Опять в Токио

Токио. 24 октября

Полоса травли. «Открытое письмо моим друзьям» вызвало резкое раздражение среди омских и местных патриотов. Бас Селиванов, концертирующий здесь с певицей Черкасской[50], грозит раструбить на всю Россию, что я «продался жидам». Голос у С. превосходный, и я буду очень рад, если его намерение будет содействовать успеху его концертов.

В газете «Дальний Восток» во Владивостоке появилась перепечатка интервью неизвестного мне господина Бутова, товарища главноуправляющего делами верховного правителя и совета министров, в котором болтливый омский чиновник называет мое публичное выступление «антиправительственным, низким и преступным».

В письме в редакцию я напоминал Бутову, что Омское правительство ныне, хотя несколько иными методами, идет по пути проведения той же идеи, о которой говорится в моем «Открытом письме моим друзьям», что поэтому господину Бутову, как официальному лицу, надо быть осторожнее в своих суждениях, а также принять к сведению, что в великом государстве Российском, кроме холопов, есть и граждане.

Мне сообщили, что имя мое сопоставляется уже открыто в связи с какими-то событиями, назревающими в Сибири.

Токио. 26 октября

Был Подтягин. Начал с невинного вопроса: правда ли, что ко мне приезжала депутация от Гайды и что я имею связь с сибирскими событиями.

«А вы задаете этот вопрос по собственному почину? Если да – я информировать вас не обязан, если по указанию свыше – запросите меня официально – тогда я отвечу».

«Нет, я, конечно, воздержусь ставить этот вопрос на официальную почву», – ответил смущенно Подтягин.

«Тогда ваше любопытство останется неудовлетворенным».

Коснулись вопроса о визе. В принципе он тоже возмущается угрозой со стороны союзников лишить меня визы.

Пришла чета М., начались потрясения, они громили всех, в том числе и меня, за противодействие Омскому правительству, за саботаж концертов Черкасской. Передавали кошмарные повествования о зверствах большевиков со слов бежавшего из России какого-то студента Ш., сопровождавшего Черкасскую.

Оба М. чрезычайно темпераментны. Я люблю их вспышки, под них хорошо думается о другом. Однако, чтобы поддержать их настроение, я заметил, что инициаторы концерта, в том числе и они, позволили себе, выражаясь мягко, бестактность, объявив, что сбор идет в распоряжение верховного правителя, другими словами, «вы хотели устроить плебисцит, выявить число сторонников Колчака, вот и получили – это вам урок».

В результате концерт русской колонии дал 1200 иен, это, конечно, немного.

От Подтягина узнал, что в Йокогаме находится Н.Н. Головин, только что прибывший из Сибири. Он болен, поместился в Hotel France. Прогноз мой был правилен, телеграммы мне из Омска Н.Н. не прислал.

Слышал сплетни о Толмачеве. Он выехал с какой-то важной миссией во Владивосток. Говорят разное: одни, что он поехал организовать русско-японское антиеврейское общество; другие, что его задача – установить связь между Владивостоком и токийской полицией.

Говорят также об уходе военного министра Колчака генерала Будберга и о предстоящей будто бы замене генерала Розанова генералом Романовским.

Посетил Н.Н. Головина. Жалуется на общее нервное расстройство, мечтает о санатории, собирается в Беппо (курорт). Возмущается моей нетерпимостью, все еще мечтает определить меня на службу в Сибирь.

Говорит, что многие меня осуждают, но есть и сторонники; среди последних, к крайнему моему удивлению, Нокс и Сукин, последнего я даже и не знал. Роль самого Головина, по его рассказам, ограничивалась исключительно добровольным сотрудничеством по отражению похода большевиков на Омск. Всем орудует генерал Дитерихс, начальником штаба у него Рябиков.

Головин, видимо, не произвел того эффекта, на который рассчитывал, едучи в Сибирь на должность начальника штаба Колчака. Возвращаться на юг тем не менее он не хочет – «вернусь к Колчаку или останусь во Владивостоке».

Вечером познакомился с П. – интересный и талантливый человек, бывший военный инженер. После революции 1905 года бежал в Японию, где и застрял. Сейчас, видимо, опустился.

Токио. 28 октября

Опять слякоть и дождь. Письмо Н.В. Чайковскому разрастается в целую тетрадь. Я уже отметил, что он «сменил вехи» и оказался в лагере, поддерживающем правительство Колчака, и резко упрекал меня за отказ последовать его примеру. Я дал кое-какие обоснования моего отрицательного отношения к Омску.

«Новой власти, – писал я, – не удалось не только победить большевиков, но даже установить прочных симпатий среди населения… и те две основные предпосылки, о которых вы говорите в вашем письме, – «престиж силы» и «доверие населения» – едва ли могут быть полностью приписаны этой власти…»

Что касается помощи союзников, то «я все более и более прихожу к заключению об односторонности этой помощи. Помощь эта, выражаясь, главным образом, в доставлении средств борьбы, способствует все большему и большему развертыванию сил обеих борющихся сторон и вместе с тем распространению гражданского пожара на всю территорию России. Я не говорю уже о гибели вследствие этого и без того бедной культуры и тех технических сооружений, которые созданы трудом прежних поколений, но само население, озлобленное непрерывными мобилизациями, оказавшееся всюду в районе боевых действий, невольно становится в оппозицию и, в свою очередь, расценивается или как большевики, или как контрреволюционеры» (в зависимости от того, кто пришел)…

«Единая, великая и крепкая Россия нужна только России…»

Я писал, что, «может быть, власти, борющейся с большевиками, придется временно воздержаться от всероссийских претензий и перейти к предварительному устройству областей… мысль эта диаметрально противоположна той идее, которая была первой поставлена на разрешение Директории – сложение всех полномочий всеми областными и другими правительствами во имя Всероссийской власти», и это потому, «что в положении тогда и теперь огромная разница. Тогда идея единая жила в сознании всех, кто искренно прикасался к вопросу о возрождении Родины…»

Сегодня вернулся в Токио микадо, встреча скромная, только конвойный взвод кавалерии, зато много полиции.

По газетам, большевики на Сибирском фронте перешли в наступление.

Господин N-ki говорит об усиливающемся антогонизме против кабинета Хары из-за повышения цен на предметы первой необходимости – «заседания парламента будут весьма бурными… теперь очень довольны только крестьяне (до 80 процентов населения), благодаря высоким ценам на рис, но мы все, кто получает жалованье, страшно страдаем от дороговизны».

Токио. 29 октября

Долго сидел у Н.Н. Головина. Он чувствует себя хуже, чем я предполагал. Кроме физических болей, острое нервное раздражение. «Я чувствую себя под влиянием нарождающейся фобии – еле переношу людей».

Да, несмотря на всю присущую ему энергию, «просвещенный абсолютист», как он в шутку назвал себя, подавлен событиями и едва ли приспособится к новому строю жизни. Это, конечно, и не легко. Многие неизбежно отомрут. Страна почувствует их утрату, но, конечно, не скоро.

Н.Н. не оставляет мысли о моем сотрудничестве в Сибири, он убежден, что Колчак хотя и изжит, но еще нужен для России, сознает, что в Омске идут не туда, куда следует, и тяжело страдает.

С удовольствием вспоминает совместную работу в военной академии: «Про старое я говорю с удовольствием, но про новое…» Как крушит суровый революционный шквал даже прочных духовно людей.

Токио. 30 октября

В Advertiser опять затронут вопрос о признании Колчака – старая песня, звучащая все более и более фальшиво.

Поется она с голоса американцев, которых тревожит усиливающаяся близость японцев с атаманами.

Токио. 31 октября

На Гинзе в окне American trading Со выставлена реклама, изображающая Вильгельма, мучимого сознанием своих преступлений. От него тянутся в разные стороны канаты, закрепленные огромными гвоздями. На головке каждого гвоздя что-то написано по-японски – вероятно, название преступления. Над Вильгельмом пять союзных флагов, русского, конечно, нет, это, пожалуй, и не плохо – не особенно приятно красоваться над глупостью даже флагу.

Рядом на плакате articles (выписки) о значении Лиги Наций и цитаты знаменитостей, среди них – три последних американских президента, Клемансо и еще кто-то.

Реклама своевременна – в Японии как раз идет вопрос о ратификации Версальского мирного договора.

Отсутствие русского флага среди союзных флагов дает основание глазеющим в окно японцам думать о лживой выдумке, будто бы русские тоже проливали кровь за «всеобщий мир».

Токио. 2 ноября

Во время прогулки около императорских дворцов хотел посмотреть место вчерашнего взрыва у дома министра иностранных дел. Смотреть оказалось нечего, бомба не оставила даже и следа. Возможно, что взрыв провокационный – уж очень хочется японцам почистить их страну от иностранцев, среди которых все время чудятся большевики. Кто-то острил, что бомба – покушение нашего посла «Кулпенски», как исказили его фамилию в газетах. Он был на балу у мининдела и, как дипломатический старшина, говорил речи.

В Хибиа-парке выставка хризантем и ромашки. Есть чудесные экземпляры, продукт редкой культуры и исключительной любви японца к цветам. Хризантема – национальный цветок, императорский герб – золотая 16-лепестковая хризантема.

Хороши и выставленные карликовые деревья – столетние крошки в несколько вершков высоты!

