Поездка в Пекин. Маршал Жоффр. Отношение народного собрания и Меркуловых к участию большевиков в Генуэзской конференции

Вопрос об отношении к начавшейся на Западе Генуэзской конференции снова помирил было правое большинство народного собрания.

Все вопросы иностранной политики к этому времени стали уже разрабатываться создавшейся наконец комиссией по иностранным делам. В эту комиссию попал и вопрос о Генуэзской конференции, вопрос об отношении к участию в этой конференции большевиков как представителей России.

Ввиду весьма скудной заграничной ориентировки для решения столь крупного вопроса, у представителей правого крыла комиссии по иностранным делам возникла мысль послать особую делегацию к маршалу Франции Жоффру, только что прибывшему с особой миссией на Дальний Восток (Япония, Китай).

Делегация эта должна была попытаться получить некоторую информацию о положении дел в Западной Европе и, в частности, об отношении Антанты к нашим дальневосточным событиям.

Как член этой комиссии, я сообщил имевшиеся у меня сведения, что маршал Жоффр всемерно избегает всяких официальных бесед, особенно на политические темы, и что попытка подобного рода могла бы оказаться недостаточно тактичной и без нужды задеть достоинство наших делегатов, а вместе с тем и достоинство самого народного собрания.

Инициаторы идей о посылке делегации согласились с моим заявлением. Тогда возник вопрос – не мог ли бы я, как имеющий некоторые знакомства среди французского командования, взять на себя эту миссию.

Я собирался в отпуск к семье, живущей в Тяньцзине, и, не обещая особых результатов, согласился, при том, конечно, условии, если буду иметь возможность видеться с Жоффром в Пекине, куда он должен был прибыть в ближайшее время.

Поездка была решена. Для меня она представлялась чрезвычайно интересной. Кроме личного удовольствия повидать семью, для меня было крайне любопытным ознакомиться с современным положением Китая, увидеть древний, загадочный, как и сам великий китайский народ, Пекин, взглянуть, хотя бы мимоходом, на поля великих битв, где 18 лет тому назад я получил первое боевое крещение, раны и первый настоящий военный опыт.

Неожиданно встретившееся затруднение с визой было улажено. Китайский консул во Владивостоке охотно давал визу во внутренний Китай, но без проезда через Харбин, куда центральным правительством Китая не разрешался будто бы въезд русским военным.

Правда, Харбин действительно был переполнен русскими военными различных рангов и положений, но мне любопытно было посмотреть и этот город. Дело, как я уже сказал, уладилось.

В Харбине удалось вкратце побеседовать с Б.В. Остроумовым³⁶⁴, проявлявшим тогда исключительную энергию по восстановлению и упорядочению Китайско-Восточной железной дороги, и, надо отдать ему справедливость, – на всем пути от Пограничной до Харбина и особенно на южном участке до Чанчуня не только образцовый порядок на линии, но и давно забытый комфорт и порядок в поездах.

Остроумов был еще под впечатлением ожесточенной тарифной борьбы с Владивостоком, едва не окончившейся прекращением транзита на этот порт и вообще полным разрывом не только между Уссурийской и Китайско-Восточной железными дорогами, но и между политическими группировками полосы отчуждения КВЖД и Приморья.

Настроение к Меркуловым было резко враждебное. Это настроение всецело разделялось и ближайшим сотрудником Остроумова по управлению дорогой – Н.Л. Гондатти. Очень умный и широко осведомленный в вопросах Дальнего Востока, Н.Л. Гондатти высказал ряд положений, казавшихся недостаточно ясными из находящегося на отлете Владивостока, и помог несколько разобраться в путанице харбинских настроений.

Действительно, в Харбине, больше чем где-либо, чувствуется особый и идейный, и политический разброд. Это сказалось даже в ряде появившихся, большею частью выдуманных, интервью со мной и просто заметок доброжелательных, сдержанных и просто враждебных.

