«Я пытался с ними говорить» Беседа с журналистом Владленом Кривошеевым

Владлен Михайлович Кривошеев (р.1930) – журналист и экономист. Окончил Московский педагогический институт. С 1961-го – сотрудник газеты «Известия»; в 1965 – 1968 годах – собственный корреспондент «Известий» в Чехословакии. В сентябре 1968-го, после отказа писать статьи, идеологически обосновывающие вторжение, был отозван в СССР и вскоре уволен из газеты. Работал в отделе туризма ВЦСПС. В начале 1990-х некоторое время работал в Праге, в Институте прогностики Академии наук Чешской Республики. В настоящее время – на пенсии; занимает должность советника ректора Российского нового университета в Москве.

– Вы приехали в Прагу корреспондентом «Известий» в середине 1960-х годов. Какое впечатление произвела на вас тогдашняя атмосфера в Чехословакии?

– Я сразу влюбился в Прагу и в Чехословакию в целом. Замечательная страна, все такое красивое и чистое. Это был разительный контраст с унылой советской действительностью. А еще мне моментально бросились в глаза глупые идеологические лозунги, висевшие повсюду: «Советский карандаш – наш образец!», «Советский ресторан – наш образец!» Это меня насмешило. Сравнивать замечательные чешские рестораны с их культурой общественного питания с советскими – это казалось какой-то дурацкой шуткой. Когда в середине 1960-х годов к нам в гости приехала моя теща и впервые зашла в чешский магазин, она чуть не расплакалась. «Здесь столько товаров! Как так может быть?» – спрашивала она сквозь слезы.

Вскоре у меня завязалось множество контактов с коллегами-журналистами. Мое знакомство с ними сопровождалось и смешными моментами. Я пришел представиться в одну редакцию, а они меня спрашивают, давно ли я работаю в «Известиях». По-чешски я не говорил и поэтому ответил по-русски, что я, можно считать, питомец «Известий», а вы сами прекрасно знаете, что «питомец» по-чешски значит «болван». Раздался гомерический хохот, и чехи стали созывать всех: «Идите посмотреть на болвана из “Известий”. Сам признался». Мы все над этим посмеялись.

Владлен Кривошеев. Москва, 2009 год

(Фото Либора Унгерманна)

– Как вы воспринимали настроения так называемой Пражской весны?

Вскоре мне посчастливилось познакомиться с самим Дубчеком: через две или три недели после моего приезда в Прагу. Это случилось в зале какого-то ресторана, когда Дубчек приезжал на заседание чехословацкого парламента[85]. Там нас кто-то и познакомил. Усадив меня рядом с собой, он начал критиковать тогдашнего генерального секретаря Компартии Чехословакии Антонина Новотного[86]. Я ему говорю: «Поймите, я советский журналист, мне, наверное, такое и слушать не следует!» А он на это: «Сиди и слушай». Мне нравились его открытость и одновременно способность серьезно относиться к критике. Он все время повторял: «Без оппозиции ты пропал. Без критики невозможно руководить».

Дубчек и другие функционеры в ЧССР по сравнению с советскими были очень демократичны. Когда они ездили по стране проводить разные встречи и останавливались где-нибудь перекусить, то часто сажали за свой стол и шофера. В тогдашнем Советском Союзе такое и представить было нельзя. Чувствовалось, что у вас все-таки существовали демократические традиции. Свободная печать, публичные дискуссии, попытки ввести рыночные отношения в экономике.

– Корреспонденты советских средств массовой информации в Чехословакии зачастую были обязаны информировать спецслужбы о происходящем в стране. Некоторые из них просто были агентами советской разведки. Каково было в этом плане ваше положение?

– Я был советским человеком своего времени, но моя совесть чиста. Давление со стороны советского посольства на нас, журналистов, конечно, было огромным – они требовали, чтобы мы докладывали им о содержании бесед, о настроениях людей, в политическом руководстве. Я говорил им: обо всем, что мне известно, я пишу прямо в газету, а большего от меня не требуется.