В стороне студенческий митинг. На трибуне пять ораторов не говорят, а что-то поют нескладно, но с большим жаром. Под конец, впрочем, была и речь, покрытая громким «банзай» (ура) Японии с поднятием вверх шляп и рук. Полиции было много, но услуг ее не потребовалось. После одушевленных криков «банзай» все мирно разошлись.

Токио. 3 ноября

Много говорили с Н.Н. Головиным о текущих событиях. Он, по-видимому, сильно повлиял на решение Колчака созвать Государственное земское совещание. Колчак выражал опасение, что создастся говорильня, которую придется разогнать. Типичные опасения. Головин приводил ему слова председателя I-й Государственной думы Муромцева о том, что «всякое законосовещательное учреждение переходит в законодательное», а также указал, что, собирая совещание, нельзя думать о его разгоне.

В Сибири дела нехороши. Сегодня даже «Русское бюро печати» дает весьма мрачный материал – отход на всем фронте, потеря Тобольска, эвакуация Омска. Колчак заставит Сибирь вспомнить его пресловутое диктаторство.

Нехорошо и у Петрограда – Юденича загнали в Таицкие болота. На юге потерян Воронеж.

Токио. 4 ноября

Е. Д. сообщил, что обокрали Ш., поехал проведать. Действительно, они пережили передрягу. Вор пробрался через оставленное открытым окно уборной, вошел на кухню, поцарапал ножом лицо старушки-кухарки и приказал ей вести его к хозяину за деньгами.

Близорукий, безоружный Ш. спросонья и от волнения ничего не мог сделать с вооруженным бандитом. Перепуганная супруга, зная японские порядки, что помощи не дождешься, отдала наличные деньги 300 иен. Удовлетворенный вор спокойно удалился.

Любопытно, что две прислуги, которым ничего не стоило выбежать из их комнаты на двор и крикнуть о помощи, не сделали этого и пролежали до утра плотно закрывшись татами и подперев предварительно свою дверь.

Когда вор исчез, явилась полиция. «Подали 14 карточек-анкет, – жаловался Ш., – каждую приносило два полицейских – допрашивали двое суток… Я извинился и заявил, что вор отнял у меня всего три минуты, а вы целых двое суток».

Заходили с выражением соболезнования соседи, все делали вид, что и не подозревали, что произошло ночью.

Бегут только на крики «пожар», потому что легко сгореть и самому, а тут иное дело, ведь вор пришел не убивать, а выполнить лишь небольшой социальный эксперимент – соседей это не касается.

Любопытно, что, когда дети Ш. пришли на другой день в школу, учительница с довольно заметной насмешкой спросила их, как это их отец белый (европеец) спасовал перед японцем. Она, видимо, была горда победой своего соотечественника.

В прошлом году вор-японец, при обороне со стороны ограбляемого миссионера-европейца и его жены, убил их, главным образом, потому, что европеец позволил себе (во время обороны) поднять руку на него, сына заслуженного фельдфебеля! Каково! Вор и с такой амбицией в отношении заслуг своего отца. Вот и поймите психику азиата.

Токио. 6 ноября

В газетах тяжелые вести из Сибири. Большевики прорвали фронт и угрожают Омску. Конечно, решено обороняться «во что бы то ни стало».

Дни диктатуры сочтены. А сколько страданий населению! Платится всегда третий.

За обедом у Б. познакомился с любопытным «стратегом», горячим приверженцем Омска. Он объяснял мне последние события у этого города как какой-то весьма хитрый «стратегический маневр, чтобы дать скорее возможность Деникину занять Москву». Я не хотел разочаровывать ни молодого стратега, ни остальных гостей любезных хозяев и скромно соглашался с его выводами.

С начала мировой войны, и особенно за революцию, стратегическая болтовня приняла ужасающие размеры, соответствующие разве только количеству народившихся полководцев.

Токио. 8 ноября

Был на японском благотворительном базаре в старом чудесном парке Коракуэн. Изобилие красивых (по-японски) лиц, кимоно и оби. Был весь японский monde. Торговали бойко, хотя вещи большею частью дрянь. Среди дипломатов и наш Крупенский. Он очень весел. Д. объясняет это тем, что, в связи с крахом Омска, отпадает вопрос о признании. Восстановляется прежнее status quo, то есть посольство становится, как и раньше, самостоятельным, представляющим Россию, которой уже нет. При обеспеченном, за счет боксерской контрибуции, содержании лучшего и желать нельзя.

Токио. 9 ноября

Был майор Н. По мнению японцев, Колчак кончает свою роль, но они думают, что и новая власть будет не лучше. Спрашивал, что я думаю о монархии. Им, видимо, кем-то настойчиво внушается мысль, что крестьянство только и живет мечтой о монархии. В японском Генеральном штабе есть слух, что будто бы в Иркутске Дербер совершил уже coup d’кtat. Думаю, что это слух преждевременный.

Перечитал указ микадо Мацухито от 30 октября 1890 года, который генерал Уехара считает основой военного дела в их армии. Привожу его полностью:

«Родоначальник нашего императорского дома и другие царственные предки наши заложили основания нашей империи на величественном и долгом базисе и глубоко насадили доблести, кои будут лелеемы вечно. Добронравие наших подданных, из поколения в поколение проявлявшееся в лояльности и благочестии и в гармоническом сотрудничестве, способствовало долговечности нашей родины. Вот основные начала для воспитания наших подданных: будьте преданы вашим родным, как мужья и жены, и верны вашим друзьям; пусть поведение ваше будет вежливо и выдержанно, любите ближних, как самих себя, будьте прилежны в своих занятиях и следуйте каждый своему призванию, развивайте ваши умственные способности и воспитывайте в себе нравственные качества; содействуйте общественному благу и служите интересам общества; всегда оказывайте строгое повиновение конституции и всем законам нашей империи; развивайте свой патриотизм и свое мужество и этим оказывайте нам поддержку в возвеличении и сохранении славы и благоденствия нашей империи, одновечной с небесами и землей.

Такое поведение с вашей стороны не только подобает нашим добрым и верным подданным, но также дает возможность проявиться обычаям и нравам, завещанным вам вашими предками.

Эти наставления, оставленные нам нашими царственными предками в предуказание того образа поведения, которого мы и наши подданные должны придерживаться, пользовались несокрушимою силою во все прошлые века, как и в настоящее время, и во всех странах. Вследствие чего мы уповаем, что ни мы, ни наши подданные не преминем во всякое время неукоснительно соблюдать эти священные начала».

Токио. 11 ноября

Вчера, отыскивая квартиру Т., лишний раз убедился, что у японских полисменов ничего нельзя спрашивать – запутают окончательно.

В газетах крайне тревожные вести с Северного Кавказа. Обстановка в Сибири неимоверно запутывается. Призываемые, наконец, к работе самоуправления едва ли помогут делу. Семенов будто бы перехватил золото, направленное во Владивосток. Значение его усиливается, но едва ли это на плюс не только России, но даже и Сибири.

Атами. 13 ноября

Поехал навестить Н.Н. Головина в Атами – зимний, по преимуществу аристократический курорт Японии. Теплые ванны из гейзера. До Хотзу – старая знакомая дорога. Перекусили японским бентори – завтрак из коробочки риса и коробочки с зеленью, кусочком рыбы, курицы, омлета и пр.

Всего очень понемногу. Вкусно и питательно. Стоит 40 сен, да молоко 17 сен – весь завтрак 57 сен. Продают на всех станциях.

В Одаваре пересели на паровую конку с крошечным первобытным паровозиком. Вагон узенький и грязноватый. Цена билета 2-го класса 1 рубль 69 копеек.

Дорога чудесная, но ехать по ней советуют, запасясь предварительно завещанием. Все время идет над обрывами и уклонами, с поворотами почти под прямым углом.

Весь путь, особенно первая его половина, – среди сплошных померанцевых и мандариновых садов. Теперь как раз начало сезона мандаринов. Урожай отличный, деревья еле сдерживают массу желтеющих плодов. В попутных деревнях всюду горы ящиков для упаковки мандаринов. Здесь это видный источник заработка населения. Цена на месте 1,5 до 2,5 сена штука; конечно, дорого. Впрочем, что теперь дешево, даже в Японии?

Весь путь, 28 верст, тащились 3 часа.

Атами – небольшая деревня с недурной набережной, магазинами, гостиницей. «Атами-отель» (для европейцев) – весьма посредственный по устройству, но с чудесным видом на океан и с очень приятными горячими ваннами.

Местная достопримечательность – огромное камфорное дерево до 7–8 сажен в объеме весьма почтенного возраста.

Из долгой беседы выяснилось, что быстрый отъезд Головина из Омска был не без давления со стороны Дитерихса. Головин, как и большинство работавших из-за границы русских, не был достаточно ориентирован относительно сибирской обстановки и излишне адвокатствовал перед английским парламентом. Думает ехать в Манилу.

Токио. 14 ноября

Головина волнуют характеристики омских деятелей. Он с некоторым скептицизмом относится к южнорусскому движению. Там любопытное распоряжение относительно нового урожая: ²/₃ получает крестьянин, ¹/₃ – помещик, еще любопытнее, конечно, как относится к этому население.

Беседа с Н.Н. – большое удовольствие, он много читает и еще больше думает, у него много данных для широкой работы в области мысли.

Возвращаюсь в Токио. Ночью поездка в паровой трясучке и утомительна, и скучна.

