§ 3.3. «Почерк» полководца царя Петра I

По мнению русского и советского военачальника, военного специалиста, теоретика и историка А. А. Свечина (генерал-майор царской армии, комдив Рабоче-Крестьянской Красной Армии), редуты были построены вообще только для того, чтобы оборудовать новый укрепленный лагерь царской армии на два километра ближе к осажденной Полтаве, чем лагерь у деревни Яковцы[422].

С другой стороны, П. Кротов указывает на результаты топографического исследования местности, проведенного в 1909 году, которое показало, что укрепленная позиция близ Семеновки представляла собой сочетание ретраншемента, имевшего в тылу болотистую пойму Ворсклы, и линии редутов, вытянутой на запад. Линия этих насыпных сооружений была возведена именно на том месте, где по характеру местности единственно и следовало ожидать неприятельского наступления. Следовательно, новая позиция, которую русская армия заняла и обустроила ближе к расположению шведов 25 июня, повторила в основе своей предыдущую: ретраншемент – укрытие для пехоты и полевой артиллерии, примыкавший к откосам, шедшим к берегу Ворсклы, и линия редутов – прикрытие для расположения кавалерии на направлении вероятной атаки со стороны противника вдоль пересекавшей лощину большой дороги на Семеновку и дальше[423].

В. Молтусов также отмечает, что вначале главным предназначением двух первых редутов продольной линии было прикрытие места расположения русской кавалерии, дислоцированной на поле перед укрепленым лагерем[424].

Однако авторы соответствующих работ по отечественной истории почти единогласно утверждали и утверждают, что возведение редутов – это гениальная идея царя Петра, явившаяся новшеством и серьезным достижением военного искусства[425].

При этом обычно цитируется французский граф и маршал Мориц Саксонский (Моритц, фр. Maurice de Saxe), сам участник Северной войны (он командовал саксонским кавалерийским полком в проигранной датчанами и саксонцами битве против шведов под Гадебушем), который в своей работе по теории военного искусства, изданной в 1756 году, в главе XXVIII «О редутах и об их превосходном значении при боевых построениях» описывает битву под Полтавой, приводя ее как пример удачного применения данной формы полевой фортификации[426]. Ему следует французский военный теоретик и историк Жан Роканкур (фр. Jan-Toma Rocguancourt).

Однако, во-первых, новшеством полевые укрепления перестали быть задолго до Северной войны. Так, в античное время, в 86 году до нашей эры консул Рима Луций Корнелий Сулла разбил войска царя Понта Митридата VI Евпатора, которыми командовал царский военачальник Архелай, в двух сражениях – при Херонее и Орхомене. В битве при Херонее Сулла использовал хорошо продуманную систему полевых укреплений. В частности, от многочисленной вражеской кавалерии он защитился рвами, а от боевых колесниц противника – палисадом. В средние века, по мнению некоторых авторов, полевые укрепления впервые были применены турецкой армией в 1394 году в битве под Никополем, что и обеспечило туркам победу[427]. Хотя царю Петру не требовалось обращаться за примерами в столь давнее время. Различные виды полевых укреплений широко применялись во время войны за так называемое «испанское наследство», которая началась почти одновременно с Северной войной – в 1701 году и окончилась в 1714 году.

Так, в ходе этой войны 17 июля 1705 года сильный отряд английской армии из пехоты и конницы атаковал французские части, укрывшиеся за укрепленной линией в районе города Мегенье (Mehaigne), состоявшей из нескольких реданов, соединенных куртиной, которые были возведены по берегу реки Гесты на участке между населенными пунктами Лев и Гелисгейм[428].

В битве при Турине (итал. Torino) 7 сентября 1706 года австрийские и пьемонтские войска под общим командованием принца Евгения Савойского (нем. Eugen von Savoyen, фр. Prince Francois Eugene de Savoie-Carignan) атаковали французскую армию герцога Филиппа II Орлеанского (фр. Philippe II, duke de Orl?ans), расположившуюся за циркумвалационными линиями, состоявшими из ряда полевых укреплений[429].