В Харбине больший, чем во Владивостоке, избыток безработной, главным образом, беженской интеллигенции, много праздного, в массе очень нуждающегося военного элемента; застой в делах «fox trot», много сплетен, спекуляция…

По пути на юг, к району уже прочно закрепившегося влияния Японии, весьма много любопытного. Бывшая маленькая деревушка Чанчунь – теперь большой, серый, залитый электричеством и асфальтом город, с огромными магазинами, лавками, различными складами, гостиницами и пр.

Пользуясь остановкой, я долго бродил по городу. С любопытством перешел деревянный мостик через ручей, отделяющий Чаньчунь от Каученцзы. Сюда, за этот ручей, была отброшена Россия исходом кровавой борьбы за обладание Маньчжурией. Каученцзы входил в сферу нашего влияния – там почти никаких перемен.

За Чанчунем уже район бывших полей сражений, места великих битв 1904–1905 годов; здесь тоже много изменений.

Я напрасно искал художественную перспективу стен и храмов древнего Мукдена: взор упирался в огромное мрачное здание японского «Ямато-отеля», от которого по радиусам во все стороны тянулись, залитые асфальтом и электричеством, улицы, и здесь всюду магазины, магазины без конца, конторы, банки и т. д.

Далее на юг к Дайрену беспрерывные ленты поездов, вывозящих по двум колеям неисчислимые зерновые, бобовые и другие запасы богатой Маньчжурии.

Всюду японский язык, японский порядок, всюду «хаки» их войск.

Это, вместе с «автономной» Кореей, твердая Япония на материке.

Восхищаясь высокой культурой полей, без конца тянущихся по сторонам дороги, огромным промышленным ростом и успехами техники, я неоднократно проникался глубокой признательностью к хозяевам страны за то заботливо-бережное отношение к мелькавшим временами памятникам на могилах наших бойцов, павших в великой вражде, омочившей их кровью эти далекие, чуждые, теперь глубоко мирные поля.

Сейчас они одиноки, эти могилы; лишены заботы своей страны. Почивающие в них принесли сюда меч и вражду. Но здесь не мстят мертвым и заботливо хранят их память от забвения и тлена.

В Чанчуне и Мукдене пересадки. Чувствуется разница между японским и русским вагоном, заметна она и в вагоне-ресторане: тощие кусочки хлеба, маргарин вместо масла, во всем учет и экономия.

Особенно убогими против наших вагонов кажутся вагоны правительственной Китайской дороги. В них приходится переходить в Мукдене с магистрали, ведущей к Дайрену, на линию, идущую через Шанхайгуань к Тяньцзину. В узких беленьких купе узкие, обитые скользкой кожей сиденья, с которых катится не только ручной багаж, но и крепко заснувшие ночью пассажиры.

Мои молодые спутники негодовали на недостаток хлеба за завтраком и обедом. Приходилось требовать и платить за каждый лишний кусочек extra (особо). Это значительно увеличивает нормальную и без того не дешевую плату стола.

Великая Китайская стена! Памятник веков и чрезмерных человеческих усилий. За ней внутренний Китай.

Прежде неодолимая преграда – сейчас затраченный напрасно труд.

Ее свободно режет стальная лента. Стена остается позади. Перед глазами другое чудо – пустыня, превращенная в богатые поля. Бесплодные пески связаны насаждениями. Оставшиеся от прошлогодней жатвы стебли тянутся бесконечными, стройно очерченными линиями. Безграничный труд и великая любовь к земле в каждом кусочке поля, отвоеванного у страшной, бесплодной пустыни!

Дальше районы иностранных концессий, серые города, камень, бетон, железо, фабрики, трубы, дым, дым и бесконечные китайцы – неизмеримый резерв человечества.

Здесь одинаково перевозят уголь, камни и китайцев (кули-поденщики). Из экономии места они не сидят, а, стоя вплотную друг к другу, заполняют до отказа открытую платформу и как-то чудом сохраняют равновесие и не падают при быстром движении качающейся платформы.