Токио. 15 ноября

Был В-р, у него уклон в сторону Москвы. Будто бы это настроение крепнет и в Сибири, все хотят работать под каким угодно флагом – так изнурила всех гражданская распря.

Генерал Х. много говорил о владивостокских событиях. Он сближал Розанова с Медведевым и Гайдой. Комбинация весьма сложная. Одно время там очень ждали меня.

«Я уже просил полковника И. выслать кого-нибудь на пристань к пароходу «Хозан-мару» встретить вас, так настойчив был слух о вашем прибытии во Владивосток; телеграфировал сюда в Токио – нам ответили, что вы еще не собираетесь ехать».

Мировая война и революция делают свое дело, не остается вне влияния новых идей даже такая страна, как Япония. Несомненно слабеет и здесь столь прочно привитое обаяние монархии, и теперь, к концу года, Япония далеко уже не та, какой казалась она в первые месяцы после моего приезда.

Дороговизна плодит недовольных. Они объединяются пока требованием всеобщего избирательного права.

Недовольство проникает в ряды военных, особенно отставных и состоящих в резерве. Нищенская пенсия для отставных не дает даже минимального обеспечения среди нарастающей дороговизны. Достаточно указать, что к 1919 году рис вздорожал на 360 %, сахар – на 460 %, соль – на 130 %, хлопчатобумажные ткани – на 350–400 % против довоенных цен.

При крайне незначительном увеличении заработка положение делается действительно весьма грозным. Еще Русско-японская война 1904–1905 годов внесла значительные изменения в настроение широких масс Японии. Для тех, кого непосредственно коснулись ужасы войны, среди осиротелых семей, в рядах инвалидов значительно поблек милитаристический пыл, слишком тяжелой оказалась «повинность крови».

В свою очередь, буржуазия и «патриоты» были недовольны исходом войны, результатом достигнутых побед. Повеяло душком пацифизма. Привычные идеалы менялись; созданные бытом и традицией авторитеты теряли прежнее обаяние.

И мировая война, захватившая Японию лишь в самой незначительной степени, выгодно отразилась только на весьма небольшой группе торговцев и промышленников, широким же массам, и прежде всего рабочему населению, пришлось быстро испытать на себе результаты расстройства мирового хозяйства – познакомиться с невиданной доселе дороговизной жизни и назревающей безработицей.

Все это создает благоприятную почву для развития демократических идей. Это течение под влиянием Америки особенно прочно укоренилось в Министерстве иностранных дел. Безудержный милитаризм становится одиноким.

Идея создания на Дальнем Востоке «демократического буфера» заметно крепнет.

Токио. 17 ноября

В читальне отеля встретил полковника Д., едет в Омск из Парижа. Бранит Керенского, защищает Колчака, – «надо же было кого-нибудь выдвинуть». По его мнению, Франция застрахована от большевизма.

В русских газетах «отходная» Омскому правительству, даже кадетский «Голос Родины» приуныл и начинает делать печальные выводы о годичной работе правительства.

Колчак продолжает издавать «повеления», теперь уже больше для истории, хотя еще заверяет, что не отдаст Омска. Обещает землю солдатам и крестьянам, давно уже ими захваченную. Взывает к мусульманам, которых собирается вести против русских (большевиков) под зеленым знаменем пророка.

Тоже роковой человек для России.

В командовании опять перемены. Дитерихса сменил командующий Московской армией (предназначалась для занятия Москвы) генерал Сахаров – при мне скромный полковник, теперь даже кавалер Святого Георгия в степени.

Каппель получил Московскую армию, Иванов-Ринов – высокий пост помощника Сахарова.

Розанов флиртует с атаманами, вознес до небес Калмыкова. В запасе ставка на Семенова.

Токио. 18 ноября

В Сибири совсем плохо.

Ллойд-Джордж поднимает вопрос о переговорах с большевиками. Во Франции ожидается генеральный парламент. Генерал Сарайль грозит открыть поход против Клемансо, собирается проводить закон о 8-месячной военной службе. После опыта этой войны это, пожалуй, и не так уже плохо при грамотном и развитом населении. Мысль эта была у Ч. в его статье для журнала «Армия и народ» (1918 г.).

Забастовка трамвая в Йокогаме кончилась, кондуктора кое-чего добились, но пока немного. П. передавал, что в союзнических кругах начинают сознавать неправильность ликвидации Директории. Запоздалое сознание.

Токио. 19 ноября

Омск пал. Колчак с остатками расходящейся по домам армии отходит на восток. При нем будто бы еще 300–400 миллионов золота. Удастся ли довезти эту огромную сумму – вопрос весьма сложный. Слишком соблазнительная цифра, чтобы за ней не охотились.

Во Владивостоке нелепое выступление Гайды с частью чехов, рабочих и будто бы эсеров. Выпущена программная прокламация. Движение явно нежизненное: кто же пойдет за этим новым «диктатором» из чехов. Он был пригоден как средство – и только.

Во всяком случае, Розанов победил и даже пленил Гайду, которого под честным словом решено выпроводить за границу. Решение мягкое, но все же одним «спасителем»²⁵⁸ будет меньше, и то хорошо.

Розанов, несомненно, возомнит о себе, сочтет себя провинциальным человеком, начнет истреблять «крамолу», как в Енисейской губернии. Его настойчиво подуськивают к этому тупые и слепые вожаки справа.

Курс докатился до 80 рублей за иену.

Токио. 20 ноября

Был у генерала Хагино. Хотел поздравить его с недавней женитьбой.

Не надеясь на кулинарные способности своей кухарки, Хагино потащил в известный японский ресторан «Микавайя». Обедали в новом помещении, против обыкновения чрезвычайно весело. Оказалось, что и гейши не такие куклы, когда они среди японцев и когда европеец хоть что-нибудь понимает на их языке. Но все чрезвычайно корректны.

С. К. под конец затянул даже «Спрятался месяц за тучки», а вслед за ним совершенно для меня неожиданно серьезный майор Н. тоненьким тенорком, зажмурив глаза, начал: «Шумел, горел пожар московский». Пришлось тряхнуть стариной и мне.

Пришла хозяйка ресторана, почтенная худенькая японка, весьма любезно справилась, все ли в порядке. По японским понятиям – это знак особого уважения к гостям.

Токио. 21 ноября

Намекнул Головину на возможность моей поездки в Сибирь.

«Нет, теперь уже поздно», – заметил в сильном волнении Н.Н.

Здешнее «Русское бюро печати» выпустило книжку на русском и японском языках: «Большевики в роли руководителей и управителей».

Материал, рассказы беженцев и письма, подобран не без таланта, с явным кивком в сторону евреев.

Советская Россия, конечно, представлена адом кромешным. Освещение с тем односторонним и злобным пристрастием, которым в таком изобилии пропитана вся пропагандистская литература обеих борющихся сторон. Автор книжки – небезызвестный Гурлянд. Так о евреях может написать только еврей!

У Высоцких вспоминали Россию и почему-то хорошие волжские песни, как-то на душе даже отлегло.

П. показывал его телеграмму в «Новости жизни» – неприкрытая проповедь мира с большевиками.

Токио. 22 ноября

Рубикон перейден. Был у Крупенского, передал ему телеграмму председателю совета министров и по другим адресам о том, что я считаю патриотическим долгом свой немедленный приезд в Сибирь.

«Связи настоящим положением Сибири, желая посильно помочь Родине, считаю патриотическим долгом немедленный приезд в Сибирь целью изложить свои соображения правительству и общественным организациям Сибири точка Неимении препятствий прошу срочного ответа через российское посольство Токио 22 ноября 1919 г.».

Крупенский весьма обеспокоился и заявил, что он не может передать копию представителям союзников в Сибири. «Неудобно их вмешивать в наше внутренее дело».

Я согласился, имея в виду известить их отдельно. Решил сообщить для сведения и Розанову.

Сначала Крупенский даже как будто выразил сомнение в наличности совета министров; с его стороны это могло быть просто дипломатической уловкой – повод не посылать депеши. Он считает положение крайне тяжелым и винит во многом союзников.

По его мнению, японцы не дадут войск, хотя второй день в газетах сообщение о подготовке к отправке в Сибирь бригады 13-й пехотной дивизии. Но ясно, что это не в помощь Колчаку, а для закрепления «спокойствия» на Дальнем Востоке.

Против активной военной помощи высказывается большинство партии «Сейюкай». Хара и другие члены кабинета колеблются.

Заходил Хагино, его тоже несколько взволновало мое решение, но он находит его правильным. «Хорошо, что вы послали через вашего посла, а то у нас в Главном управлении Генерального штаба были сведения, что вы не в ладах с вашим послом и военным агентом».

Заверяет, что сочувствие японских руководящих кругов будет на моей стороне. Беспокоится, что Колчак и его правительство не согласятся на мой приезд, и предложил мне содействие их посла Като. Я пока отказался. Меня тронула его забота, он находит, что меня надо обеспечить надлежащим конвоем. Это будет видно, на все судьба.

Дал копию телеграммы для начальника Генерального штаба и посла при правительстве Колчака Като²⁵⁹.

Узел завязан, морально это всегда мой плюс, как бы ни поступил Колчак и его близкие. Чувствую легкий подъем. По старой привычке заехал в собор. Епископ Сергий поправился.

