Глава 23 Шампанское Париж, Франция Канун рождества 1944

Глава 23

Шампанское

Париж, Франция

Канун рождества 1944

А в это время в Париже Роза Валлан с трудом пробиралась через сугробы снега. Несколько дней назад, когда немцы обрушились на союзников в Арденнском лесу (в том числе на Роберта Поузи), она послала Джеймсу Роримеру бутылку шампанского. Роза боялась, что была слишком груба с ним в «поезде искусств», и не хотела, чтобы он понял ее превратно. Он не скрывал, что хочет получить от нее информацию, и ей это нравилось. Она была довольна днями, которые они провели вместе, осматривая нацистские склады. Оба они были музейными профессионалами, их объединяла любовь к искусству. Валлан восхищали и личные качества Роримера: трудолюбие, упорство, настойчивость, сообразительность, позволявшая схватывать все на лету. И еще ей нравилось, что он относился к ней с уважением, ценил все, чего ей удалось достичь. Она хотела, чтобы он знал, насколько для нее важно, что они стали друзьями и соратниками. Отсюда – шампанское. В ответ он пригласил ее на бокал вина. В тот вечер, пробираясь сквозь снег, она не могла не думать, что стоит на пороге принятия важного решения. Оставалось только понять какого.

Это был долгий путь. Роза Валлан происходила из скромной семьи, у которой не было ни денег, ни коллекций искусства. Ее детство прошло в маленьком городке, затем она училась живописи в Лионе, а оттуда отправилась в Париж и вела там жизнь нищенствующего художника – звучит романтично, пока на собственной шкуре не поймешь, как трудно существовать без гроша в кармане. Реальность заставила ее получить степень в Национальной высшей школе изящных искусств и дипломы искусствоведа в школах Лувра и Сорбонны. Валлан намеревалась преуспеть в художественной столице Европы. Первой возможностью показать себя стал Жё-де-Пом, куда она поступила волонтером, чтобы быть ближе к искусству. Это было обычной практикой: люди искусства со страстью относились к своему предмету и часто работали в музеях, особенно таких как Лувр, бесплатно. По большей части добровольцы происходили из богатых аристократических семей и не нуждались в жалкой музейной зарплате. Роза Валлан, не имевшая ни денег, ни связей, была исключением. Она зарабатывала на жизнь, давая частные уроки, а в свободное время резала по дереву, рисовала и училась. Она так и не дождалась повышения в музее. Французы с большой щепетильностью относились к титулу куратора: его можно было получить только официально. И Валлан после десяти лет, проведенных в Париже, знала, как тяжело добиться такой чести. Но она все равно не собиралась сдаваться.

А потом грянула война.

В 1939 году Роза помогала директору Национальных музеев Жаку Жожару подготовить эвакуацию французских предметов искусства, принадлежавших государству. В 1940-м она вместе с остальными жителями Парижа бежала от немецкого наступления и застряла в ужасной пробке под городом. Над головой стоял рев истребителей люфтваффе, в полях мычали несчастные коровы, которых некому было подоить. Но как только битва закончилась, Роза вернулась на свою неоплачиваемую должность в музей.

А затем в октябре 1940 года ее жизнь изменилась. Через четыре месяца после нацистской оккупации Жожар лично попросил ее остаться в музее: следить за нацистами и докладывать ему об их действиях. Та еще просьба – требовать от волонтера остаться, чтобы ввязаться в опасную слежку за нацистами. Но Валлан тут же ухватилась за предоставленную ей возможность. Она и так не собиралась бросать работу, хотя среди французов – сотрудников музея уже мало кто ходил на службу каждый день. К тому же Жожар превратил ее труд в высокую миссию. Он подарил ей возможность действовать не только в собственных интересах, но и в интересах Франции.

