Глава 41 Последний день рождения Берлин, Германия 20 апреля 1945

Глава 41

Последний день рождения

Берлин, Германия

20 апреля 1945

20 апреля, в пятьдесят шестой – и последний – день рождения фюрера, нацистская элита ненадолго собралась в рейхсканцелярии на наспех организованное торжество, чтобы сказать диктатору последнее «прощай». Почти все мечтали о том, чтобы оказаться подальше от Берлина. Может, для фюрера это и был праздничный день, но поводов для веселья не было. В тот самый день западные союзники взяли Нюрнберг, город, где состоялся первый съезд НСДАП, и над стадионом, где нацисты еще недавно устраивали грандиозные партийные митинги, взвился американский флаг. Дом великого немецкого художника XV века Альбрехта Дюрера был разрушен почти до основания, его верхние этажи, где хранилось одно из любимых приобретений Гитлера, алтарь Вита Ствоша, украденный в Польше в начале войны, были снесены. К счастью, алтарь успели спрятать под землей.

Мир наверняка обрадовался бы чудесному спасению алтаря, но людям, собравшимся в тот день в бункере фюрера, было глубоко на него наплевать. Кольцо вокруг них неотвратимо сжималось. Над их невеселым праздником реяла тень обречености. Как они кутили в прошлые годы! Какими подарками задаривали своего вождя: чаще всего украденными произведениями искусства, которым он всегда был рад. А теперь по Берлину палила Красная Армия, и даже здесь, глубоко под землей, было слышно, как рвутся советские снаряды. Гости, приехавшие из других городов, мечтали поскорее выбраться из Берлина. Те, кто постоянно оставался с Гитлером в бункере, думали об одном: как бы оттянуть конец. Настроение менялось каждый день. Нацистов швыряло из безумной надежды в полное отчаяние. Слухи об успехах опровергались правдивыми сообщениями об участившемся дезертирстве и постоянных поражениях. Гитлер почти не показывался на глаза. Главной темой обсуждения было самоубийство: травиться или стреляться? Главным занятием – пьянство.

Явление Адольфа Гитлера, опоздавшего на собственный праздник, не сильно взбодрило его приспешников. Фюрер как-то вдруг превратился в бледного и поседевшего старика. Он подволакивал левую ногу, левая рука безвольно свисала. Он горбился, голова утопала в плечах. Он все еще третировал своих подчиненных, в особенности генералов, но прежний огонь сменился ледяным гневом. Гитлер был уверен, что его предали. Повсюду ему мерещилась чужая слабость. Но сейчас ему не хватало сил даже на то, чтобы продемонстрировать окружающим свое презрение. Врачам пришлось накачать его лекарствами, иначе он не смог бы выйти к самым преданным своим последователям, к тем, кто оставался с ним на сцене вплоть до финального акта. Его глаза, когда-то сверкавшие яростной мощью и сводившие нацию с ума, теперь были пусты.

Пожав Гитлеру руку и отговорившись тем, что спешит к подчиненным, Герман Геринг покинул бункер, зная, что никогда сюда не вернется. Альберт Шпеер писал: «Я понимал, что присутствую при историческом моменте: распаде рейха». На следующий день, 21 апреля, Геринг приехал в Берхтесгаден – курорт в самом сердце альпийского редута. Здесь его поджидал искусствовед Вальтер Андреас Хофер. В начале апреля геринговская коллекция искусства покинула замок Вальденштайн и 16 апреля после бесконечных задержек на ненадежных немецких железных дорогах оказалась в Берхтесгадене. Несколько дней спустя восемь вагонов, груженных произведениями искусства, отправились на северо-восток, в Унтерштайн. 21 апреля в Берхтесгадене оставалось только два-три вагона с мебелью, документами и библиотекой. Хофер жил в одном из них.

Геринг понимал, что дело плохо. Фюрер явно болен, и всякому здравомыслящему человеку ясно, что бункер скоро станет его могилой. Война была проиграна, все достигнутое за последние годы растеряно, нацистское движение раскололось. Рейхсмаршал, находясь в безопасности в немецких Альпах, верил, что только он, собрав воедино последние осколки рейха, способен добиться справедливого мира. В конце концов это ему суждено стать преемником Гитлера.