Для широкой публики я «жду парохода в Марсель». Думая о причинах неудач антисоветского движения, я вспомнил выдержки из одного письма, относящегося к июлю. Они касались решения аграрного вопроса на юге России. Там, в связи с успехами Деникина, очень заняты этим вопросом и уже находят недопустимым даже кадетское «принудительное отчуждение» и крайне обеспокоены весьма «левыми» декретами Колчака о земле. Особенно их волнует участие в работах по землеустройству в Сибири социалиста – профессора Огановского²⁶⁰.

Наивные люди уже мечтают о продаже отвоеванных Деникиным их имений.

Любопытно: питает ли в них эти иллюзии сам Деникин, или это мечты окружающих его людей.

За день или два до падения Омска здесь говорили, что руководитель здешнего «Русского бюро печати» заявил о резком повороте Омского правительства вправо, что отвечало и слухам о назначении премьером Третьякова (московского промышленника) или кадета В. Пепеляева.

А в Японии даже штаб-офицеры из отставных иногда выражаются, что «уравнение земных благ вовсе не худо». Как заманчива и как несбыточна идея уравнения! Проста до примитивности, и все-таки все клюют на нее, как рыба на живца.

Токио. 24 ноября

Связь с Сибирью затормозилась. В военном агентстве новый фаворит – Розанов, там очень ругают Гайду. Головин одобряет мою вчерашнюю телеграмму, но считает крайне ничтожным шанс на реальные последствия. Он еще не может покончить с омской эпохой и не представляет нового нарождающегося этапа в судьбах Дальнего Востока. Мои устремления только в этом направлении. Омск – уже перевернутая страница истории; ему не хватает только эпилога. Н.Н. сейчас в процессе оценки мировых событий во всей их совокупности – это отвлекает его от сибирского вопроса.

Токио. 25 ноября

Поехали с Высоцким на завтрак к японскому художнику Кюме. Зная хорошо маршрут, я допустил обращение шофера к полицейскому с расспросами о дороге (вилла Кюме за городом), и, конечно, все пропало. Полицейский направил нас в совершенно обратную сторону. Около часу плутали по каким-то закоулкам и по грязному полю, смерзли отчаянно (сегодня очень холодно) и едва не сломали автомобиль.

Выручил унтер-офицер, производивший учебную съемку на военном поле. У него был подробный план, кое-как втроем: я, шофер и унтер-офицер – отыскали, что нужно. Приехали с опозданием на целый час.

Дом Кюме – настоящий загородный дворец в дивном, огромном саду. Завтракали по-японски в концертном зале с огромной сценой, где отец художника, сам поклонник искусств, танцует со своими друзьями старинные танцы из японских классических «но».

Холодище в огромном зале был отчаянный, с трудом согревали отличное, хорошо подогретое саке и жарко тлеющие угли хибачи.

Завтрак очень парадный, обильный и вкусный, чудесно сервирован.

Среди приглашенных несколько дам высшего японского общества; дочь генерала О. оказалась обладательницей прекрасного контральто. Она пела соло и в трио с К. и его братом.

У К. весьма комфортабельная студия, есть интересные работы.

Токио. 26 ноября

Был у Хагино. В солнечный день в его доме очень уютно, особенно в небольшом кабинете с европейскими креслами. Сегодня праздник их Академии Генерального штаба. Был император. Общий завтрак в Главном управлении Генерального штаба.

Судя по газетным отчетам, во время последних событий во Владивостоке японцы, хотя их адмирал и опровергает это, несомненно, слегка помогали Розанову, а американцы, по-видимому, Гайде. На борту «Бруклина» (американское военное судно) будто бы укрылись главные персонажи – Якушев, Моравский и др. – после неудачи, постигшей переворотчиков²⁶¹.

Офицер, только что прибывший из Владивостока, высказался относительно сибирских событий: «Против всех идти невозможно». Это уже ясно указывает, как мало сторонников осталось у Омского правительства.

Токио. 27 ноября

П. полагает, что переформирование Омского совета министров и назначение В.Н. Пепеляева премьером вызвано тем, что «все старые разбежались»²⁶².

Токио. 28 ноября

Первый раз видел на улице пьяного японского офицера в форме. В японской прессе начали появляться статьи, отмечающие разительный отлив желающих поступить в военные и военно-морские училища. Прежние тысячи кандидатов сократились до сотен. Молодежь начинает предпочитать положение business man’а (делового человека) благородному, но нищенски оплачиваемому офицерскому положению. 40–45 иен – жалованье подпоручика – это ниже того, что зарабатывает средний рабочий. Прожиточный минимум рикши 100 иен.

И как при настоящей дороговизне ухитряется жить на эти деньги даже скромный в привычках японский офицер, просто непостижимо.

В газетах сообщение о начале мирных переговоров между англичанами и большевиками.

Японцы решили не усиливать своих войск в Сибири, хотя посылка бригады 13-й дивизии, видимо, состоится. Кроме того, посылается 1000 человек на замену убитых и раненых. Кроме жертв людьми японцы несут и большие материальные расходы, общая сумма достигает огромной цифры более 250 000 000 иен в год.

Чехи за подписью Павлу и Гирса выпустили обращение к союзникам с просьбой скорейшей их эвакуации на родину, так как они не могут нести службы и сотрудничать с тем правительством, которое «культивирует беззаконие и допускает жестокости, превосходящие будто бы жестокости большевиков».

Отповедь дали кадеты и Славянский комитет в Иркутске. И поделом – бывшим в России чехам никогда не следовало касаться двух тем: вопроса о жестокостях и, выражаясь мягко, вопроса о присвоении чужой собственности – в этом отношении конкурентов у них было немного²⁶³.

Токио. 1 декабря

Ш. передал сообщение японских газет о последовавшем будто бы отказе Колчака от «Всероссийской» власти в пользу Деникина и о переходе его правительства на роль «Сибирского» правительства.

У В. встретил двух владивостокских коммерсантов, братьев С. Бранят Розанова за его политику в отношении торговли и промышленности. «Вместо того чтобы опереться на единственно прочный торгово-промышленный элемент, завязал дружбу с атаманами».

Старик П. сетует, что Розанов стоит Дальнему Востоку несколько миллиардов. «Если сибирскими деньгами, то это не очень уж много», – утешал я расчетливо П.

Он в благодарность дал любопытное определение, что такое армия: «собрание людей, не сумевших уклониться от воинской повинности». П. – еврей и рассказал это с забавным акцентом.

Токио. 2 декабря

Головин охвачен мыслью о большом труде по социальным вопросам. Мечтает об устройстве базы где-нибудь здесь, на Дальнем Востоке, или даже в Австралии, думает начать новую жизнь, «чтобы понять то, что не ясно в психологии современной массы, чему мешало воспитание и порядок прохождения службы».

Был на Sphinx, на котором уезжает Высоцкий. Жаль этой милой, культурной семьи, так привык к их дому. Ф.Д. полон добрых надежд и пожеланий. Дамы, конечно, рады замене Японии Парижем.

Во Владивостоке суровая расправа с участниками гайдовского восстания.

Токио. 4 декабря

Ответа из Сибири нет. В посольстве и в военной миссии считают, что могу еще кое-кому помешать.

Кабинет Вологодского скромно ушел в отставку – я не завидую их настроению.

Новый премьер Пепеляев укрепляет «зады» с демократическими реформами; ни он, ни его реформы теперь уже, в сущности, никому не нужны.

Генерал Войцеховский, командующий армией, собственноручно застрелил генерала Гривина, командующего отдельной группой войск, за неисполнение приказания.

С характером молодой генерал Войцеховский.

Главнокомандующий Сахаров посвятил ему хвалебный приказ. И все же жаль, что поляк застрелил русского, а не наоборот. Хозяева распустили вожжи в отношении гостей. Русским, конечно, тяжело убивать русских, особенно когда подгоняет поляк²⁶⁴.

Токио. 5 декабря

Опубликован новый, сформированный в Иркутске кабинет. Премьер В.Н. Пепеляев, помощник его С.Н. Третьяков, он же и министр иностранных дел. Бурышкин – министр финансов, Окороков – торговли. Из старых генерал Ханжин остался на прежнем посту военного министра, Петров – земледелия и Шумиловский – труда. Последнее министерство, видимо, так и осталось в эмбриональном состоянии. Пока не назначены министры морской (хотя воды в Иркутске больше, чем в степном Омске) и снабжения, так как нечем и некого становится снабжать.

Указ о созыве земского собора всюду встречен, по словам «Русского бюро печати», с «энтузиазмом», тем не менее новому кабинету пришлось подкрепить этот энтузиазм отказом от права назначения части членов собора правительством. Конечно, и это делу не поможет. Теперь игра в поддавки безнадежна, пожалуй, и широкий творческий размах едва ли в состоянии исправить положение, оно погублено окончательно развалом фронта. Осталось только одно: герои будут умирать, обеспечивая бегство трусам и дельцам.

Был у Н.Н. Головина, он отложил свой отъезд до 11-го. Начинают браться и за него. Английский военный агент просил о свидании. Подтягин «испрашивал» разрешения Н.Н. прибыть с телеграммой от английского правительства. Телеграфирует военный министр Черчилль, которому приходится туго за свою политику выдвижения и поддержки Колчака, провал которого есть несомненный провал и Черчилля. Конечно, здесь доля вины и Головина, заблуждавшегося в отношении Сибири. Как умный и предусмотрительный человек, он сейчас же понял, что ошибся, и сразу отошел, правда, не без благожелательного содействия своего «друга» – генерала Дитерихса и других.