Вскоре Жожар вызвал Валлан во второй раз и дал ей особое задание. Он и «хороший нацист» граф Вольф-Меттерних путем долгих переговоров сумели организовать переезд награбленных предметов искусства из немецкого посольства в три зала в Лувре. Теперь в этих залах уже не оставалось места. К Жожару явились полковник фон Бер и Герман Буньес, вороватый ученый-искусствовед из Службы охраны культурных ценностей, требуя дополнительных помещений. В те первые дни царила полнейшая неразбериха. Город только что пал, и каждая нацистская организация тащила, что могла. Жожар подумал, что будет мудро объединить все награбленное в одном месте. Так что он направил нацистскую верхушку в Жё-де-Пом и позволил устроить там склад ценностей. Но с одним условием: чтобы французам было позволено создавать списки всего, что туда попадает. Он хотел, чтобы за эти списки отвечала Роза Валлан.

«Иногда, – думала Роза, бредя под декабрьским снегом, – судьба просто настигает тебя».

Она не справилась с заданием. Почти с самого начала было понятно, что все идет не так, как задумано. В первое утро нацистской власти, 1 ноября, она пришла на работу, думая, что ее ждет бумажная волокита. Но к ней в музей явилась чуть ли не армия нацистов. Они все продумали заранее – это было очевидно. Грузовик за грузовиком прибывали произведения искусства, солдаты в форме под командованием полковника фон Бера разгружали их и заносили внутрь. После обычной музейной тишины Валлан оглушил грохот солдатских сапог и лай немецких приказов. Но еще больше ошеломляла очередь солдат с ящиками, выстроившихся перед входной дверью, и очередь набитых до отказа грузовиков, ожидавших на улице.

На следующее утро солдаты вернулись. Они вскрывали ящики ломами и передавали картины из рук в руки, складывали их в залах музея стопками по пять-шесть штук. Действовали как в лихорадке. Картины роняли на землю, холсты рвались – неизбежное зло в такой спешке. Но офицеры кричали только: «Schneller, schneller! Быстрее, быстрее!» Потом картины начали валить одну на другую. Роза Валлан бродила по музею, словно в тумане. Перед ее глазами были великие произведения искусства, многие без рам, поврежденные в спешке, истоптанные немецкими сапогами. Но офицеры все так же орали: «Schneller, schneller!» К концу того дня в музей было доставлено и разгружено больше 400 ящиков. На многих из них стояли имена владельцев: Ротшильд, Вильденштейн, Давид-Вайль.

На следующий день Валлан вместе с несколькими помощниками поставила в коридоре стол. Мимо проносили картины, а французы так быстро, как могли, записывали название и художника. Вермеер. Рембрандт. Тенирс. Ренуар. Буше. Среди картин было много известных, она моментально их узнавала, но не успевала записывать названия. Роза была глубоко погружена в свою работу, когда за ее плечом возник человек в форме и принялся изучать список. Это был Герман Буньес, вор из Службы охраны культурных ценностей, который вместе с фон Бером придумал план конфискации музея. Суровый и жестокий Буньес, несмотря на молодость, уже сутулился – вероятно, под грузом собственной мерзости. Когда-то он был ученым, но потом предал все, во что верил, ради иллюзии нацисткой власти. В последующие несколько лет бок о бок с Лозе и другими служащими Оперативного штаба он будет красть, плести интриги, применять насилие и угрозы. Но в первый день в Жё-де-Пом он просто посмотрел на список, который она писала, – тот самый список, на который он и фон Бер согласились в разговоре с Жожаром несколько дней назад, – и захлопнул ее тетрадь.

– Довольно, – скомандовал он, и на этом работа Розы Валлан была окончена.

Но они так ее и не вышвырнули. Полковник фон Бер с великодушием победителя позволил ей остаться в роли хранителя постоянной коллекции музея, состоявшей из современного искусства вроде «Матери художника» Уистлера, которое нацисты все равно презирали. «Судьба не приходит сразу, – думала Валлан, переходя тихие улицы замерзшего Парижа несколько лет спустя, – она складывается из тысячи, казалось бы, незначительных мгновений, выстраивающихся в единое целое благодаря интуиции и усердной работе, как магнит устремляет в одном направлении металлические опилки».

