ОДНО ЕГО ИМЯ ЗАСТАВЛЯЛО ЛЕЗТЬ В ПЕТЛЮ

ОДНО ЕГО ИМЯ ЗАСТАВЛЯЛО ЛЕЗТЬ В ПЕТЛЮ

В июне 1953 года у посла Коста-Рики в Италии произошло важное событие: жена, красавица мексиканка Лаура, родила дочь, которую нарекли Романе л л ой. Вскоре дитя перевезли из родильного покоя Эль Сальваторе де Монди в фешенебельный посольский особняк на улице Бруно Буосси — монаха, убитого фашистами в годы Сопротивления. Посол Коста-Рики имел широчайшие связи в римских кругах, он пользовался популярностью у коллег и в то же время был дуайеном дипломатического корпуса. Не один раз он выступал с трибуны Генеральной Ассамблеи.

Соседи и друзья посла были несколько удивлены, что он не устраивает пышные празднества по случаю крещения ребенка, как принято у католиков, но объясняли это неортодоксальностью и эксцентризмом, присущими послу. Но они были бы еще больше удивлены, если бы узнали, что девочку вообще не крестили и что посол, не раз целовавший крест папе Пию XII во время аудиенций, был коммунистом и атеистом.

И вдруг в конце 1953 года блестящий посланец Республики Коста-Рика вместе с женой и младенцем словно сквозь землю провалился, не оставив никаких следов. Домыслов и предположений было великое множество, по дипкорпусу ходили самые дикие слухи, кое-кто сказал даже, что всю семью заманили и убили.

Далее из шикарного особняка с мраморными полами, где автомобиль с шофером, прислуга и породистый пес, переносимся в скромненькую квартиру на 2-й Песчаной улице Москвы.

Тут происходят фантастические метаморфозы: посол превращается в гражданина СССР Иосифа Ромуальдовича Григулевича, советское гражданство получает и его прекрасная супруга мексиканка Лаура, а маленькой Романелле выдают метрику о том, что она родилась в Москве, причем становится она Надеждой — в честь покойной бабушки.

История жизни Иосифа Григулевича напоминает захватывающий авантюрный роман. Родился он в 1913 году в Вильнюсе, в семье фармацевта-караима, учился в Паневежисе, а спустя какое-то время эмигрировал в Аргентину. После этого он попал на гражданскую войну в Испании. Провоевал он на испанской земле несколько лет и там связал судьбу с советской разведкой.

Во время второй мировой войны Григулевич руководил диверсионной группой в Аргентине, проводившей взрывы на судах, которые вывозили в Германию стратегическое сырье. Много ездил по миру под прикрытием коммерсанта, затем стал послом…

Служба внешней разведки отказывается официально комментировать дела Григулевича, и в этом есть свой резон: обычно деятельность разведки становится известна широкой публике из-за провала или предательства. Григулевич за рубежом не засветился, благополучно вернулся на Родину, нашел себя на новом научном поприще. Умер в 1988 году.

В музее чекистской славы висит портрет выдающегося советского разведчика Григулевича. Вот в принципе и все. Почти все.

Вдова разведчика получает пенсию. Дочь уже давно мама, у нее сын, которого очень любил дедушка, она трудится в Институте этнологии и антропологии.

Романелла — Надежда Григулевич об отце вспоминает так: «Каким я помню своего отца? Пожалуй, первые мои воспоминания относятся ко времени, когда мне было года два — три. Отец всегда приходил поздно. И если я еще не спала, первым вопросом было: «Ты принес?» И в ответ неизменное: «Ну что за вопрос?» И достает из портфеля очередную детскую книжку с картинками. Чаще всего это были сказки народов мира. Я очень любила албанские и китайские сказки.

Читать я научилась довольно поздно и, как многие дети, обожала, когда мне читали вслух. Это утомительное занятие всегда выпадало на долю моей бедной мамы. У отца не было времени, и, кроме того, он просто не мог читать одно и то же по нескольку раз. По ходу дела всегда приукрашивал или менял сюжет, делал его динамичным и занимательным с его точки зрения. Я же прекрасно помнила все мельчайшие тонкости той или иной сказки, и, как только начиналась вдохновенная импровизация, поднимала крик. А вот сказку он всегда рассказывал одну и ту же. Называлась она «Топтыгин на горе Арарат».