Теперь Черчилль, как и английский парламент, вероятно, интересуется непонятным отходом от дел Головина и его болезнью.

После долгого отсутствия появился, наконец, Хагино. Высказав несколько незначительных любезностей, он просил позволения говорить только правду.

«Мы еще не имеем всех ответов из Сибири относительно вас (в связи с моей телеграммой), только атаман Калмыков, он, правда, человек небольшой, а также генерал Розанов сказали, что, конечно, вы очень ценный генерал и полезны для России, но что вы в связи с эсерами, которые теперь провалились и за которыми никто не пойдет».

Я, признаться, был немало удивлен, что спрашивалось мнение Калмыкова, но это только лишний раз показывало, что роль атаманов в глазах японцев нисколько не померкла, что в лучах их доблести и славы нашел прочную опору и генерал Розанов, а за ним, или, вернее, через него, и Дитерихс, и даже сам Колчак.

«Впрочем, – продолжал Хагино, – мы ждем ответа от самого главного, от атамана Семенова, он еще не дал ответа. Уверены ли вы, что ваша телеграмма дошла до Иркутского правительства, послал ли ее ваш посол или, может быть, ее задержали по дороге?»

«Весьма возможно, – ответил я, – поэтому я просил через господина Като выяснить этот вопрос».

«Да, но мы от него пока сведений не имеем».

На это я заметил Хагино, что он может передать генералу Фукуде, что я вполне отдавал себе отчет в возможности неполучения ответа и что это нисколько не ослабляет правоты моего намерения, о котором будет знать и вся сибирская общественность.

«В тяжелую минуту я предложил свою помощь; ее отвергли – их дело. Входить в игру сейчас не так заманчиво».

Из дальнейших разговоров я понял, что поддержка Колчака (вернее, атаманов) будет продолжаться. Хагино намекнул, что союзники ничего не будут иметь и против активной помощи войсками со стороны японцев. Это до некоторой степени сходится с имеющимися у меня сведениями, что союзники даже хотят, чтобы Япония поглубже завязла в борьбе с большевиками.

«А что вы думаете на тот случай, если большевики вдруг да и объявят вам войну. Положение правительства Колчака будет крайне щекотливым – не правда ли? Да и вам осложнений будет немало».

Хагино несколько опешил, склонил по японской привычке голову набок и задумался, желая выиграть время.

«Вы совершенно верно все это говорите, но что делать? У нас, как и у вас, люди любят больше политику, чем дело. Вот скоро будет открытие заседаний парламента, правительству готовится ряд грозных требований: всеобщее избирательное право, увеличение жалованья чиновникам и отставным военным, требование моряков об увеличении флота (видимо, не боятся Лиги Наций)».

В заключение разговора я дал понять, что дружба Японии и России, которую мы оба одинаково приветствуем, может базироваться не на дружбе и соглашении отдельных людей, будут ли это атаманы или генералы, а на соглашении народов. И что бы ни говорили, но народ чувствует, кто его истинный друг.

По пути в Йокогаму попал в вагон, где сидел генерал Толмачев, только что вернувшийся из Владивостока. Генерал был крайне гневен, неистово всех ругал: «Что ни эсер, то вор, что ни эсдек – то грабитель; честных людей никому не надо, вот, например, ведь и вам бы я был не ко двору».

Я молча согласился.

Генерал окончательно вскипел: «Мы, монархисты, молчали до сих пор, ждали, пока все развалится, а если выступим, будет плохо».

«Для кого?» – спокойно заметил я.

«Да что вы, ваше превосходительство, иронизируете? Вот я кликну клич – все офицерство пойдет за мной».

«Старая песня, А.В.», – возразил я довольно добродушно.

Повышенный тон генерала в форме начинал привлекать внимание вагона, попытка навести разговор на другую тему оказалась безуспешной.

«Английские и чешские солдаты вагонами везут награбленное добро²⁶⁵. Хорошо, что Семенов останавливает и разоружает чехов – спереди и сзади по блиндированному поезду, и готово… Никому не нужны честные люди. Почему сидит без дела такой человек, как генерал Р.?»

У меня не было никакой вражды к Толмачеву, но когда он бранил других ворами, мне против воли вспомнился рассказ Головина, что генерал Лечицкий принужден был выслать Т. из Румынии за реквизицию аптекарских товаров в свою пользу. Естественная у старика забывчивость.

Досталось, конечно, и мне за эсеров – Авксентьева, Роговского и др.

Незаметно, однако, доехали до Сакурагичо, остановка электрической дороги и вокзал в Йокогаме.

Токио. 7 декабря

По газетам, большая неприятность для П. и П-ва: обоих высылают из Японии по подозрению в большевистской пропаганде.

В русских газетах дождь приказов, повелений, «рескриптов» Колчака. Чем хуже дела, тем больше прыти на бумаге.

Рескрипт П.В. Вологодскому нельзя читать без улыбки – почтенный «сенатор» докатился до естественного конца. В рескрипте на его имя, между прочим, очень деликатно отмечено, что он покинул Директорию «после распада выбранного Уфимским Государственным совещанием Временного Всероссийского правительства».

Как это мило «после распада», при содействии красильниковских штыков и с благословения самого Петра Васильевича.

Неистовствует на бумаге Сахаров. В его биографическом очерке, написанном С. Ауслендером, горделиво заявлено: «Он (то есть Сахаров) отказался от предложения Болдырева и Директории» («Дальний Восток» 2/XII, статья «Путь офицера»).

Не знаю, кто прихвастнул: сознательно ли сам Сахаров или по ошибке и из подобострастия новоявленный Державин-Ауслендер²⁶⁶.

Токио. 8 декабря

Д. говорил, что и в посольстве, и в военной миссии ориентировка неважная; не могут пока угадать, чьи интересы придется защищать в будущем.

В японских газетах промелькнуло известие, что Колчак передает свою власть Семенову, есть слухи и о его намерении поехать лично договориться об этом с Деникиным. И то и другое просто подготовка перехода власти в руки триумвирата – Семенов, Калмыков, Розанов. Эта тройка будто бы и теперь уже «действительная власть на Дальнем Востоке», как, по крайней мере, думают те, кому это выгодно.

Семенов уже открыл бесплатную или удешевленную столовую на десять тысяч человек для уловления в сети «народа». Деньги у него есть – упорно держится слух, что часть эвакуированного из Омска золота «сохраняется в Чите». Действует Семенов решительно: судя по тем же японским газетам, он приказал Хорвату немедленно прислать 50 паровозов, причем в случае отказа грозил взять силой.

Долго и мирно беседовали с генералом Хагино. В разговоре я опять подчеркнул, что расчет Японии на угодных ей русских представителей будет носить лишь временный характер. В будущем же, может быть, придется пережить крайне недружелюбное отношение всего русского народа.

«У вас, в ближайшее после реставрации время, ряд деятелей, как Окубо и др., отлично понимали стремление молодой Японии к прогрессу и не задумались пожертвовать исключительным по симпатиям национальным героем, каким был генералиссимус Сайго с его сторонниками – офицерами императорской армии. В поднятом Сайго восстании в Кагосиме он был убит, сторонники его рассеяны, и, таким образом, были сокрушены последние остатки старого режима. Сайго не понимал стремлений и чаяний новой Японии, отстал от народившихся идей и, несмотря на всю свою популярность, был сметен новым могучим течением».

«Это кусочек вашей истории, он, думаю, сделает более понятной мою мысль», – сказал я своему собеседнику.

По пути домой продолжал думать на ту же тему. Я всегда избегал лишних жертв и крови и во всех случаях предпочитал эволюционный метод революционному. Переворот да кровь, а затем длительная осторожная социальная перестройка. Так хотелось строить новую жизнь.

После восстания в Кагосиме в 1877 году на первый план в Японии выдвинулась целая плеяда новых талантливых деятелей – Ито, Инуйе, Иоромичи, Окума и Матсуката. Они чувствовали большой подъем общественной мысли, требование введения конституции, но в их представлении не могло быть и речи о насильственных мерах к тому, чтобы вызвать перемену в устройстве императорского правительства… Они исправляли старое, чтобы прийти к лучшему, и не знали, что есть другой путь к этому лучшему – суровый путь беспощадного истребления старого.

Этим путем сейчас идет Россия. Путь этот для меня, по крайней мере, новый. Он требовал много испытания и большого революционного стажа. Куда он приведет – покажет будущее. Пока одно верно, что все заграждения, возводимые по этому пути старой Россией, оказались недействительными.

Токио. 9 декабря

Ушел с поста главнокомандующего генерал Сахаров, писавший последнее время такие страшные приказы. Его заменил молодой Каппель, вероятно, это уже последняя перемена.

У Головина встретил весьма пожилого английского генерала, только что вернувшегося из Сибири. Опечален происшедшим, был полон надежды на быстрый въезд в Москву. Внешний вид доблестного союзника не особенно импозантный, хотя, по его словам, он исходил весь Китай, охотясь с ружьем. Зашла речь о выселяемом японцами П. Англичанин неосторожно показал себе на лоб, характеризуя не особенно лестно состояние умственных способностей П., за что получил от меня должную отповедь.

Головину для проезда в Манилу потребовалась особая грамота, удостоверяющая, «что он не большевик». Знаменательно.