Она недолго ждала явления своей судьбы – это случилось спустя всего три дня после того, как Жожар дал ей задание. В первый день музей был пуст. Во второй день все углы и закоулки забили произведениями искусства. В третий день здесь устроили показательную закрытую выставку. По стенам со вкусом развесили картины и гобелены, между которыми расставили скульптуры. В каждом зале были диваны для созерцания, перед ними расстелены дорогие ковры. По углам стыло в ведерках со льдом шампанское. Охрана стояла навытяжку, на коричневой форме выделялись красные повязки и черные свастики. Полковник фон Бер, Герман Буньес и остальные тоже были в форме, некоторые даже в касках – как будто они в армии и отправляются на битву. Все эти нацисты в высоких начищенных сапогах одновременно впечатляли и пугали. Роза Валлан понимала, что они ждали своего «короля».

Этим человеком был не Гитлер. И не Альфред Розенберг. Грабеж в Жё-де-Пом, может, и был организован от имени Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга – но не более того. Розенберг был твердолобым нацистом, и его единственной целью было доказать дегенеративность евреев. Его не интересовало искусство. Он не видел возможностей, сокрытых в предоставленном ему Гитлером карт-бланше: праве перевозить в Германию все, что могло оказать содействие в исследовании еврейской неполноценности. Валлан вспомнила один из редких визитов Розенберга в музей. К тому времени, в конце 1942 года, он, должно быть, уже осознал, что упустил власть. Он шаркал по музею в сопровождении лишь нескольких помощников. К его приходу залы украсили разве что горшками с хризантемами. Пахло как на похоронах.

Как это не походило на визиты настоящего хозяина, вовремя ухватившегося за возможность, предоставленную Оперативному штабу! С какой невероятной заботой устраивались для него персональные выставки, где все было тщательно подобрано под его вкус. Бутылки шампанского не просто открывали прямо к его приходу – их «саблировали»: сабля медленно скользит по горлышку бутылки, а затем отрубает его, оставляя пробку нетронутой. Подхалимы из Оперативного штаба превозносили его художественное чутье и военные победы, а потом следовали за ним по пятам, жадно ловя каждое его слово и смеясь над его дурацкими шутками. А хозяин купался во всем этом внимании – Герман Геринг, рейхсмаршал нацистской армии и правая рука Гитлера, был человеком тщеславным и жадным.

Роза Валлан никогда не забудет его эксцентричных выходок. Для него специально шили форму, чаще всего с золотой вышивкой и шелковой шнуровкой, и на каждой было больше эполет, кисточек и медалей, чем на предыдущей. В кармане он носил изумруды и позвякивал ими, как другие позвякивают мелочью. Он пил только лучшее шампанское. Явившись обыскивать ювелирную коллекцию Ротшильдов в марте 1941 года, он взял два лучших экземпляра и просто засунул их в карман, словно стянул лакричные конфеты в бакалейной лавке. Если он крал ценности размером побольше, то просто прицеплял еще один вагон к своему личному поезду и уволакивал их, как Цезарь тащил военные трофеи за своей императорской колесницей. Когда он ехал в Берлин, то в вагоне возлежал на постели в необъятных размеров красном шелковом кимоно с тяжелой золотой отделкой. Каждое утро он нежился в ванне из красного мрамора, выполненной на заказ, шире стандартных, – чтобы вместить его тушу. Он ненавидел поездную качку, потому что от нее в ванной расплескивалась вода. Поэтому когда рейхсмаршал Геринг принимал ванну, его поезд останавливался. А вслед за ним останавливались все поезда кругом. И только после того, как рейхсмаршал заканчивал купание, составы с боеприпасами, провизией и солдатами могли продолжить свой путь.

Но все это будет позже. А пока в Жё-де-Пом посреди всего великолепия, устроенного в его честь, тучный рейхсмаршал ковылял по музею в длинном коричневом пальто, изношенной шляпе, натянутой почти на глаза, но в щегольском костюме, подчеркнутом ярким шарфом. Увидев его в тот день впервые, Валлан подумала: толстый, любящий показать себя, но вместе с тем наделенный до странности посредственным вкусом человек.

Уже потом она поняла, что именно происходило в тот день в музее. Геринг был не только рейхсмаршалом, но еще и главой люфтваффе, германских ВВС. Он клятвенно обещал Гитлеру, что люфтваффе одержат победу над Великобританией. Когда он прибыл в Жё-де-Пом 3 ноября 1940 года, люфтваффе вело битву за Британию уже четыре месяца и три – бомбило Лондон. Немцы проиграли. Это был первый проигрыш люфтваффе, и Геринг был за него в ответе.

