил бывшего моего слушателя по академии полковника Котовича, едет с семьей из Парижа в Омск по вызову Н.Н. Головина. Много рассказывал про парижскую жизнь – не в восторге. Передал письмо от моего старого друга А.А. Носкова, после многих мытарств докатился до Парижа, с головой ушел в журналистику. Котович сообщил любопытную идею федерации национальностей, составляющих Россию, а также о возникшей будто бы мысли переселения Колчака в Крым.

Камакура. 30 сентября

Был опять прибывший из Парижа полковник Котович, он долгое время в течение войны был секретарем военной комиссии при русском военном представителе во Франции, генерале Палицине. Поругивает французов. Привез мне письмо Авксентьева, Махина и др. Н.Д. Авксентьев пишет о косвенном сотрудничестве с русским политическим совещанием в Париже. Парижские настроения отразились и на письме Авксентьева.

В письме Махина, все письма от начала июля, тоже несколько коротких строк, характеризующих тогдашние настроения наших эмигрантов и отчасти союзников:

«Как здесь (Париж), так и в Лондоне официальная ориентация – колчаковская. Члены Директории, видимо, раскололись во взглядах на русскую политику, часть склонна помириться с Колчаком, другая занимает позицию: ни Ленин, ни Колчак.

К сожалению, как показали события, Колчак оказался не в состоянии спасти страну. Мне думается, что Деникина постигнет та же участь. Ни Колчак, ни Деникин не могут создать массового движения народа, не могут подойти к нему с такими идеями, которые имели бы в виду счастье народное.

Официальные представители Англии и Франции пытаются, по-видимому, сделать все, чтобы поддержать современных вождей антибольшевистских войск, но, по моему убеждению, пока не будут двинуты иностранные войска, на успех рассчитывать нечего»²⁵⁵.

Махин, как и Каппель, наиболее видный из руководителей борьбы на Волжском фронте в его первоначальный период. Как демократ, он был не ко двору в колчаковской ставке и принужден был эмигрировать за границу.

В «Нашей Родине» (кадетская газета во Владивостоке) большая статья «Генерал Гайда». Автор, весьма любезно расшаркиваясь перед Гайдой, предостерегает его от осуществления тех слухов, которые связаны с его именем и старыми «предателями» – Авксентьевым и К^о, которые будто бы блаженствуют на «наворованные казенные деньги». Кстати сказать, полковник К. рассказывал мне о едва ли не бедственном материальном положении спутника Авксентьева – Роговского и других.

Камакура. 2 октября

По газетам, вопрос о помощи России переходит в ведение Лиги Наций, причем Франция и Англия помогают Деникину, а Америка и Япония – Колчаку.

Курс упал до 2880 рублей (керенки) за 100 иен.

В Камакуре много змей. У Д. змея забралась в клетку чудесной белой рисовки (хорошенькая белая птичка), очень любимой их ребенком, проглотила ее и сама, благодаря раздувшемуся животу, не смогла вылезти из клетки. Д. приколол ее гражданской шпагой – это первый его подвиг с применением оружия.

У Гинзбурга познакомился с четой Даниловых. Он – старый генерал, состоит сейчас председателем правления Амурского пароходства. Оба ярые монархисты. С негодованием рассказывал мне о зверствах большевиков в Кисловодске, где был изрублен, между прочим, и престарелый больной генерал Рузский. «Его похоронили даже без воинских почестей», – возмущался Данилов.

Его прежняя служба тесно связана была с Кронштадтом, и он возмущался, что Кронштадт разоружили во время войны, вынося – вполне целесообразно – морскую оборону Петербурга значительно вперед.

Спорить было бесполезно; взгляд Д. на крепость немногим отличался от эпохи ее создания. Несмотря на резкую предубежденность ко мне, расстались весьма дружелюбно – это становится общим явлением со стороны соотечественников, бранящих меня за глаза, авансом.

Камакура. 4 октября

Сегодня улицы Камакуры полны туристками – работницами табачной фабрики в Идамаши. Все они в одинаковых темных с горошинами костюмах, каждая со своим значком – цветная ленточка с номером на левом рукаве. У каждой группы свой проводник и флаг. При каждой же группе по нескольку мужчин в синих блузах – рабочие, и в сюртуках, вероятно администрация. Большая сплоченность.

На пляже, где собрались почти все туристки, картина прямо грандиозная, их не менее 2–3 тысяч.

Какой разумный отдых. Кое-кто поет, часть закусывает, иные бродят, те плещутся в море. Все живет и действительно развлекается.

Скучающие от безделья иностранцы куда-то попрятались. Это был День работниц. Они были хозяевами и пляжа и моря. Только на них взирал в этот день Великий Будда – задумчивый бронзовый Дайбуцу.

Получил крайне интересное письмо из Владивостока. К одному из писем была приложена «Грамота председателя Сибирской областной думы» и резолюция, принятая первым Иркутским очередным губернским земским собранием от 7 июля 1919 года.