Токио. 10 декабря

Заезжал к П. Занят укладкой. В большом возбуждении читал мне выдержки из японских газет – заметки скорее благожелательные. Везде его портреты в военной форме царского времени. Он обменялся резкими письмами с Крупенским. Скверно все это, личные дрязги, пища для злословия против России. Кое-кто доволен решением японцев выслать П. Он очень говорлив, несдержан и сумбурен.

Токио. 11 декабря

Отъезд Головина и П. отложен. Встретил на улице доктора З., бранит П., что тот подвел его разговором на улице – «кричит, горячится, а я уже вижу, что вблизи полицейский, я тоже не боюсь, но все же нехорошо».

Хорошо лишь то, что П. уезжает – много человеческой пошлости останется для него незаметной.

В вечерних газетах заявление Литвинова, большевистского представителя в Копенгагене: что база у Деникина непрочна и его гибель – дело недалекого будущего, что Колчаку один выход – просить военной помощи японцев и стать тогда агентом иностранного завоевателя.

Теперь и это, пожалуй, поздно.

Токио. 12 декабря

В Advertiser интересная статья Зумото «Проблема России». Развивается идея восстановления единой России через союз оздоровленных областей и скорейшую ликвидацию Гражданской войны. В частности, для Сибири – областное демократическое правительство, дружеское сотрудничество с союзниками – Японией и Америкой. Идея, которую развивал и я при первой встрече моей с автором этой статьи.

В Хибиа-парке незаметно подсел ко мне, как оказалось потом, агент Министерства внутренних дел – это третий раз за год моего пребывания с Японии. В разговоре очень осторожно спросил мое мнение о новом Иркутском правительстве, затем правда ли, что я приму в нем участие, и нужна ли, с моей точки зрения, новая посылка японских войск в Сибирь? Получив в ответ ничего не значащие пустяки, собеседник мой коснулся вопроса о высылке П. и заявил, между прочим, что факт этот крайне неприятен им, японцам, и что, по его мнению, в этом большое влияние нашего русского посольства, действовавшего через японского министра иностранных дел.

Сегодня вообще день интервью. Заходил с маленьким сыном мой однофамилец профессор Болдырев, тоже интересовался моим мнением по разным вопросам, не исключая и еврейского – полагаю, что для «Русского бюро печати».

Был полковник Д. Он высказал, какое смущение произвел, вероятно, в Париже сибирский провал. Обо мне, по его словам, сложилось там мнение как о самом злостном социалисте, «в последнее время, впрочем, это мнение двоится».

Д. уверяет, что кадровое офицерство до сих пор всецело на стороне Колчака.

«Как много после беседы с вами стало для меня понятным, я уже писал о моих впечатлениях господину Базили, члену нашего посольства в Париже».

Д. очень характерно определил свое отношение к происходящему в России: «Я ясно вижу, что не надо делать, и не улавливаю того, что надо».

Токио. 13 декабря

Погода хмурая. Первый намек на снег.

Послал письмо В.Н. Крупенскому с просьбой сообщить время отправления моей телеграммы. Ответ неожиданно быстрый, через несколько часов – сообщает, что будет запрошен министр иностранных дел: получена ли моя депеша?

Через майора Такахаси, бывшего на юге России, получил весточку о семье.

Очень интересны письма с юга России, вполне рельефно обрисовывающие все, что там происходит. Режим на юге куда правее по сравнению с Сибирью. Все руководство в руках кадетов.

Токио. 14 декабря

В Камакуре у Д. узнал, что будто бы получена телеграмма в ответ на мою депешу с отказом от посещения Сибири. Несколько не вяжется с вчерашним письмом посла. Значения это, конечно, не имеет. Моя цель достигнута самим фактом посылки депеши.

По сведениям нашей военной агентуры, на фронте не более 25 тысяч. Кроме Каппеля, сохранил командование и Войцеховский.

Токио. 15 декабря

В Сибири взят большевиками Барнаул, отрезана Оренбургская армия.

С удовольствием читал книгу Стеда – какая огромная культурная работа проделана Японией за время после реставрации 1868 года. Достаточно указать, что в этой крошечной, по сравнению с нами, стране преподаванием лесного хозяйства занято 62 института.

Любопытно заключение барона Итбузава (бывший президент соединенных торговых палат Японии) о своих земляках:

«Японцы всему охотно подражают, но ничего ценного не могут изобрести». У них «пылкость, которая при благоприятных обстоятельствах доходит до энтузиазма».

«Недостаток выдержки, что легко приводит к упадку бодрости, когда дело не очень ладится».

«Нежелание совместной работы с кем-нибудь».

«Японец не настолько ценит кредит, насколько следовало бы дорожить таким значительным фактором финансовых предприятий».

Вообще все авторы по финансовым и экономическим вопросам, приведенные в книге Стеда, сходятся в весьма нелестной оценке японца как купца. Подобную же оценку слышал я лично из самых разнообразных японских и иностранных источников.

Недаром древние самураи только и занимались политикой и вой ной.

Токио. 16 декабря

Вечером был у Ш., завели граммофон с чудесной пластинкой Марсельезы (сопрано с хором)²⁶⁷.

Сторонники Японии несколько преувеличивают силу ее военного могущества. Если бы Япония захотела везде, то есть в Китае, Корее и у нас на Дальнем Востоке, вести активную политику, ее сил не хватит для всех этих задач. В техническом отношении Япония все же очень отстала, ее вооружение, крепости далеки от последнего слова, сказанного опытом последней мировой войны, и Японии придется до крайности напрячь свои силы, чтобы, не нарушая экономического равновесия в стране, хоть постепенно идти за требованиями жизни.

Одно улучшение крепостей потребует в течение 10 лет ежегодного ассигнования в 20–40 миллионов иен. Между тем ресурсы страны допускают возможность ежегодного отпуска для указанной цели не более 3 миллионов иен.

Вместе с расширением образования для офицеров, японцы предполагают ввести в курс академии не только изучение новых общеобразовательных предметов, но и изучение некоторых социальных наук, видимо, в целях подготовки офицеров на случай возможных социальных движений в стране.

Европейское офицерство, и особенно офицерство старой России, действительно оказалось неспособным разобраться в социальных идеях, внесенных в войска с началом революции, оно быстро утратило привычное руководство и хотя большей частью искусственно, но все же сделалось враждебным солдату.

В этом вопросе тем не менее опасны излишние перегибы – очень легко получить толковых социалистов, но плохих воинов и командиров. Старый самурай был не плохим материалом для войны.

Токио. 17 декабря

Сегодня в Advertiser помещено письмо князя П. Кропоткина Георгу Брандесу, написанное в Дмитровке, Московской губернии. Любопытен взгляд Кропоткина на роль Колчака и Деникина:

«Народ воображает, может быть, что он поддерживает либеральную республиканскую партию в Колчаке и Деникине. В этом кроется ошибка. Какими бы ни были персональные намерения этих обоих военных вождей, большинство из тех, которые окружают их, преследуют другие цели. Они неизбежно привели бы нас к монархической реакции и кровавой бане».

Далее он говорит, чем и как должны помогать нам союзники:

«Во всяком случае, они должны посылать нам не дипломатов и генералов, а хлеб, орудия производства и организаторов, подобных тем, которые в течение этих пяти ужасных лет помогли союзникам поддержать их экономическую организацию и отбросить варварское вторжение германцев…»

Вторая выдержка напоминала мне мой разговор на ту же тему с американским консулом в Омске еще осенью 1918 года.

Настойчиво поговаривают о забастовке трамвайных рабочих в Токио. Для обывателя такого огромного города подобная забастовка – просто бедствие.

О. уверяет, что Семенов роздал концессии на бывшие кабинетские владения в районе Нерчинска и подтверждает прочность уз, связывающих его с японцами.

Японское военное ведомство настойчиво ведет дело изучения нашего дальневосточного театра. По очереди к экспедиционным войскам командируются офицеры Генерального штаба и прочие специалисты.

На деревнях приамурских и забайкальких «большевиков» испытывается новая артиллерия. Проверяется пригодность для местных условий японского обоза. Практически попутно изучается выносливость войск и конского состава.

В широких размерах практикуются съемки, собирается необходимый статистический и географический материал. Захваченные в Хабаровске материалы бывшего военно-топографического отдела, видимо, не возвращены до сих пор и, конечно, в полной мере использованы.

Во всем этом большая компенсация затрат по экспедиции.

Токио. 18 декабря

Д. принес новое произведение «Русского бюро печати». «Единая неделимая Россия» – в действительности до противности хвалебный гимн Колчаку. Теперь, при том положении дел, какое имеется сейчас в Сибири, вся эта стряпня кажется просто омерзительной. Кого хотят обмануть эти продажные перья с Гурляндом во главе?

Любопытно, что в японском переводе вместо «Единая неделимая Россия» написано: «Колчак – верховный правитель». Почему для японцев понадобилось это заглавие и почему издатели допустили подобное искажение – неизвестно. Хотели показать, что «Единая неделимая Россия» и Колчак одно и то же?

В книжке, конечно, достаточно ругани по адресу Директории, не дает она им покою даже после своего «распада», которым авторы деликатно называют насильственный факт переворота. Это, видимо, тоже понятия однозначащие.

Книжка издана на трех языках (русском, японском и английском), стоила больших денег и никому теперь не нужна. Она запоздала даже и как средство пропаганды.

Токио. 19 декабря

Был в английском генеральном консульстве. Срок визы продлили до 31 января 1920 года. Это очень любезно со стороны англичан и очень удобно для меня.