Александр Дубчек на первомайской демонстрации. Прага, 1968 год

(Фото агентства ЧТК)

Я поддерживал связь с советским посольством в Праге – иначе было нельзя, – но никаких донесений не писал, заявляю твердо. За это они, конечно, держали на меня зло. Но мне было важно, чтобы мне доверяли те люди, с которыми я встречался, – Дубчек и другие чехословацкие друзья.

Я интенсивно учил чешский язык, и еще с 1950-х годов у меня были чешские друзья, которые мне помогали. Конечно, мне приходило в голову, что некоторые из них, возможно, считают меня шпионом. Тем не менее все те, кто хотел, проверили меня и убедились, что я не доносчик, и поэтому мы доверяли друг другу. К тому же у Москвы существовало множество других каналов для получения информации. Журналисты были не единственными, кто бывал в Чехословакии. Хотя я не отрицаю, что и среди журналистов были агенты – иногда даже в нашем корпункте.

– Когда лично вы впервые почувствовали, что отношения начинают портиться и что Москва готова вмешаться?

Владлен Кривошеев с семьей. Прага, 1967 год

(Из личного архива В.М. Кривошеева)

– Я помню, что первые признаки нервозности появились у сотрудников советского посольства во время первомайских праздников 1966 года, когда чешская молодежь сожгла на Петршине[87] советский флаг. Перелом наступил после январского съезда Компартии Чехословакии[88] и прихода к власти Дубчека. Тогдашнее советское посольство поддерживало Антонина Новотного. После отмены цензуры буквально воцарилась паника. Начали искать «доказательства», что контрреволюция существует, что она активна, агрессивна и опасна. Им нужны были факты, но фактов не было. И поэтому их фальсифицировали.

Мне, к примеру, в мае или в июне 1968 года в пражский корпункт прислали «на подмогу» журналиста. Хотя я и не понимал, зачем, собственно, приехал новый коллега, но все же не стал это выяснять. Лучше было не задавать лишних вопросов. Тогда моему корпункту выделили вторую машину – новую «Волгу», и на ней начал ездить мой новый коллега. Однажды я прочитал в чехословацкой газете, что в Западной Чехии где-то под мостом якобы нашли тайный арсенал контрреволюционеров. Была напечатана и фотография. Но стоило лишь на нее посмотреть – и сразу становилось просто смешно: старые пистолеты и еще что-то, завернутое в тряпицу. Это выглядело довольно странно и глупо.

Кто-то из чехословацких коллег позвонил мне и спросил: «Слушай, а ты не был в Западной Чехии?» – «Нет». – «Но там видели твою машину!» – «Как это? Она же здесь стоит», – ответил я. «Но у тебя же две машины, вот вторая там и была». До меня тут же дошло: в этом наверняка замешан мой коллега. Я позвонил в Москву и моментально выгнал его из корпункта.

– Как звали этого человека?

– Я знаю его имя, но не буду называть. У него есть дети, и я не хочу, чтобы их это как-то затронуло. Но это свидетельствует об одном – ситуация в Чехословакии обострялась, и Москва была заинтересована найти что угодно, лишь бы это производило впечатление контрреволюции.

– Чувствовало ли это, по-вашему, чехословацкое руководство?

– Думаю, что да. За пару дней до ввода войск в ЧССР прилетел румынский лидер Николае Чаушеску. Меня пригласили на торжественный прием в Пражский град. После приема Дубчек остановил меня, и мы проговорили почти сорок минут. «Владлен, почему Москва мне не доверяет?» – спрашивал он снова и снова. Он выглядел уставшим, и было ясно – он подозревает, что войска будут введены, только не знает, когда это случится. Он пытался выяснить у меня, что говорят в неофициальных кругах, но я ничего не знал.