Грамота призывала население Сибири к немедленному созданию народного представительства, причем впредь до созыва Всесибирского Учредительного собрания это представительство должно было быть создано избранными всеобщим голосованием земскими и городскими самоуправлениями, а также самоуправлениями казачьими и национальными. Избранные самоуправления призывались к безотлагательному избранию представителей для образования Сибирского Земского собора…

Задачи собора определяются так:

1. Создание временного правительства, ответственного перед Земским собором.

2. Принятие и выработка положения и мер к скорейшему созыву Всесибирского Учредительного собрания.

3. Восстановление основ гражданского правопорядка.

4. Передача местной государственной власти органам самоуправления.

5. Отмена законов и распоряжений Омского правительства, ограничивающих пользование крестьян землею, передача функций землеустроительных учреждений органам местного самоуправления.

6. Восстановление свободы профессиональных рабочих организаций, проведение в спешном порядке законов по охране труда.

7. Уничтожение реакционного режима в армии, поднятие ее боеспособности для борьбы за мир на основах народовластия.

8. Амнистия участникам крестьянских восстаний, боровшимся в защиту Учредительного собрания.

Резолюция Иркутского земства, излагавшая все отрицательные стороны Омского правительства, «низводящего… страну на степень вассального государства… считает долгом своей совести возвысить свой голос в защиту Родины, в защиту попранных и попираемых прав народа».

В конечном итоге земское собрание также «считает необходимым созыв Земского собора, как представительного органа на территории, освобожденной от большевиков, и как переходной ступени к Учредительному собранию».

Резолюция эта вызвала, между прочим, предание суду председателя и главнейших участников собрания министром внутренних дел Пепеляевым.

Судя по поступившей ко мне корреспонденции, приведенная резолюция выражала позицию, занятую земским и городским самоуправлениями; грамота же председателя Сибирской областной думы являлась политической программой этого течения. При этом указывалось, что «обстановка складывается весьма благоприятная; движение в пользу ответственного правительства, выдвинутого Земским собором, крепнет с каждым днем».

Представители этого течения развивали довольно большую энергию, почти не считались уже с существовавшим еще Омским правительством и выдвигали, впредь до созыва Земского собора, временную власть в виде пятичленной Директории. Причем опять указывалось на крайнюю необходимость моего немедленного приезда во Владивосток.

Положение мое становилось похожим на положение Колчака в отношении Директории 1918 года. Но я не хотел повторять его ошибки, тем более что и обстановка была бесконечно сложнее. За год были растрачены все те моральные и материальные рессурсы, которые имелись осенью 1918 года. Сибирь была охвачена восстаниями, тыл для Омска становился опаснее фронта. Золотой запас был значительно израсходован. Кроме того, одним из активнейших членов среди призывавших меня группировок был впавший в немилость, недавно еще близкий сподвижник Колчака, генерал Гайда, сотрудничество с которым по многим причинам было для меня неприемлемым.

Я ответил моим корреспондентам: «…вопрос о моем приезде несколько сложнее, чем это может казаться; я чрезвычайно ревниво опекаюсь и отечественным и иностранным вниманием, и открытая моя поездка, несомненно, не только поднимет шум, но и может повредить работе в Сибири. Нелегальное же появление, не говоря уже о трудности такового, нахожу для себя и по политическим, и по другим соображениям неудобным и считаю, что сохранение моего авторитета, особенно среди армии, требует, чтобы мое появление в Сибири было не актом какого-либо личного искательства, а как подчинение со стороны человека, всегда верного демократическим принципам, а равно и принятым на себя в Уфе политическим обязательствам…»

Осторожность нужна была сугубая. Во всей этой истории большой привкус авантюры. От поездки я, конечно, воздержался²⁵⁶.

Камакура. 8 октября

В связи с изменяющейся обстановкой в Сибири, с отъездом думаю не торопиться. Обстоятельства этому помогают, сегодня выяснилось, что билеты на пароход Khiva уже проданы. На места на пароходах бешеный спрос – кое-кто на этом хорошо зарабатывает. У «Кука» все расписано на месяцы вперед. Рейсы в Европу через Суэц не аккуратны. Обещали билет на пароход, отходящий 12 ноября.

У Потапова встретил К., бывшего адъютанта А.И. Гучкова, в бытность его военным министром в 1917 году, вместе были у покойного Радко-Дмитриева в Риге. С тех пор К. побывал в Испании, долго был в Париже, причем при оценке русских представителей очень резко выразился о нашем военном агенте графе Игнатьеве – «усвоил семейные традиции к наживе»²⁵⁷.

Advertiser сообщает о больших успехах Деникина и Сибирской армии; в отношении последней много преувеличений вроде суточных маршей по 60–75 верст в день.

В связи с военными успехами будто бы курс рубля в Харбине поднялся на 25 процентов.

Камакура. 9 октября

Среди прибывших из Омска коммерсантов опять усиление надежд на возможность скорого признания Колчака.