По газетам, ожидается близкое падение Иркутска. В Сибирской армии будто бы осталось не более 10 тысяч человек, вместо бывших 400 тысяч. Как тает армия при отходе, при непрерывном изнурительном нападении партизан. Гражданская война куда ужаснее войны внешней.

При содействии Семенова и Дитерихса делается попытка разработки плана, базирующегося на необходимости сохранения автономии различных областей Сибири и обеспечения прав различных национальностей. Колчак из этой комбинации уже исключается.

В Харбине, по словам Н., члена прибывшей в Токио закупочной комиссии КВЖД[51], все надежды возлагаются на появление «законного хозяина земли Русской», хотя и при помощи иностранцев, причем поддерживающие эту мысль группировки почему-то особенно уповают на Германию.

«В Харбине уже формируется дружина с объявленным открыто названием (монархическая)», – не без лукавства замечает круглолицый Н. – Наши только что вернулись из Харбина, настроены мрачно, денег у дороги нет, но я «спиритически» (?!) надеюсь, что через 1¹/₂ месяца все начнет так же неожиданно налаживаться, как неожиданно появилась революция».

Семенов, как выяснилось, действительно потребовал у Хорвата 50 паровозов, но, когда Хорват решил послать к станции Маньчжурия вместо паровозов броневики, атаман будто бы сразу же сдал.

Как широко распространена в Японии газета! Я даже не могу себе представить, кто остается здесь без ежедневного газетного листка.

Первые газеты в Японии назывались «иомиури», то есть «продаваемые в розницу». Жители Токио (тогда еще Иеддо) из иомиури, между прочим, ознакомились и с знаменитой и очень популярной в Японии историей о бессмертной славе 47 ронинов[52] из Ако, жестоко отмстивших за смерть своего временного владыки его врагам в 1705 году, и затем, не желая подвергаться суду за самовольную расправу, все покончили харакири. Эта история, характеризующая верность принятым на себя обязанностям, а также непоколебимую веру в правоту и суровость закона, действительно чрезвычайно популярна среди японцев. Могилы ронинов на одном из токийских кладбищ; там всегда почитатели их памяти.

Токио. 20 декабря

Ц. сообщил, что один из владивостокских коммерсантов получил телеграмму от своей жены из Лондона: «Вышли 17 тысяч фунтов стерлингов для покупки домов в России». Это расценивается здесь как подтверждение того, что большевики успели уже отказаться от национализации домов. Кто-то выразил сомнение, но его заверили, что «еврейские жены деловых телеграмм зря не посылают».

Выдумывают то, чего очень хотелось бы.

Токио. 21 декабря

В Advertiser помещен бюджет Японии на 1920–1921 годы – цифра весьма почтенная, достигающая по доходам и расходам 1 275 944 023 иены.

Поражают огромные требования для флота в 252 993 034 иены, сюда входит 80 000 000 иен как годовой взнос из особой морской сметы в 751 950 000 иен, рассчитанной на ближайшие годы и предназначенной для создания двух «восьмерок» дредноутов (линейные корабли) и броненосных, наиболее могущественного типа, крейсеров.

На военное ведомство ассигнуется также почтенная сумма – 168 723 181 иена, более чем на 70 миллионов превышающая прошлогоднюю смету.

Поучительно ассигнование и на народное образование в 30 183 165 иена, с увеличением против прошлого года на 8¹/₂ миллионов. Выходит, что страна, имеющая в три раза меньше населения, нежели Россия, располагает почти одинаковым с нами бюджетом на народное образование. Потому здесь все и грамотны.

Огромный расход и на столь необходимые для развития страны пути сообщения – 159 817 647 иен, с превышением против прошлого года на 67 265 104 иены.

В Японии опять свирепствует инфлюэнца, сейчас ее сезон. Обыватель в панике. Очень развита эта болезнь в армии. Так, в гвардии переболело 1137 человек; во всей армии 7160 человек, из которых 214 человек умерло.

Среди рабочих инфлюэнца также очень сильна – на одной из больших фабрик до 500 человек больных этой болезнью.

Французский военный агент интересуется, получен ли ответ на мою телеграмму от 22/XI, о чем его запрашивает генерал Лаверн, представитель Франции на Дальнем Востоке.

Японцы, вернее их военная партия, переносят ставку на Семенова. В Чите и Харбине спешно организует свои силы реакция.

Токио. 22 декабря

Был в Йокогаме у Кука, предложили билет на пароход Somaly. Просил записать. Отъезд 12 января. Встретил только что прибывшую из Владивостока знакомую чету. Положение в городе отчаянное. «Портится настроение и в инструкторской школе – это была самая надежная опора»²⁶⁸. Едут искать счастья на юг, на этом же Somaly. Супруг будто бы приглашен поставить новые усовершенствованные машины в Донецком угольном районе.

«Пока будет уголь, Деникин будет бить большевиков».

Неисправимых оптимистов кадетского толка не скоро образумишь. Я, конечно, не возражал.

Токио. 23 декабря

Газеты внушают серьезную тревогу за юг России, а для меня, в частности, и за семью. Большевики теснят Деникина. По эстонским сведениям, он будто бы передает командование армиями генералу Врангелю.

Черчилль (английский военный министр), в оправдание своих действий в отношении России, заявил, что «этот год Деникин и Колчак сдерживали большевиков, если теперь Южная и Сибирская армии будут уничтожены, большевики проникнут не только в Индию, но и взбудоражат всю Азию, а потому следует признать, что не мы руководили битвами Колчака или Деникина, а они сражались за нас»[53].

Это, по крайней мере, благородно. Ясно, за что лилась русская кровь. И в Сибири, и на юге русские белые армии гибли за сохранность Англии и ее колоний.

Русских газет нет. Очередного рейса «Симбирска» не будет. Единственная связь с Владивостоком (через Цуругу) и та постоянно рвется.

Токио. 26 декабря

По русским газетам, «объединенное казачество» Сибири создает свое министерство, со своим казачьим министром, который будет иметь личный доклад у верховного правителя Колчака. Правительство последнего, которое казаки, видимо, об этом и не спрашивали, любезно выражает одобрение этой идее.

Возобновилась деятельность Государственного экономического совещания²⁶⁹.

Токио. 27 декабря

В Сибири полная безнадежность. Прямое сообщение Иркутска с Дальним Востоком будто бы прервано. На собраниях в Иркутске подчеркивается полный разрыв правительства с социалистами. Собрания разогнаны военной силой.

Всей этой сумятицей в полной мере пользуются Семенов и большевики. По слухам, Семенову помогает Хорват и, конечно, Калмыков. Примолк как-то Розанов.

Япония кипит приготовлениями к Новому году – невесело «на празднике чужом».

На вчерашнем открытии парламента микадо не присутствовал. Очень коротенькую и сухую речь «от трона» произнес премьер Хара. Занятия парламента начнутся 20 января.

Вечером сгорела часть «Империала». Не жаль этих капищ, создадут новое и лучше.

Токио. 29 декабря

Заказал билет до Марселя. Йокогама полна слухов. Иркутск будто бы без боя передан большевикам. «Политический центр» оказался просто передаточной инстанцией. Правительство Колчака рассеялось, и он будто бы передал власть Семенову²⁷⁰.

Токио. 30 декабря

В Advertiser статья какого-то американского генерала Sherrill, где он советует японцам бросить претензии на Маршалловы и Каролинские острова, взять весь русский Дальний Восток. Просто. Наоборот, японский премьер Хара заявил, что ни одного фута русской земли взято не будет. Стоит ли говорить, где больше порядочности: здесь, на островах, или у заокеанских «демократов».

Токио. 1 января 1920 года

И этот Новый год вне Родины. День чудесный – улицы полны народу. Мальчики пускают змеи, девочки увлекаются игрой в ханахота (род волана).

Наступивший год – 57-й год из 60-летнего цикла (Cycle of Cathay), начавшегося в 1864 году, и в зодиакальном зверинце Востока является «обезьяньим» годом.

Обезьяна считается счастливым животным, поэтому и настоящий год должен быть благоприятным для Японии, только браки обезьяньего года почему-то бывают неудачными и кончаются разводом.

Был на молебне в посольской церкви. Протоиерей сказал краткое, дельное слово о терпимости к «инакомыслящим» и о необходимости искоренения невежества в России.

Е. Д. уверял меня, что в данном случае будто бы имелось в виду мое «инакомыслие». Почтенный протоиерей «меняет вехи». Посол предложил по бакалу шампанского, чай и сандвичи.

По словам Крупенского, колчаковскому правительству конец, едва ли им удастся даже выбраться из иркутской ловушки.

Плохие вести и с юга.

Токио. 3 января

От мысли посмотреть еще раз Никко отказался. Встретил генерала Монкевица. Он только что прибыл из Америки, собирается ехать в Сибирь. По сибирским газетам, вел в Германии сильную монархическую пропаганду. М-ц и его спутник, иностранный офицер, интересовались, каково мое мнение о положении в Сибири.

«Как и год тому назад, не изменилось ни на йоту – никакой почвы для того, на что вы все рассчитываете».

Генерал сразу же начал извиняться, что торопится к послу, и просил разрешить зайти поговорить. Я ответил, что всегда буду рад их обоих видеть. Расстались. Ответ мой им не понравился. Они на что-то еще надеются и боятся выслушать правду.

Теперь и здесь среди русских беженцев последняя ставка на немцев. Монкевиц прибыл весьма кстати.