В то же время и личная битва Геринга за сокровища Западной Европы шла без особого успеха. Для ненасытного рейхсмаршала это было, пожалуй, еще более досадно, чем проигранное сражение над Ла-Маншем. После нацистского блицкрига художественный рынок Голландии и Франции словно прорвало. Как стервятники, слетелись коллаборационисты, оппортунисты и нечистые на руку перекупщики, которые безо всяких угрызений совести крали, закладывали, меняли произведения искусства, чтобы получить визы на выезд из Европы. Сотни немцев с набитыми кошельками пытались извлечь выгоду из царящих в оккупированных странах беспорядков. Безжалостный Геринг обладал огромной властью, но он был еще и тщеславен, поэтому многие его дурачили. Он тратил значительную часть времени и энергии на переговоры с перекупщиками и не получал даже половины желаемого. Он прибыл в Париж, чтобы утешиться новыми приобретениями.

В холодный зимний день 3 ноября 1940 года в Жё-де-Пом его подчиненные показали ему не просто вожделенные произведения искусства, а целый новый мир. Это была гениальная затея. Герингу продемонстрировали крупицу богатств Франции и намекнули, как просто было бы получить остальное. Зачем нужен торг, переговоры и конкуренция с другими нацистами, когда у Розенберга есть лазейка, чтобы просто красть? Задним числом Роза Валлан поняла, что выставка была спектаклем для одного зрителя. Постановкой, которую устроили полковник фон Бер, Герман Буньес и личный художественный куратор Геринга Уолтер Андреас Хофер. Они знали, чего хочет рейхсмаршал, и знали, что могут ему это дать. Все, что им оставалось, – показать ему, что теперь все возможно. Металлические опилки их судеб сложились в заданный узор. Они сказали ему: мы – твои люди, твоя организация и вот что мы можем тебе дать. Только прикажи.

Когда двумя днями позже, 5 ноября 1940 года, Геринг вернулся в музей, это был другой человек. Валлан могла разглядеть в его глазах триумф и волчий блеск удовольствия. Он, громко бахвалясь, обсуждал произведения искусства со своими экспертами, защищал достоинства любимых картин, снимал полотна со стен, чтобы получше их разглядеть. За прошедшие два дня он все понял. И даже подготовил приказ. С этого момента по распоряжению рейхсмаршала, одобренному фюрером, у Гитлера было право первого выбора ценностей, конфискованных Оперативным штабом. У Геринга – второе. Розенберг был третьим. Розенберг, конечно, протестовал, но Гитлер встал на сторону Геринга. Розенберга вообще не очень-то жаловала нацистская верхушка. «Весь мир, – думала Валлан, – ненавидит этого человека». А право первого выбора Гитлера, конечно, устраивало. Рейхсмаршал в своем стремлении к власти не забывал о фюрере и тем снискал себе расположение хозяина. И заодно получил власть над наследием Франции.

С той поры все пошло по накатанной колее. Операция штаба Розенберга в Париже от начала и до конца была личной грабительской акцией Геринга. Двадцать один раз он приходил в Жё-де-Пом, где его неизменно приветствовали личные прислужники: полковник фон Бер, Герман Буньес, позже к ним присоединился торговец искусством Бруно Лозе, представитель Геринга в Оперативном штабе Розенберга. Их всех тянуло к Герингу, потому что в нацистском мире рейхсмаршал мог наделять властью. Настоящей властью – когда ты можешь сказочно разбогатеть, волен распоряжаться чужими жизнями и менять мир. И нацисты из музея все это заглотили. Они воображали, что служат при королевском дворе. Жадный Лозе пытался заработать на всем. Охочий до титулов фон Бер пробрался в самые изысканные круги общества оккупированного Парижа. Мечтавший о власти Буньес получил высокую должность.

Когда Вольф-Меттерних обнаружил, что Буньес мешает Службе охраны культурных ценностей, он его уволил. Геринг назначил Буньеса офицером в люфтваффе и сделал его директором Художественного музея СС в Париже. До этого Буньес был мелким ученым и незначительным функционером, теперь же он возглавил важное учреждение культуры. Такова была власть рейхсмаршала. И «счастливчики» из музея, в особенности Буньес и Лозе, преклонялись перед этой властью.

