Глава 25 После битвы Ла-Глез, Бельгия 1 февраля 1945

Глава 25

После битвы

Ла-Глез, Бельгия

1 февраля 1945

В бельгийский Ла-Глез Уокер Хэнкок прибыл пронизывающе холодным февральским утром. До Арденнской операции он провел здесь восхитительный день, любуясь никому не известной статуей Мадонны, а вечер – в компании очаровательной хозяйки. Все время, пока наступали немецкие войска, он с тревогой следил за картой: как враг двигался на запад, поглотил Ахен, пересек «линию Зигфрида» и, наконец, вступил в Бельгию, где наступление замедлилось, еще чуть-чуть проползло вперед и намертво встало в долине реки Амблев. Именно в этой мертвой точке, прямо под флажком на карте, находился город Ла-Глез. Всякий раз глядя на этот флажок, Хэнкок вспоминал ту девушку и ту невероятную Мадонну, которые всего несколько недель назад казались так далеки от войны. «Война не щадит никого», – думал он, гадая, выжили они или нет.

Теперь, когда наступление в Арденнах было позади и союзникам удалось отбросить немцев, Уокеру Хэнкоку не терпелось увидеть, что стало с той мирной деревенькой. Первым хранителем, объехавшим долину после Арденнской операции, был Билл Лесли. Он сообщил, что Ла-Глез практически уничтожен, но Хэнкока все равно поразило плачевное состояние города. Все дома были разрушены, все магазины сожжены и покинуты, на улицах валялось сломанное оборудование и пустые гильзы от пуль. Собор подвергся обстрелу тяжелой артиллерии, и от него остался практически голый остов. Казалось, что он шатается на своем холме и каждую секунду может упасть. Но дверь, как ни странно, была закрыта, и Хэнкок вошел через зияющую в стене дыру. Крышу собора сорвало, а сломанные балки тяжело качались на яростном ветру под шапками льда и снега. Скамьи были перевернуты и нагромождены для баррикад, стулья раскиданы. Сначала немцы использовали собор как крепость, затем как полевой госпиталь, и Хэнкок не без оснований подозревал, что под снегом лежат замороженные тела: возможно, и немецких, и американских солдат. «Ничего и никого не щадит эта война», – снова подумал он.

Но кое-что война пощадила – Мадонну. Дева Мария все так же стояла там, где он видел ее пару месяцев назад, в центре нефа, одну руку прижав к сердцу, а другую подняв для благословения. Казалось, что она не замечает происходящего кругом, что она – в другом мире. Посреди всей этой разрухи она еще больше, чем обычно, воплощала чудо и надежду, и красота ее сияла даже над опустошением и отчаянием.

Но в городе еще теплилась жизнь. Спускаясь по покрытой льдом главной улице, Хэнкок заметил нескольких несчастных, изможденных и напуганных обстрелами людей, вылезавших из руин, в которые превратились их дома. Кюре собора снова не было на месте, но свои услуги предложил ему человек по имени месье Жорж, во всем, вплоть до окровавленного платка на голове, являвший собой хрестоматийный портрет выжившего на войне.

– Я пришел за Мадонной, – пояснил Хэнкок, сидя за столом напротив месье Жоржа и его жены в их скромной кухне. Он достал письмо от епископа Льежа, которому подчинялся этот приход:

– Епископ предлагает спрятать ее до конца войны в крипте Льежской семинарии. Погода неподходящая, я знаю, но времени терять нельзя. У меня есть грузовик и хороший водитель. Мы можем забрать ее уже сегодня.

По лицам месье Жоржа и его жены пробежала тень.

– Мадонна не покинет Ла-Глез – ни сегодня, ни когда-либо еще.

Оказалось, месье Жорж не согласен даже на то, чтобы статуя покидала собор.

Но что насчет снега, морозов, ветра, крыши, которая вот-вот обвалится? Хэнкок спорил, как мог, но мужчина оставался непреклонен.

– Я созову общее собрание, – сказал наконец месье Жорж, и на этом разговор был окончен. Спустя час в его доме собралось около десяти не слишком дружелюбно настроенных людей – Хэнкок подозревал, что это были все выжившие жители города. Он – без особого успеха – попытался отстоять перед ними свое предложение.

– В моем доме отличный погреб, – наконец сказал месье Жорж. – Кюре прятался здесь с нами во время битвы. Нас разве что задевали залетавшие в маленькое окошко пули, но эта опасность теперь позади. Предлагаю перенести Мадонну в погреб.

Предложение не привело Хэнкока в восторг, но казалось единственным возможным компромиссом. Этот дом хотя бы не грозил обвалиться в любую минуту. Но тут кто-то сказал:

– Ее не получится перенести. Она намертво припаяна к пьедесталу. Кому как не мне знать – я сам это делал.

– Ну, – ответил Хэнкок, – если вы так умело соединили их, то вам хватит умения и на то, чтобы их разъединить.

Каменщик покачал головой:

– На земле нет силы, способной разрушить эту связь. Я тут ничего не смогу сделать.

– А можно ли оторвать пьедестал от земли?

Каменщик ненадолго задумался.

– Можно попробовать.

Но тут послышался еще один голос:

– Вы никуда ее не перенесете!

Хэнкок повернулся на звук и увидел, как со своего места поднимается невысокий человек с квадратной челюстью.

– Послушай, будь благоразумен… – попытался возразить месье Жорж, но безуспешно.