Вообще мной он занимался мало. Никогда со мной не гулял, не катался на лыжах — так как он на них не стоял ни разу в жизни, не водил на выставки, в музеи и театры — за редким исключением.

Как-то мне удалось вытащить его в Третьяковку в качестве экскурсовода для меня и моих подруг. Он галопом промчался по залам, остановился у картины «Явление Христа народу» и с увлечением, в свойственной ему живой и темпераментной манере принялся рассказывать об истории написания картины. Вокруг нас собралась толпа посетителей, которые слушали, открыв рты. Нужно сказать, что в живописи он прекрасно разбирался. Из старых художников особенно любил Брейгеля — старшего, из современных — Марка Шагала и русских авангардистов. Прекрасно знал отец и современную латиноамериканскую, и прежде всего мексиканскую, живопись. С Давидом Сикейросом, одним из великой тройки мексиканских художни-ков-муралистов, он познакомился во время гражданской войны в Испании, куда оба приехали добровольцами.

После сравнительно недолгой службы в Комитете по культурным связям с зарубежными странами отец пришел работать в институт этнографии АН СССР, которым руководил тогда С. П. Толстов, ученый с известным именем, и проработал там до самой смерти.

Уже в 1957 году появилась его первая монография — «Ватикан. Религия, финансы, политика». Католицизм станет одной из главных тем его научных трудов. В последующие годы широкую известность обретут книги «История инквизиции», «Папство. Век XX», а также ряд книг в «ЖЗЛ» под псевдонимом Иосиф Лаврецкий.

Помню, в детстве на мой вопрос, что он делает в Комитете по культурным связям с зарубежными странами, он ответил, что там связывают непослушных девочек и отправляют в посылках в разные страны. И я с самым серьезным видом излагала эту фантастическую версию нашим знакомым! На такие шутки отец был неистощим. Когда я была маленькой, тетя отца частенько присылала из Литвы фаршированную курицу. Надо сказать, вкуснейшее караимское блюдо! Когда я поинтересовалась рецептом, отец тут же отреагировал: «Понимаешь, берут курицу, разрезают ее, фаршируют лапшой, зашивают, и она долго еще бегает, а уж потом ее запекают в духовке». Вообще поесть отец любил и знал толк в еде и хороших винах. Он часто говорил по этому поводу, что если в Испании во время гражданской войны так питались — испанская кухня, как известно, одна из богатейших в мире, — то непонятно, зачем вообще эту войну затеяли.

Отец совершенно не выносил скуки и занудства и всегда говорил, что человеку можно простить все, кроме занудства, он ненавидел всякие собрания, заседания и прочие советские мероприятия, считая их пустой тратой драгоценного времени. В Институте этнографии его частенько выбирали председателем партсобрания, так как под его четким руководством оно больше получаса не продолжалось.

Иногда я слышу рассказы о том, что разведчик — настоящий! — ничем особенным не должен выделяться в толпе, не высовываться, и мне становится просто смешно. Представить себе моего отца не выделяющимся совершенно невозможно. Однажды в Италии он с друзьями сидел в ресторане и, как обычно, бурно жестикулируя, рассказывал что-то весьма занимательное. Слушатели умирали со смеху. Вдруг из-за соседнего столика поднялся человек, который все время внимательнейшим образом наблюдал за отцом. Подошел, представился и пригласил отца на главную роль в свой фильм. Как потом выяснилось, это был довольно известный итальянский режиссер, но отцу пришлось отказаться от столь лестного предложения.

Как я узнала, что мои родители разведчики? Да они этого и не скрывали от меня. Отец, добродушно подшучивая над мамой, часто об этом говорил. И мама считала, что скрывать что-то от детей — глупо, рано или поздно все обнаружится и будет только хуже.

Вернувшись на Родину, он остался без средств к существованию. Родное ведомство выставило его на улицу. К счастью, это были уже 50-е, а не 30-е и даже не 40-е годы. Отец никогда не жаловался, не скулил и просто делал все, что в его силах, чтобы выйти из трудного положения. Система, выкинув его из своих рядов, на каком-то этапе по-своему оказала ему услугу. Он смог в полной мере реализовать талант ученого и писателя. Не говоря уже о том, что конформистом он никогда не был, смело спорил и отстаивал свое мнение, невзирая на лица, и представить его в славных рядах тогдашнего МГБ — КГБ мне достаточно трудно.