Познакомился с молодым японским художником К., закончившим образование в Париже и Лондоне. Вместе с ним и Высоцким поехали в театр Kabuki-su. Было скучновато. Интересовался больше зрителями. Любопытны декорации окрестностей города Осака в XVIII столетии. Понравилась рыбачья песнь – соло и квартет с аккомпанементом трех самизен. Прекрасно представлены самурайские кони (2 человека, покрытые чучелами коней с полной седловкой). Гнедой «конь» был как живой, проявлял горячий темперамент и бил задорно копытом. Крепкие должны быть парни, таскавшие добрый час эти чучела, нагруженные тяжелыми рыцарскими седлами.

Камакура. 10 октября

Получил письмо генерала Фукуды, очень просит повидаться и позавтракать в тесном кругу.

Днем ездил с японцами на рыбную ловлю. Море чудесно. Солнце жжет, как летом. Вид Фуджи очарователен: опоясанный облаками, он горделиво возвышается розовато-белой вершиной над окружающими горами. Перед ним, как мозаичная коробочка, – чудесный островок Ионошима. С противоположной стороны красиво раскинулись по скатам лесистых гор Сузи, Наояма, Мизаки.

Лодка большая, солнце прогревает насквозь, хочется растянуться и без конца думать, упираясь взором в далекое голубое небо.

Сопровождавшие нас лодочники-рыбаки подали дорожки, насадку – маленькую рыбешку (по-нашему – мальки) и какое-то коричневое, сильно отдающее рыбой месиво, видимо для приманки, которое накладывается в небольшие мешочки, прикрепленные у якоря дорожки (свинцовый грузик с двумя металлическими дужками, к которым прикреплены на волосяных нитях маленькие, довольно примитивные удочки).

Нам не везло – добычи не было, между тем на соседних лодках настоящие рыбаки то и дело вытаскивали рыбу. Пробовали ловить обыкновенными удочками – тоже безрезультатно. Только после, пристав к каравану рыбачьих лодок, начали изредка вытаскивать и мы.

Я поймал три, два моих спутника были счастливее, зато третий не поймал ничего. Они, впрочем, не огорчались неудачами, развлекаясь игрой на бамбуковой флейте и губной гармонии. Пытались даже напевать. Начинаю привыкать к японскому завыванию и находить в нем известную красоту.

В час решили начать завтракать. Я попал в экскурсию случайно, захватил с собой лишь белый хлеб. У спутников был рис, маринованные бобы и яблоки – в общем скудновато. Напиток – холодный японский чай. Бывший с нами рыбак выпотрошил быстро часть пойманной нами рыбы, очень чисто, аккуратно приготовил небольшие кусочки, и мои спутники после маринованных яблок с удовольствием ели это сырье с японской соей.

При гребле японцы не развивают такой силы, как у нас. Они гребут стоя, каждый одним веслом, вращающимся под углом в 120° к направлению борта лодки. Тем не менее скорость недурная.

Камакура. 12 октября

Ездил в Токио. На вокзале встретил с автомобилем майор Хасимото. Кроме генерала Фукуды, за завтраком был генерал Такаянаги, пять офицеров Генерального штаба и господин З., член японского парламента, уже пожилой японец с умным и энергичным лицом, заведывающий сейчас бюро сведений во Владивостоке.

Перед тем как перейти к сибирскому вопросу, Фукуда не вытерпел и в несколько туманной форме поинтересовался: есть ли, по моему мнению, среди живущих в Японии русских большевики, ведущие пропаганду?

Я заметил, что это, вероятно, хорошо известно их образцовой полиции и корпусу жандармов.

Вопрос был задан неспроста – правительство далеко не считает внутреннее положение даже удовлетворительным.

Японцы очень озабочены ростом китайского влияния в районе Харбина. «Харбин совсем китайский город, и китайцы стали очень горды», – заметил Фукуда.

Японцы начинают беспокоиться, что утверждение китайцев в Харбине парализует все их начинания с целью вырвать транзит у Владивостока, мешает распространению их господства и в Северной Маньчжурии.

Я, в свою очередь, поинтересовался, почему они не предоставляют кредита Сибири, в виде займа Омскому правительству, и если это зависит от непризнания Колчака, то почему они его не признают?

Из последовавших ответов можно было понять, что всякий внешний заем японские банки делают исключительно с разрешения правительства и что, кроме того, помехой являются строгие законы России в отношении права эксплуатации ее земных недр иностранцами.

Что касается признания, то главный тормоз будто бы в остальных союзниках, а также и в ответе Колчака (к слову сказать, весьма достойном) на предложение Парижской конференции и, наконец, по-видимому, в разногласии политических партий Японии и правительства в вопросе о признании Омского правительства.

Интересовались мои собеседники и вопросом: искренно ли Колчак идет на созыв представительных учреждений? Я дал понять, что читать чужие мысли – задача вообще трудная.

И, в свою очередь, поинтересовался, какой партии парламента принадлежит господин З. Он, улыбаясь, ответил: «Правительственной».

Общее впечатление беседы – что у моих любезных хозяев не все благополучно дома и, во всяком случае, немало своих собственных забот.

В Йокогаме встретил бывшего генерал-прокурора Омского правительства Старынкевича, который почему-то очень нападал на Авксентьева. Раза три напомнил, что он сенатор Омского сената. Торопился в Париж. Удачно уходит до развязки.