Улицы Парижа пронизывал ледяной ветер. Несмотря на толстое пальто, Роза Валлан замерзла и на время спряталась от ветра в дверной нише. Она была уже совсем рядом с квартирой Джеймса Роримера, в квартале или двух, и действительно чувствовала, что приближается к важному решению. Она закурила сигарету. Валлан вела жизнь аскета в маленькой квартирке почти без мебели и не могла позволить себе такую роскошь, как друзья. Все это – часть самозащиты. У нее нет привязанностей, которыми нацисты могли бы воспользоваться. Нет близких людей, которым она поверяла бы секреты, личные и рабочие. Внезапно Роза поняла, что, возможно, самый близкий друг – это ее начальник, Жак Жожар. Она преклонялась перед ним и всю жизнь будет ему благодарна.

Но, может, Жожар толкает ее к Роримеру? Над этим вопросом она билась уже неделю. Американский хранитель памятников, несомненно, пользуется доверием и уважением Жожара. Несколько раз Жожар буквально заставлял их работать вместе, и благодаря этому утерянные парижские ценности обнаруживались быстрее, а между Розой и Джеймсом начала зарождаться дружба.

Но может ли она довериться Роримеру? Она прожила четыре года, собирая информацию. Четыре года лишений. В первые месяцы она испытывала только страх. Но постепенно Валлан привыкла к своей роли. В июле 1941 года французский куратор музея заболел, и Жожар назначил ее – после долгих лет волонтерства! – старшим сотрудником и определил ей зарплату. К тому времени Роза уже управляла обслуживающим персоналом нацистов – задание, которое делало ее невидимой и позволяло передвигаться по музею. Она также регулярно передавала информацию Жожару, зачастую через его верную секретаршу Жаклин Бушо-Сапик. Иногда ее отчеты были написаны на бланках Лувра, иногда – на первом попавшемся клочке бумаге. В качестве старшего сотрудника Жё-де-Пом Валлан имела право беспрепятственного прохода в Лувр. Она знала, что ее невзрачные наряды позволяют ей миновать охрану без личного обыска.

В последующие годы страха стало меньше, и она научилась рисковать. Было слишком сложно запоминать приказы об отправке, номера вагонов и адреса, так что она начала их записывать. Затем Роза стала относить их на ночь домой, чтобы переписать, на следующее утро всегда аккуратно возвращая в папки до прихода нацистов. Она подслушивала упаковщиков, секретарш и нацистских офицеров и запоминала разговоры наизусть, а нацисты и не подозревали, что она понимает немецкую речь. Во всем, что казалось документации, немцы были дотошны до крайности: они все фотографировали и обо всем докладывали. Она крала негативы и по ночам проявляла их, так что у нее были снимки, которые делали и Хофер, и фон Бер, и Лозе, и Геринг. Валлан изучила даже журнал вахтенного и знала обо всех, кто входил и выходил в закрытые для публики залы. И у нее были списки: произведений искусства, вагонов, адресов назначения.

Но ей это дорого обошлось. Годы бессонных ночей. Недели панического страха, притупившегося до вялого осознания, что ей, возможно, не пережить оккупации. Может ли она действительно поделиться всем, что узнала и собрала, с американским офицером?

Она смотрела на неприметную дверь через дорогу, на укутанную женщину, с трудом пробиравшуюся сквозь снег. Вместо ответа на нее нахлынул восторг от возможности после всех этих лет принять собственное решение – решение гражданки свободной Франции. Она вспомнила первые проблески надежды, когда 19 августа 1944 года раздались выстрелы отрядов Сопротивления. О таком не забудешь. Работники метро устроили забастовку, затем полиция, наконец – почта. Общее восстание ожидалось со дня на день, но когда послышались первые выстрелы… Небо над Парижем вздрогнуло, словно крышка над кипящей кастрюлей. Город отозвался криками восторга и радости. Валлан была в Лувре, с другими кураторами. Они хотели поднять над музеем французский флаг. Жожар сказал «нет». Их долг был охранять искусство. Они не могли рисковать, бросая вызов немцам.