Мимо них проносятся люксы, экспрессы – это для хозяев их страны.

На станциях гомон, неимоверное оживление и смена всевозможных запахов с преобладанием запаха горелого бобового масла.

Здесь беднее одета милиция и значительно худшие, по сравнению с маньчжурскими, войска.

Бесконечное осложнение с деньгами. Каждая провинция – своя монета, big и small money (полноценная и малоценная монета). Размен, лаж, торговля, своеобразный гортанный говор и суета.

В Тяньцзине поворот, переход на ветку к Пекину. Через несколько часов – сначала предместье, силуэты стен, дворцов и храмов в спустившейся темноте, а затем залитый электричеством вокзал древней столицы Китая…

Я прибыл в Пекин за день до отъезда оттуда маршала Жоффра, но и этот день оказался весь занятый ранее назначенными приемами, банкетами и пр. После переговоров моего секретаря с начальником военной миссии при Жоффре выяснилось, что я могу видеться с маршалом лишь утром в день его отъезда. Эта беседа au passage (мимоходом), конечно, не удовлетворяла меня, и я просил передать, что не считаю возможным беспокоить маршала в этих условиях[103].

Я уже более или менее знал из других источников, что вопрос о взгляде Антанты на Приморье, заявленный Жоффру, был бы вопросом праздным. Престарелый маршал демонстрировал победу Франции, торжество Антанты и, весьма естественно, имел полное основание не только не интересоваться, но даже и не знать толком, что такое Приморье. Состоящая при нем миссия имела исключительно личный характер и, несомненно, главным образом занята была церемониальной частью и вопросами представительства.

Было известно также, что «победитель на Марне», если и проявляет некоторое любопытство, то только в отношении старой русской армии, содействие которой, в обессмертившей Жоффра победе, не могло не сохраниться в его сознании, даже при том своеобразном взгляде на Россию, который сложился у народов-победителей и привел их к блокаде голодающей страны и интервенции.

Мне не хотелось упустить случая повидаться с некоторыми представителями иностранных держав, к которым я имел рекомендательные письма от моих друзей.

Интересовали меня, главным образом, три вопроса: 1) взгляд на временное обособленное существований Приморья и экономическое соглашение с ДВР; 2) вопрос об окончании интервенции на Дальнем Востоке; 3) ближайшие перспективы, намеченные иностранцами в отношении Китайско-Восточной железной дороги, то есть ожидается ли там усиление китайского влияния, или же есть тенденция о замене такового международным управлением?

Из совокупности бесед, имевших исключительно характер обмена личными мнениями, выяснилось, что наиболее заинтересованные в первом вопросе соседи как будто ничего не имели бы против соглашения Приморья и ДВР, но оно представлялось им сомнительным без чьего-либо авторитетного посредничества с третьей стороны при наличии незатихшей еще гражданской борьбы.

Выяснилось также, что надежды правых группировок на поддержку Японии не имеют основания, что эвакуация японских войск, несмотря на кажущуюся до сих пор бесцельной Дайренскую конференцию, вопрос решенный и является не только результатом постановлений международного характера (Вашингтонская конференция), но и переменой в настроении широких масс населения заинтересованных стран в отношении к вопросу о самой интервенции.

В отношении КВЖД можно было прийти к выводу о наличии стремления к захвату этой дороги под еще больший международный контроль, причем в этом пункте как будто дружелюбно встречались даже интересы Америки и Японии. «Дружелюбие» Америки, надо думать, обуславливалось в значительной мере наличием в Чанчуне достаточных вооруженных сил Японии, обеспечивающих проведение тех или иных решений в отношении КВЖД.

Некоторое усиление интереса американцев к полосе отчуждения КВЖД было уяснено мною еще из бесед в Харбине: американское консульство было переименовано в генеральное консульство, американцы получили право на земельную собственность в полосе отчуждения и, видимо, пользуются этим правом в полном размере.

Внешне продолжается китаизация дороги.