Все это отнюдь не означает, что отец был диссидентом или состоял в оппозиции к режиму. Просто он не мог выносить всей тупости, волокиты и бюрократии, которыми была опутана жизнь всех мало-мальски активных людей в известные годы. В душе он оставался преданным коммунистической идее, как и большинство людей его поколения. Когда я спорила с ним, ссылаясь на свой скромный опыт студенческого зеленого движения, он всегда говорил, что «это тявканье из подворотни». Теперь-т? я понимаю, что он просто боялся за меня.

Я в своей жизни всегда ощущала некоторую пустоту и завидовала друзьям, у которых были братья и сестры. В 1946 году в Бразилии у моих родителей родился мой старший брат Хосе, названный так в честь отца. Мальчик был болезненным и в возрасте 6 месяцев умер.

Я думаю, что это была Божья кара за попытку покушения отца на Троцкого…»

Невольно задумываешься о том, как конспиративен был Иосиф Григулевич — ведь проблема «отцов и детей» в спецслужбах всегда оставалась весьма острой. Разведчикам было вменено в обязанность скрывать всю правду о своей работе, частенько даже не упоминать в семье о своей принадлежности к КГБ или ГРУ. Правда же случайно весьма часто вылезала наружу: некоторые разведчики «по секрету» рассказывали женам о конкретных операциях, зачастую преувеличивая свои подвиги, жены несли правду соседям, дети обменивались информацией о тайных деяниях своих пап в ведомственных пионерских лагерях.

О покушении на Троцкого дочь Григулевича узнала уже после смерти отца, когда были приоткрыты некоторые архивы. Благодаря этому мы знаем, что Иосиф Ромуальдович после покушения на Троцкого был награжден орденом Красной Звезды «за выполнение ответственного правительственного задания». Вот, наверное, и все.

Как же выглядело это неудавшееся покушение, в котором, по некоторым данным, в момент появления полиции Григулевич прикрывал налетчиков огнем из автоматической винтовки?

А происходило это все так. 24 мая 1940 года в 4 часа к вилле Троцкого в Койоакане в Мексике подкатили несколько машин с 24 вооруженными людьми, которые мгновенно нейтрализовали охрану, дремавшую после очередной попойки у соблазнительной красотки из соседнего дома — ее подселили туда специально для охмурения стражей. Налетчики начали беспорядочный обстрел всех помещений. Троцкий вместе с женой спрятался под кроватью, это спасло их от гибели, внук Сева был ранен в пятку, вся мебель в доме оказалась изрешечена пулями, которых было выпущено двести штук.

Возглавлял операцию Давид Сикейрос, друг Григулевича еще по войне в Испании, сталинист до мозга костей, тогда малоизвестный художник, уже потом ставший гордостью мексиканской, а впоследствии и мировой живописи. Одет он был в форму майора мексиканской армии, а дымившая в зубах сигара хорошо монтировалась с приклеенными бородою и усами.

Боевики увезли с собою американца Роберта Харта, который был начальником охраны Троцкого. Его труп через некоторое время обнаружили в пригороде Койоакана. Троцкий, безгранично веривший Харту, поставил ему памятник с трогательной надписью. Впоследствии оказалось, что Харт был связан с НКВД.

Несмотря на шумиху в печати, никто из участников этого налета не пострадал. Сикейрос на некоторое время исчез из страны, затем вернулся и сразу же был арестован. На суде он квалифицировал свои действия как «протест против троцкизма». Суд его оправдал, а убийство Троцкого Меркадером увело дело в другое русло. На этом все и закончилось.

Отец Надежды был превеликим шутником и мистификатором. Однажды рассказал своему коллеге о том, как получил задание ликвидировать военного преступника. Установил, где проживает «объект», и уже двинулся на выполнение «литерного» задания, когда вдруг узнал, что «объект» покончил с собой. Сообщил в Центр, а в ответ поздравления с награждением орденом за удачную операцию. Он телеграфирует: «Это не я!», а в ответ: «Вы устали, поезжайте в отпуск!» Байка это или правда?

Когда-нибудь мы узнаем всю правду об этом замечательном человеке, бескорыстно посвятившем себя Идее и постепенно осознававшем, что он не особенно нужен взрастившей его Системе.