В тот день Роза вышла из Лувра и отправилась в Жё-де-Пом, полная решимости защищать искусство до конца. На внешнем углу музея стояла немецкая наблюдательная вышка. Немецкие пулеметные установки на ступенях еще не остыли от стрельбы. Всю ночь в сад Тюильри стягивались немецкие войска, чтобы подготовиться к обороне. Недалеко от музея партизаны рубили деревья, выворачивали булыжники из мостовой и строили баррикады. Из окон верхнего этажа ей были видны «ситроены», раскрашенные в цвета свободной Франции. Но ничего не случилось, и в последующие дни Париж продолжал бурлить.

Напряжение прорвалось ночью 24 августа. Небо разрывали взрывы, на ноги поднялась полиция. Вдоль Сены свистели артиллерийские снаряды. В темноте отсвечивали красным разогретые дула немецких пулеметов. На следующий день немецкие солдаты укрылись за статуями во дворе Жё-де-Пом, обложенными мешками с песком. Валлан видела, как их обстреливали. Напуганный юный солдатик отстал от своего отряда, и его убили прямо на ступеньках музея. Остальные сдались. Всего через два часа танки генерала Леклерка выстроились на улице Риволи. Его солдаты складывали оружие и каски пленных немцев в музее, а ликующие парижане приветствовали солдат с террасы внизу.

А затем – пулеметный огонь, крики и толпа, в смятении вышибая окна и двери, ринувшаяся в здание музея. Музейного работника, которому хватило глупости забраться на крышу, чтобы наблюдать прибытие войск Леклерка, поймали и обвинили в том, что он немецкий шпион. Ей пришлось просить пощадить бедолагу у нескольких офицеров, прежде чем один из них наконец вмешался. Когда она не пустила толпу в подвал, где хранилась основная коллекция музея, ее обвинили в укрывательстве немцев. «Коллаборационистка! Коллаборационистка!» Французский солдат приставил оружие к ее спине. Спускаясь по лестнице в подвал, она вспоминала, как утром того же дня нашла молодого немецкого солдата, спрятавшегося в одной из караульных будок. А что, если там окажется еще один? Неужели, думала она, после всего, что ей пришлось вынести, жизнь кончится вот так? «Мой долг, – подумала Роза, – служить только искусству». Так она думала и сейчас.

Валлан вспомнила историю с «поездом искусств», едва не окончившуюся катастрофой: два месяца бесценные сокровища были брошены на боковой ветке железной дороги из-за бюрократической неразберихи. Она переживала, что некоторые члены художественной элиты могут счесть ее эгоисткой. Наверное, они считают, что она придерживает информацию, которой владеет, чтобы придать себе веса. Кое-кто поговаривал, что она все выдумала, что на деле ей просто нечем делиться. В конце концов, она была обычным сотрудником музея, даже не куратором.

В чем-то, возможно, они были правы. Валлан вышла из себя, когда 25 октября газета «Фигаро» напечатала статью о «поезде искусств», отдав все лавры за его обнаружение Французским железным дорогам. Она написала Жожару, напоминая, что статья «лишает Национальные музеи причитающихся им заслуг». Но настоящие ее чувства раскрылись в предыдущем абзаце. «Лично я, – писала она, – смогу счесть себя счастливой, когда факты разъяснятся и предстанут в своем истинном свете, потому что без информации, которую мне удалось предоставить, было бы невозможно выследить этот груз украденных картин в бесконечном количестве поездов, уходящих в Германию».

Валлан докурила сигарету и устремила взгляд на заснеженную парижскую улицу. Да, она хотела признания. Возможно, судьба поместила ее в нужное время и место, но она сумела воспользоваться дарованным ей шансом. Остальные убежали, попрятались, а некоторые даже перешли на сторону нацистов. Она рисковала жизнью за свою страну и свои убеждения. Но не для личной славы. Она защищала искусство.

А лучше всего для искусства сейчас было бы забыть про бюрократов и внутренние дрязги французского правительства и отправиться к Джеймсу Роримеру. Ни для чего другого просто не оставалось времени. Американские войска, несомненно, будут первыми, кто доберется до нацистских хранилищ в Германии и Австрии. Роримеру она может доверять. И Жожар ему доверял. Она не сомневалась, что Жожар хотел, чтобы она поделилась сведениями с Роримером, даже если не говорил об этом прямо.