Властитель Маньчжурии Чжанзолин по-прежнему в дружбе с великим островным соседом. Новая сила, советская Россия, еще не определилась, но внушает тревогу.

Пекин необозрим. Живой поток людей в китайских кварталах не поддается учету. Его прекращает на время только сон и усталость. Самое интересное в Китае – это мирное сожительство республики в тесном соседстве с юным императором. В запретной части города, среди зеленых холмов и озер, отгороженный рядом стен, стоит недвижный, охраняемый драконами дворец, с его художественно изогнутыми карнизами и с желтоватой, цвета династии, чешуей черепичных крыш. Республиканцы интересуются предстоящей свадьбой императора и новостями о несущей дружбу советской России. Здесь много газет на европейских и китайских языках, где широко публикуются эти новости.

Здесь, как в Японии, улица продает, покупает, меняет… Всюду рынки, магазины, лавки, лавчонки, разносчики и пр. Также по всем направлениям бегут рикши, впрочем более стройные и легкие в своем беге. Та же художественная простота и легкость костюма. Всюду готовят кушанье, едят, всюду неприятный, какой-то трупный запах со стороны недвижных, загрязненных каналов.

Это в китайских кварталах. Совсем иной мир в чопорных европейских legations (посольства). Здесь чудесные дворцы среди роскошных парков, отделенных каменными стенами со стороны улицы. Всюду стража, пустота и уныние.

Сюда попадает только китайский дипломатический чиновник и рикша. Это тоже запретная часть в столице республиканского Китая.

Иностранные посольства примыкают к массивной городской стене. По ней разъедутся свободно две добрых тройки. Она высока – отличный вид на город и на безбрежный загородный простор. Лишь на небольших участках горизонта взор упирается в синеющие массивы гор.

Я невольно повернулся в сторону далекой загадочной России. Туда, к ней, через Калган к Урге и далее к холодному Байкалу, уже тянется, постепенно прорезая пески пустыни, стальная лента железной дороги.

С другой стороны к стене примыкает американское посольство. Огромная мачта беспроволочного телеграфа гордо тянется вверх. Она под сенью stars and stripes (звездно-полосатого флага) и символизирует финансовую и техническую мощь великой заокеанской республики.

В стороне гордый британский флаг, трехцветный флаг Франции. Нет флагов побежденных в великой мировой войне Германии, Австрии и др.

У стены германского посольства – памятник кровавым дням боксерского движения 1901 года, на месте убитого немецкого посланника Кеттелера. Здесь раздраженные толпы народа ожесточенно штурмовали представителей чужеземного порабощения.

Сейчас много говорят здесь о большевиках. Советское политическое представительство помещается отдельно от посольского квартала. Оно начинает привлекать внимание китайского населения.

Русское посольство, лучшее в иностранном квартале, уступает, пожалуй, только английскому. Оно под охраной всего дипломатического корпуса. Часть зданий заняты оставшимися здесь чиновниками бывшего царского посольства. Они чувствуют себя неплохо и выжидают…

В особняке австрийского посланника живет сейчас «маститый пленник» – генерал Хорват. У него свой маленький двор из бывших сотрудников по Харбину и Владивостоку. Ему китайцы хорошо платят по должности их советника, но лишили права свободного выезда из Пекина.

Хорват по-прежнему в старой царской форме – живой призрак минувшего.

В Пекине пишет мемуары один из лучших знатоков Востока и виднейший дипломат старой России, бывший посланник в Китае Коростовец.

Мне удалось лишь бегло ознакомиться с Пекином, мельком взглянуть на его окрестности. Я не видел и ничтожной доли его художественных памятников, скользнул – и то внешне – по его жизни и быту, и тем не менее у меня сложилось какое-то особенное, ранее нигде не испытанное ощущение.

Мне казалось, что этот древний многомиллионный колосс, во всей его огромной совокупности, со всеми художественными храмами, дворцами, парками, живой меняющейся толпой, тем не менее охвачен какой-то одной глубокой, только ему понятной думой и, недвижный, среди суеты и шума современности, смотрит в бесконечную даль веков.