Токио. 4 января

В 3 часа был генерал Монкевиц. Не побывав даже в Сибири, он уже начинает прозревать и, по-видимому, ехать туда не склонен. Полагает, что и на юге России не лучше. Это, впрочем, видно и по газетам. М-ц отрицает и сильно возмущается указаниями газет на общность его работы с А.И. Гучковым в Берлине. Гучкова он определенно бранит. Спутники М-ца оказались сербской миссией, едущей к Колчаку.

Токио. 6 января

Был в Йокогаме. Получил билет на Somaly. Отход парохода помечен «около 15 января», а по газетам даже 20-го.

В нашей военной миссии началась легкая настройка под Семенова, хотя без особого энтузиазма.

Токио. 7 января

Слышал, что Розанов за уступку японцам большой партии хлопка, на котором они заработали до 5 миллионов барыша, получил миллион иен²⁷¹. Заразительный воздух в Приморье и соблазна много.

Был в русском соборе. Много русских. Официальные представители в унынии. Судя по сегодняшним газетам, есть отчего прийти в уныние. Чех Сыровый дал такую отповедь на ультиматум Семенова, что читать тяжело. Колчак неудержимо катился в бездну – назначил Семенова, которого год тому назад публично объявил изменником Родины, Верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами Восточной Сибири, а сам почти в плену, в поезде, где-то к западу от Иркутска или на Иннокентьевской.

Войска, посланные Семеновым к Иркутску, перешли на сторону «эсеровских войск», находящихся под командой капитана Колесникова, бывшего соратника Гайды по Владивостоку²⁷².

Японские газеты сообщают об уходе Деникина и о замене его Романовским, бывшим у него начальником штаба, – видимо, тоже начало конца.

«Русское бюро печати» переходит на иждивение к Семенову. Его славословием займется, видимо, Гурлянд.

Токио. 8 января

В Сибири положение усложняется все больше и больше. Иркутск во власти войск «Политического центра». Правительство Колчака фактически не существует.

Токио. 9 января

Сегодня, по газетам, неудачный дебют семеновских войск. Казачий полк, батальон пехоты с 4 орудиями разбиты иркутскими войсками.

Приезжал епископ Сергий, очень торопился, оказывается, генерал Толмачев примкнул уже к Семенову и орудует по концессиям и даже метит заменить Розанова во Владивостоке²⁷³.

Семенов – синоним наживы. К нему отовсюду потянулись «дельцы» всех сортов – «идейные единомышленники».

Токио. 10 января

Послал прощальные письма генералам Танаке, Уехаре и Фукуде, благодарил за их действительно исключительное внимание и широкое гостеприимство.

Сейчас же приехал подполковник Куваки справиться о точном сроке отъезда и спросить, могу ли я принять генерала Муто, а также попросить пообедать в последний раз. От обеда я отказался – не время и не по настроению.

Куваки сообщил, что на юге дела совершенно плохи – союзные представители ухали уже в Новороссийск, а штаб переходит или в Севастополь или в Екатеринодар. Причины замены Деникина Романовским объяснить не мог.

Говорил о желательности соглашения эсеров и Семенова и что во Владивостоке будто бы на это согласны – весьма сомневаюсь. После неудачного дебюта его войск под Иркутском Семенову, конечно, приходится искать союзников.

Американцы завтра приступают к посадке своих войск, эвакуация займет около месяца.

Беседовал с Монкевицем. Мой план о поездке в Сибирь он называет геройством, но считает бесконечно трудным что-либо сделать. Монкевиц намекнул мне, что здесь получен запрос из Парижа: «разделяется ли здесь (французской военной агентурой) мнение, что наладить дела в Сибири мог бы только генерал Болдырев».

Лестно, но поздновато вспомнили.

М-ц, не зная моих отношений с «Русским бюро печати», познакомил меня с его главой – Митаревским. Около последнего кружок акул типа Щербакова²⁷⁴.

«Начинают ставку на Семенова», – шепнул мне на прощание Монкевиц. Он решил вернуться назад в Париж.

Дома нашел письмо от генерала Хагино. Он только что узнал о моем скором отъезде и всполошился. Как хитрят японцы. Уважаемый Хагино, видите ли, думал, что я где-то разъезжаю по Японии, и потому не показывался целый месяц.

У него тоже какое-то сведение для меня, и просил принять поскорее. Назначил ему телеграммой на завтра 9 часов утра.

Что-то все зашевелились. К добру ли это?

Токио. 11 января

Хагино несколько запоздал. Встретил меня уже на лестнице. Вернулись в мой номер.

Общий вывод разговора – необходимость моей немедленной поездки во Владивосток. «Там вас ждут».

Мое заявление, что я поеду, предварительно договорившись по некоторым вопросам с министрами военных и иностранных дел, несколько охладило Хагино. Он высказал мысль, что едва ли указанные министры могут дать то или иное окончательное мнение, что все можно выяснить на месте через генерала Ооя, японского главнокомандующего во Владивостоке.

Я настаивал на необходимости обмена мнениями с министрами и просил сообщить об этом начальнику Генерального штаба.

Любопытно, что среди беседы Хагино неоднократно высказывал как бы сожаление, что все (конечно, русские «доброжелатели» в первую очередь) считают меня эсером, а кое-кто даже большевиком.

Я ответил, что принадлежу к более крупной партии в России – к русскому народу в его совокупности и рад работать со всеми честными людьми, желающими пользы родине. Пригласил его позавтракать в понедельник.

У меня признаки определенной раздражительности. Это плохо – она всегда дурной советник.

Дома ждала записка от Хагино, просил сегодня же приехать к нему ввиду важного вопроса. Важного ничего не оказалось. Опять подтверждение необходимости скорейшей моей поездки во Владивосток и намек на всестороннюю помощь.

Ко всему этому я отнесся довольно холодно и опять напомнил о моем желании предварительной беседы с генералом Танакой и министром иностранных дел Учидой. Последний визит, с точки зрения Генерального штаба, был особенно нежелательным.

В Сибири – Колчак отрезан. Союзники, и, главным образом, чехи, видимо, покидают его. Жалкий и тяжкий конец.

Токио. 12 января

Резкое изменение в настроении японцев. С утра я хотел повидать Монкевица. Хорошо, что не удалось, – с этой стороны повеяло враждой.

Утром был японский полковник Куваки, заметно не в себе, там что-то произошло. Сообщил, что генерал Муто, ввиду предстоящего моего свидания с Хагино, не будет меня беспокоить своим визитом, что «эсеровские» войска постепенно переходят к большевикам.

«Вы знаете, в Иркутске вышла уже большевистская газета», – добавил Куваки, причем чувствовалось, как будто он разговаривал со скрытым недругом.

Хагино тоже не приходил. Это показалось уже странным. Затем принесли от него письмо, в котором он извинялся, что не может прийти, так как очень простудился, заболел и опасается выйти из дома. Ясно, что болезнь Хагино – болезнь политическая.

Видимо, кто-то быстро и настойчиво менял отношение ко мне японцев и муссировал опасность моего появления во Владивостоке. Несомненно, подвергалась известным комментариям и моя настойчивость необходимости беседы с японскими министрами.

Я неосторожно сказал Монкевицу больше, чем следовало. Он постоянный посетитель Крупенского.

Германофильские проекты Монкевица встретили здесь несомненное сочувствие, и он явился деятельным союзником наших посольства и военной агентуры. Его помощник²⁷⁵ едет в Пекин – значит, есть и деньги. Здесь Монкевиц заводит широкие знакомства.

Тем не менее мне кажется, что все к лучшему. Выяснились и японцы, и наши «патриоты». Пусть попытаются создать маленькое королевство из Дальнего Востока. Недаром в военной агентуре уже начали находить крупные положительные стороны Семенова. Новый барин нашелся, а в холопах никогда не было недостатка. Семенова хвалит и только что вернувшийся К., организатор русско-японского банка.

12 января Somaly, на который я имел билет, уходил из Йокогамы в Марсель – я… не уехал. Все эти дни, бродя по Токио, я думал почти все об одном и том же. Я сознавал, что начинался новый этап в жизни Дальнего Востока… Впервые в международной обстановке почувствовалось ослабление напряжения интервенции. Вместе с уходящими из Сибири чехами она явно ограничивала свое влияние Приморьем и Забайкальем. Но здесь оседала прочно. Каждый неосторожный шаг мог превратить интервенцию в оккупацию. Чтобы окончательно изжить интервенцию, надо было ждать или резкого изменения в международной обстановке, или окончательной победы советской России на гражданском фронте.

Довольно близко ознакомясь с обстановкой на Дальнем Востоке, я считал себя не вправе уклониться от изживания этого нового периода борьбы за целость России и в конце концов покинул мысль о поездке в Западную Европу.

Об этом решении знали немногие. Я послал телеграмму Розанову и председателю Приморской областной земской управы о моем приезде во Владивосток, не запрашивая их мнение на этот вопрос. Просил японский Генеральный штаб никого не присылать на вокзал в день отъезда, кроме агента в штатском, если это необходимо.

Поездка была риском, сулила немало хлопот в будущем, но я предпочитал худшее на Родине лучшему на чужбине.

17 января покинул оказавшую мне столь широкое гостеприимство Японию, а утром 19-го, с естественной тревогой и бушующей в сердце радостью, входил в чудесную бухту Золотой Рог. Родная земля была перед глазами.