Она продолжила путь. И через несколько минут уже была в квартире американца. Комнату освещали свечи – в Париже до сих пор по ночам часто отключали электричество. В камине потрескивал огонь, было тепло. Роример взял у нее пальто и предложил сесть. Морозная военная улица и этот дом были словно из разных миров, но что-то связывало их друг с другом. Иногда детали крупной военной операции решаются в уютной комнате за бокалом шампанского.

Намного позже Роример напишет, что эта рождественская встреча стала решающей. Возможно, для него так и было, потому что именно тогда Роза Валлан впервые дала ему понять, каким огромным объемом информации владеет. В ее руках было все необходимое для того, чтобы найти украденные во Франции ценности. А для Валлан события этого вечера стали подтверждением того, что Джеймс Роример – именно тот человек, который ей нужен. Он умел доверять и уважал ее, обладал проницательностью, умом и хваткой. Она с грустью поняла, что он, возможно, так и не сознает, на какие жертвы ей пришлось пойти. Но что уж тут печалиться? Она видела, что их объединяет нечто более важное: чувство собственного предназначения. Как и Валлан, Роример верил, что его судьба зависит от ее информации.

– Пожалуйста, расскажите мне все, – произнес Роример. – Поделитесь со мной.

Она уже знала, что согласится. Конечно, она отдавала свои доклады и сделанные наспех записи Жаку Жожару, ведь это входило в ее служебные обязанности. Но она слишком подозрительно относилась к бюрократии, зная, что достаточно одного беспечного или несообразительного чиновника в любом звене цепочки, чтобы поток информации прекратился. Именно это и случилось. Много месяцев спустя, уже после окончания войны, фотографии, которые Валлан передавала штабу Эйзенхауэра, были найдены в ящике стола какого-то мелкого чиновника, куда их сунули вместе с другими «ненужными» бумагами.

К счастью, у нее оставалась еще одна копия документов – для Роримера. Но в декабре 1944 года Валлан эти бумаги ему не отдала. У нее было одно условие. Она не хотела, чтобы Роример сообщал информацию кому-то другому. Она ничего не знала о достойных и талантливых хранителях, которые уже были на фронте: Стауте, Хэнкоке, Поузи, Бальфуре. Но даже если бы знала… Валлан не хотела, чтобы Роример делился информацией с кем-то еще, она хотела, чтобы он воспользовался ею сам. А значит, ему надо было отправляться на фронт.

Она намекала на это уже несколько недель и теперь заговорила снова:

– Вы здесь только зря растрачиваете себя, Джеймс. Такие люди, как вы, нужны в Германии, а не в Париже.

– Ваша информация, – сказал он.

Она знала, что он все равно отправится на фронт. Это лишь дело времени, но время было роскошью, которую они не могли себе позволить. У нее на руках имелся лишь один козырь: ее информация. Валлан задумалась. Если сейчас она промолчит, у нее останется возможность давить на него. Безопаснее подождать и передать сведения, когда он уже будет в Германии. Или же, подумала она, ей просто нравились внимание и уважение, которое она получала благодаря своим тайнам?

– Роза, – сказал он, взяв ее за руку.

Она отвернулась.

– Je suis d?sol?e, James, – прошептала она. – Je ne peux pas.

Мне жаль. Я не могу.

Берлин, март 1945 г.За несколько недель до самоубийства Адольф Гитлер посещал Музей фюрера. Копия его родного города Линца была так же далека от действительности, как германская армия – от победы. (Фото из архива Ullstein Bild. Фото Вальтера Френца.)

Берхтесгаден, Германия.Им казалось, что войну еще можно выиграть. Гитлер, гауляйтер Август Айгрубер (слева) и профессор архитектуры Герман Гислер изучают планы реконструкции Линца. Фото сделано в доме Гитлера в Берхтесгадене, известном как «Бергхоф». (Фото из архива Вальтера Френца, Берлин.)