– Вам не казалось, что чехословацкое руководство вело себя по отношению к Москве слишком наивно?

– Казалось, не казалось… у меня не было ни права, ни возможности как-то поучать их или давать советы, хотя я довольно часто с ними встречался. Но меня постоянно преследовало чувство, что не стоило бы так усердствовать с антисоветской критикой. Речь тут скорее о тактике – некоторые реформы в Венгрии или в ГДР были намного глубже, чем в Чехословакии, но у них не было столь мощного антисоветского заряда. Я говорил с сотрудниками газеты «Литерарни новины», с Сергеем Махониным[89] и с другими людьми. Я говорил им: «Не дразните быка красной тряпкой». Но они не слушали. С мая-июня 1968 года стало ясно, что войска вот-вот будут введены, ждали только, когда это произойдет и в какой форме.

– Что вы делали в ночь с 20 на 21 августа?

– В тот вечер я и еще пара человек сидели у нас в корпункте. Позже я еще пошел дописывать статью о «Шкоде», мне нужно было отправить ее рано утром. Вдруг в полночь мне звонит друг и говорит: «Слушай!» Каждые сорок секунд пролетал самолет. Все стало ясно. Потом я включил радио, и взволнованный голос объявил о вторжении… Я пытался дозвониться коллегам в Польшу и в Венгрию, но мне отвечал лишь мужской голос, сообщавший, что связи с окружающим миром нет.

Я не спал всю ночь, все время пытался узнать что-то по радио. Тщетно. И вдруг где-то в семь часов утра приехали первые советские танки и остановились на рельсах под окнами нашего корпункта, на углу Оплеталовой и Болзановой улиц.

Потом в корпункте зазвонил телефон. Звонили из Москвы и требовали, чтобы я написал репортаж о том, как Прага с цветами и хлебом-солью встречает советские войска. У репортажа уже было рабочее название: «Второе освобождение Праги». Я сказал, что это неправда и что такой чепухи я писать не буду. Мне начали угрожать: «Ты должен это написать, это твой долг» и т. п. Я ответил какой-то грубостью и бросил трубку. Неделю я ничего не писал. Из «Известий», прямиком из Москвы, прибыли три человека, они и писали репортажи.

– Вы говорили в Праге с советскими солдатами?

– Говорил. По большей части это были молодые, напуганные и усталые парни, которые не понимали, что происходит. То, что им сказали, и то, что они увидели в Праге, совершенно противоречило друг другу. Многие думали, что они в Германии и приехали бороться с контрреволюцией. Я пытался с ними разговаривать, но по большей части это было бессмысленно.

– Часть из них утверждает, что в ЧССР они лично изымали оружие у контрреволюционеров…

Владлен Кривошеев в пражском корпункте «Известий». 1967 год

(Из личного архива В.М. Кривошеева)

– Я в это не верю. Может, и изымали, но только они не знали, что это оружие принадлежало Народной милиции.

– Как разрешился ваш спор с московской редакцией?

– Просто. Через месяц после ввода войск я получил из Москвы распоряжение вернуться домой. Главный редактор[90] сказал мне: «Я хотел бы, чтобы ты стал заместителем главного редактора по сотрудничеству с социалистическими странами. Но сейчас тебе нужно уйти в отпуск, как можно более длительный. Многие тебя не любят, вот ты и возьми неиспользованный отпуск с прошлого года и исчезни на некоторое время». Я взял отпуск на три месяца. Когда я вернулся, главред повторил мне, по сути, то же самое: «Возьми еще отпуск за свой счет». Еще три месяца спустя я уже сам настаивал на том, чтобы вернуться в редакцию. Но было понятно, что для меня у них места нет. Поработав какое-то время в отделе писем, я окончательно очутился на улице. Я долго не мог найти работу. В конце концов я устроился в туристический отдел при Центральном совете профсоюзов СССР, где проработал пятнадцать лет.