23 апреля Геринг отправил Гитлеру радиограмму. Берлин был окружен, надежды не оставалось, так что рейхсмаршал был готов взять дело в свои руки и возглавить НСДАП. Если до десяти часов вечера он не получит ответа, то сочтет, что фюрер снял с себя полномочия, и примет командование. Гитлер ответил только 25 апреля 1945 года. Он был вне себя от гнева и отдал приказ СС арестовать второе лицо в государстве. Третий рейх распадался.

* * *

Тем временем в Альтаусзее реставратор Карл Зибер провел рукой по своей лучшей работе. Вот тут соединяются панели, вспоминал он, ощупывая пальцами дерево, а здесь полопалась краска. До войны Зибер был скромным, но уважаемым берлинским реставратором, человеком тихим, терпеливым и до такой степени влюбленным в свою работу, что одни считали его последним в Германии честным ремесленником, а другие – полным простофилей. Он вступил в НСДАП по совету еврейского друга, и сразу же дело у него пошло в гору. С завоеванных территорий в Берлин стекались произведения искусства, и многие из них нуждались в реставрации. Нацисты, как он вскоре убедился, были не столько ценителями искусства, сколько жадными барахольщиками, и часто обращались со своими приобретениями не лучшим образом. За последние четыре года через руки Зибера прошло больше произведений искусства, чем в условиях мирного времени он мог бы увидеть за всю жизнь. Но он и помыслить не мог, что ему придется восстанавливать одно из чудес западного мира – Гентский алтарь. Да еще в таких условиях – в глубине горы, в далеком австрийском соляном руднике.

Зибер перевернул доску, чтобы взглянуть в лицо святого Иоанна. Какая человечность в этих старых глазах, какая грусть и благолепие! С каким мастерством художник выписал детали: каждый волосок прорисован мазком тончайшей кисточки. Казалось, можно потрогать складки одеяния, пергамент Евангелия. Трещина в дереве, которая появилась во время перевозки алтаря, теперь исчезла – Зибер долгие месяцы работал над тем, чтобы она стала незаметна даже самому тренированному глазу.

Как жаль, что реставратор должен оставить алтарь в этом опасном зале. Но деревянная панель была намного выше Зибера и весила слишком много – ему не поднять ее в одиночку. Нужна была помощь, чтобы перенести алтарь еще глубже, куда он вместе с другими со вчерашнего дня перетаскивал лучшие работы. Он повернулся к «Астроному», картине, которую Ян Вермеер закончил в 1668 году и которая, как и Гентский алтарь, являла собой пример удивительного мастерства художника и его внимания к мельчайшим деталям.

Но на этом сходство заканчивалось. Гентский алтарь с момента создания был почитаем и признан главным произведением голландского Ренессанса. Вермеер же был провинциальным художником из Делфта и умер в нищете и безвестности. Его заново открыли только в конце XIX столетия, через две сотни лет после смерти. С тех пор Вермеер считался одним из лучших представителей золотого века голландского искусства, великим мастером светотени, непревзойденным хроникером домашнего быта. Его «Девушка с жемчужной сережкой» была прозвана «Голландской Моной Лизой», но и «Астроном» производил сильное впечатление и хранил в себе множество загадок. На полотне изображен ученый в своем кабинете, перед ним лежит книга наблюдений, а он пристально изучает земной глобус. Какой мастер, будь то ученый или художник-реставратор, не испытывал подобного чувства: весь мир как будто пропадает – и ты остаешься один на один с предметом своей страсти. Кто не влюблялся в будущие открытия, не чувствовал жажды познаний?

Но в то же время откуда нам знать, о чем думает астроном, глядя на глобус и осторожно, даже робко дотрагиваясь до него? Измеряет ли нужное расстояние или замер в благоговении перед открывшейся ему истиной? Зритель видит человека, полностью погруженного в свои мысли, – картина одновременно универсальная и уникальная, удивительная и человечная.

Нет, не так. Не бывает погруженных в себя астрономов, одиноких мастеров, которых ничто не способно растревожить. Реставратор знал это лучше, чем кто-либо иной. Запри человека в сотне километров от цивилизации, дай ему любимую работу и необходимые материалы, но он по-прежнему будет подвержен всем веяниям этого мира.

В последний раз взглянув на ученого, который теперь казался ему почти напуганным своими открытиями, Карл Зибер взял в руки любимую картину Гитлера. Напоследок оглянулся по сторонам и исчез в темном туннеле. Он шел в самую глубь горы, в Шоркмайерверк, одну из немногих подземных шахт, которая, как он верил и надеялся, переживет даже самый разрушительный взрыв.