Здесь прошлое как будто заслоняет настоящее.

Это ощущение города, оно повторяется и в отдельном китайце. Среди чудесно обработанного поля, в его бомбоньерке – огороде, если он не занят работой или разговором, он стоит почти сливаясь своей синей одеждой с цветом служащего ему фоном далекого неба, стоит в той же недвижной созерцательной задумчивости.

Сейчас Китай «просвещают». Его одели в европейский военный мундир, у него новейшие пушки и пулеметы, но прежняя, скованная пассивностью, ненависть к чужеземцам.

В 1901 году он бешено рванулся, движимый расовым озлоблением и религиозным порывом. Потребовалось немало усилий, чтобы вернуть его к покорности. Сейчас в нем бродят признаки классовой вражды.

В Китае более 400 миллионов населения – это, конечно, далеко от той цифры, которая являлась бы результатом мало-мальски налаженной статистики.

По возвращении во Владивосток я поделился всеми полученными сведениями с членами посылавшей меня комиссии и был, между прочим, крайне удивлен шумихой, поднятой печатью вокруг моей поездки. Были пущены слухи, подхваченные газетами, о моем посещении Дайрена и переговорах с находившейся там миссией ДВР и советской России. Муссировалось значение моей встречи с бывшим неофицальным представителем Москвы в Приморье за время земского правительства В.Д. Виленским, оказавшимся моим случайным спутником от Харбина до Пекина. Высказанная мною мысль экономического соглашения с ДВР по-прежнему была встречена враждебно. Поездка, таким образом, существенных результатов не дала.

В заседании народного собрания 4 апреля, после горячих прений, большинством в 45 голосов было постановлено «довести до сведения конференции в Генуе:

1) что советское правительство не может быть представителем России и русского народа, ибо это правительство есть правительство одной политической партии, возникшее не путем свободного волеизъявления народа русского, а путем захвата и поддерживающее свое существование при помощи террора и насилия;

2) что договоры, обязательства и соглашания, заключенные большевистским правительством от имени России, не могут быть обязательными для русского народа и будущего законного Всероссийского правительства, избранного всем русским народом через свободное выражение им своей воли, и

3) что восстановление экономических сил России и, следовательно, сохранение мирового экономического равновесия невозможны при существовании правительства Советов, отсутствии в России демократического правопорядка, при котором представляется единственная возможность культурного общения стран и народов на основах международной солидарности и справедливости».

Демократический союз воздержался от голосования, «не желая подталкивать торгующиеся в Генуе стороны на большие требования к России». Не участвовали в голосовании горячо возражавший против протеста кадет Кроль и фракция левых крестьян.

К слову сказать, к этому времени Англия успела уже заключить (еще в прошлом году) торговое соглашение с советской Россией, которая, в свою очередь, кроме враждебного Антанте, только что подписанного, русско-германского договора заключила и ряд договоров с вновь образовавшимися государствами, как то: с Финляндией, Эстонией и Латвией, Польшей и пр.

С. Меркулов не удовлетворился постановлением народного собрания и отправил на имя итальянского премьер-министра синьора Факта свой протест – против участия в конференции в Генуе Ленина и Троцкого, как протест председателя Временного Приамурского правительства – «единственной русской национальной власти, существующей с 26 мая 1921 г. на всей необъятной территории России, созданной волею населения и руководящейся в своей деятельности теми же принципами права, свободы и справедливости, под действием коих живут все культурные государства Европы, Америки и Азии».

Весьма резкий по содержанию протест заканчивался словами:

«Временное Приамурское правительство заявляет, что никаких соглашений представителей государств, собравшихся на конференцию в Геную, с… большевиками русский народ не признает и не будет признавать».

Как реагировал итальянский премьер на это заявление Меркулова – осталось тайной. Жест, во всяком случае, энергичный!