– Она пережила войну, – сказал он. – Она – все, что у нас осталось. Она воплощает наше единство. Она – милость Божья, наше спасение. И этот чужак, этот… американец смеет приказывать нам, что делать? Статуя должна оставаться на своем месте, в соборе. Даже если от самого собора почти ничего не осталось.

– Я согласен с нотариусом, – сказал каменщик.

Хэнкок оглядел комнату, изможденные лица людей, повязки на ранах. Мадонна для них – не произведение искусства, вдруг понял он. Она была символом их жизни, их сообщества, их душой. И они не понимали, зачем прятать ее в подвале сейчас, когда они нуждались в ней больше, чем когда-либо. Она уже победила. Они не хотели думать, что после всех выпавших на их долю испытаний опасность может вернуться.

Но Хэнкок-то знал, что опасность никуда не делась, во всяком случае для статуи, которой угрожали дырявая крыша и практически разрушенные стены.

– Давайте отправимся в собор, – предложил он. – Может, там мы найдем решение.

Крошечная процессия плелась по пустому городу, пробираясь через сугробы снега, ледяные глыбы, брошенные артиллерийские орудия и мусор. У кого-то из жителей был ключ, так что они отперли дверь собора, несмотря на то что в нескольких метрах от них в стене зияла огромная дыра. Снег валил крупными хлопьями, оседая на Мадонне. Отряд окружил ее, и казалось, что их согревает тепло Девы. Хэнкок посмотрел ей в лицо – на нем отражались грусть, спокойствие и, возможно, удивление.

Хранитель снова заговорил о том, как важно ее спасти, но тут не выдержала крыша. Наверху внезапно что-то хрустнуло, и на пол с грохотом обвалился огромный кусок дерева. Вокруг поднялись облака снега и пыли, с крыши пошел ледяной дождь. Когда все успокоилось и люди снова смогли видеть друг друга, нотариус вернулся на свое место белый как снег. Он стоял почти прямо под обвалившейся балкой. Еще бы чуть-чуть…

– Так вот, – продолжал Хэнкок, но его прервала новая глыба льда, обвалившаяся с крыши и упавшая в сантиметрах от ноги нотариуса.

– Я считаю, что надо перенести статую в подвал дома месье Жоржа, – сказал нотариус.

Каменщик оказался прав, статуя никак не отсоединялась от основы. Так что к пьедесталу приладили две обвалившиеся балки крыши, и несколько человек принялись раскачивать Мадонну, чтобы оторвать ее от пола. Даже несмотря на то что пьедестал был немногим больше метра высотой, понадобилось восемь человек, чтобы вынести ее из собора и донести по скользкому склону до центра города. Согнувшись под весом статуи, они внимательно следили за дорогой, пробираясь сквозь снег и лед. На Хэнкоке была каска и военная форма, остальные были в традиционных шляпах и беретах. Возглавляла шествие молодая женщина в плаще с капюшоном. А над ними на голову возвышалась Мадонна, спокойная и печальная. Это была самая странная процессия в истории Ла-Глеза.

Когда Мадонну укрыли в погребе, один из местных жителей пригласил Хэнкока и его водителя на ужин. Хэнкок с радостью согласился, и каково же было его удивление, когда он снова обнаружил себя в гостях у месье Жанина, фермера и хозяина постоялого двора, чья дочь заботилась о нем и угощала его в прошлый приезд в город. Хэнкоку вполне хватило бы горячей воды, чтобы развести свой растворимый кофе, и собственного военного пайка, но семейство месье Жанина угостило его отменным ужином. И это несмотря на то что вся задняя часть дома была уничтожена и по гостиной гулял холодный ветер. Через одну из трещин в стене ему была видна огромная куча ручных гранат, панцерфаустов (немецких ручных гранатометов) и прочих боеприпасов, которые семейство подобрало на улице, другая щерилась сплошной темнотой. Все казалось каким-то неправильным, нереальным. И все же кругом находились те же самые люди, и пусть они выглядели постаревшими и уставшими, но они были живы, целы и накрывали перед ним настоящий праздничный стол. Ибо самым чудесным и неожиданным видением посреди всей этой разрухи были свежеприготовленные овощи и мясо.

Они поговорили о провале немецкого наступления, о мужестве американских солдат, о том, что могло ждать их впереди. Хэнкок ел за десятерых. Он переводил взгляд с лица на лицо, с трещин в стене и горы боеприпасов на две маленькие комнаты дома и чудесную тарелку еды, стоявшую перед ним. И тут он понял.

– В прошлый раз я был в другом доме, – сказал он.

Месье Жанин отложил вилку и сложил руки.

– Посреди ночи, – сказал он, – я проснулся, и прямо с кровати сквозь дыру в стену мне открылось небо. Я стал вспоминать, кто я и что здесь делаю, и пожалел себя: «Тяжелая доля выдалась мне на склоне лет после жизни, проведенной в непрестанном труде. Даже четырех крепких стен нет вокруг меня и моей семьи». Но затем я вспомнил, что нахожусь не в своем доме, что мой друг, которому этот дом принадлежит, мертв, что от дома, который я построил сам, не осталось ни одной стены. И мне стало нестерпимо грустно. А затем открылась правда. Мы выжили в этой войне. Все это время нам хватало еды. Мы все здоровы и способны работать. Он кивнул своей семье, затем сидящим напротив него двум американским солдатам.

– Нам, – сказал он, – повезло.

Сражение было позади. И Хэнкок верил, что война уже не вернется в Ла-Глез. Но там, на востоке, в Германии, мельницы войны мололи по-прежнему.