Телеграмма Western Union, адресованная главам крупных музеев и сообщающая о срочном созыве совещания в музее Метрополитен, Нью-Йорк. Дата заседания – 20 декабря 1941 года. После атаки на Перл-Харбор прошло меньше трех недель. (Фото из архива Национальной галереи искусства.)

Монтекассино, Италия, 27 мая 1944 г.Хранитель памятников подполковник Эрнест Деуолд (в центре) поднимается к развалинам бенедиктинского монастыря Монтекассино, разрушенного союзнической авиацией в феврале 1944-го. (Фото Национального управления архивов и документации, Колледж-Парк, штат Мэриленд.)

Сен-Ло, Франция, июль 1944 г.Накрытое американским флагом тело командира 116-го пехотного полка 3-го батальона майора Томаса Хоуи (сверху в центре) покоится среди руин собора Нотр-Дам-де-Сен-Ло, Франция. Хоуи погиб 17 июля в окрестностях города, попав под минометный обстрел. На следующий день в город была отправлена спецгруппа с заданием вынести тело павшего товарища. Подобные картины разрушений можно было часто наблюдать в городах и селах Нормандии после высадки союзнических войск. ( AP Images.Фото Гарри Харриса.)

Париж, осень 1944 г.Жак Жожар (справа, в глубине), директор Французских государственных музеев, и В. Верье (слева), генеральный инспектор Французской организации по защите памятников и представитель Лувра, разглядывают знаменитый гобелен из Байё перед выставкой в Лувре в конце 1944 года. (Фото из архива Французских государственных музеев.)

Открытка, отправленная 1 июля 1944 года хранителем памятников капитаном Банселем Лафаржем своему коллеге капитану Уокеру Хэнкоку с сообщением о прибытии Лафаржа в Байё. (Фото из личного архива Уокера Хэнкока.)

Париж, 2 декабря 1941 г.Герман Геринг в музее Жё-де-Пом. Бруно Лозе демонстрирует ему и Вальтеру Андреасу Хоферу две картины Анри Матисса: слева – «Маргаритки», справа – «Танцовщица с бубном». Обе картины были похищены нацистами из коллекции Поля Розенберга и возвращены законному владельцу после войны. Первая сегодня выставляется в Институте искусства в Чикаго, вторая – в музее Нортона Саймона в Пасадене, Калифорния. (Фото из архива Французских государственных музеев.)

Париж.Геринг на выходе из музея Жё-де-Пом по завершении одного из двадцати визитов с целью отбора награбленных произведений искусства для личной коллекции. На заднем плане – полковник фон Бер, в дверном проеме слева – Бруно Лозе, рядом – Вальтер Андреас Хофер. (Фото из архива Библиотеки Конгресса США, Вашингтон, округ Колумбия.)

Микеланджело. Мадонна из Брюгге, 1503– 04. Мрамор. Высота – 121,9 см. Собор Нотр-Дам, Брюгге, Бельгия. ( Скала/Art Resource, Нью-Йорк.)

Ян Вермеер. Астроном. Холст, масло. 51?45 см. Лувр, Париж, Франция. ( Собрание Государственных музеев/ Art Resource, Нью-Йорк.)

Париж, 12 сентября 1944 г.Хранитель памятников Джеймс Роример (справа) и глава Школы Лувра Робер Рэй у стены, на которой некогда висела «Мона Лиза». Картина была эвакуирована из Лувра в 1939 году. (Фото Национального управления архивов и документации, Колледж-Парк, штат Мэриленд.)

Париж, 1945 г.Сотрудники Лувра извлекают «Мону Лизу» из ящика. С 1939 по 1945 годы картину, опасаясь за ее сохранность, перевозили с места на место шесть раз. (Фото из архива фотоагентства Roger-Viollet.)

Ян ван Эйк. Гентский алтарь, 1432. Дерево, масло. 3,5?4,6 м. Собор Святого Бавона, Гент, Бельгия. (Фото Хуго Мартенса.)

Ахен, Германия, октябрь 1944 г.Картина разрушения, представшая глазам хранителя памятников Уокера Хэнкока и солдат 1-й армии США, 25 октября 1944 года прибывших к Ахенскому кафедральному собору. (Фото Национального управления архивов и документации, Колледж-Парк, штат Мэриленд.)