В битве при Ауденарде (флам. Oudenaarde, франц. Audenarde) 11 июля 1708 года англо-голландская армия во главе с генералом Джоном Черчиллем, герцогом Мальборо (англ. John Churchill, duke of Marlborough) и принцем Евгением Савойским атаковала французскую армию герцогов Людовика Бургундского (фр. Louis duc de Bourgogne) и Луи?-Жозе?фа д’Бурбо?н-Вандо?ма (фр. Louis Joseph de Bourbon, duke de Vend?me), укрывшуюся за оборонительными позициями севернее Ауденарде[430].

В битве при Мальплаке (Malplaquet) 11 сентября 1709 года датская и английская кавалерия под командованием принца Франсуа Овернского (фр. Fran?ois Egon de la Tour d’Auvergne, prince d’Auvergne) атаковала центр французской армии, усиленный полевыми укреплениями – реданами, прошла в промежутки между ними и, развернувшись, уничтожила защитников, что позволило английской пехоте занять укрепления, хотя их кавалерия была уже опрокинута контратакой стоявшей за укреплениями французской конницы (вряд ли до военачальников, сражавшихся во Фландрии, за два месяца успели дойти подробные описания битвы под Полтавой на территории Украины)[431].

Даже в ходе Северной войны, еще до битвы под Полтавой, обе сражающиеся стороны использовали для прикрытия основных сил полевые укрепления, опираясь на которые следовало использовать возможности переходить от обороны к атаке. Примерами являются сражения под Калишем и Головчином.

Во-вторых, описание битвы под Полтавой, даваемое Морицом Саксонским, показывает, что он совершенно не представлял, как она в действительности происходила, ориентируясь, по-видимому, на рассказы лично Петра I, с которым ему доводилось встречаться в молодости при дворе своего отца, курфюрста Августа II Саксонского (Мориц или Маврикий-Арминиус был незаконнорожденным сыном Августа от графини Марии Авроры Кенигсмарк (Maria Aurora von K?nigsmarck)), а также сведения, полученные от других участников с русской стороны.

Так, Мориц Саксонский вполне логично посчитал, что сразу за линией редутов стояла русская пехота (на расстоянии 200 шагов), которая после неудачного натиска шведов на укрепления прошла через промежутки между редутами и опрокинула расстроенную шведскую линию[432]. Он не мог предположить, что в действительности по замыслу царя Петра вся русская армия оказалась разделенной на изолированные друг от друга части: 1) пехоту и артиллерию, находившиеся в редутах; 2) пехоту и артиллерию, находившиеся в укрепленном лагере; 3) кавалерию и артиллерию, располагавшиеся за редутами; 4) кавалерию, располагавшуюся вблизи укрепленного лагеря.

В этом построении ясно отразился полководческий стиль, «почерк» царя Петра как военачальника, что можно легко проследить на примере основных полевых битв и сражений русской армии, которые состоялись в период Северной войны и проходили под руководством царя или влиянием его приказов. Этот «почерк», по-видимому, выработался постольку-поскольку физиологически Петр I был высокого роста и обладал длинными конечностями, что создавало неудобство при верховой езде, которую поэтому царь не особенно любил. Соответствующее отношение он перенес и на кавалерию как род войск в целом, стараясь отделять ее от пехоты и передоверяя командовать кавалерийскими соединениями Меншикову, Гольцу, Ренне, Бауэру, Инфланту, Пфлюгу, Ренцелю, Шаумбургу, Волконскому и другим военачальникам. На этот недостаток Петру I указывал еще в сентябре 1706 года генерал Алларт: «Конница часто без пехоты, пехота часто без конницы… от того великий вред: одно без другого быть не может»[433]. Однако в ответ на замечание Меншикова, касающееся организации взаимодействия кавалерии и пехоты, Петр отвечал: «Писал ты, чтоб разделить пехоту надвое и конницу, а не так чтоб у одного конница, а у другого пехота… и о том предлагаю, что сие (раздельное командование конницей и пехотой. – П. Б.) кажется лутче: понеже, как говорят, пеший конному не товарищ и есть розница меж конными и пешими…»[434]. Сам для себя царь выбирал управлять пехотой, однако его истинным увлечением были артиллерия и фортификация (характерно, что король Карл XII, напротив, в отличие от царя Петра предпочитал кавалерию, поэтому в бою обычно сам возглавлял атакующие кавалерийские части и подразделения). Отсюда инженерные подразделения при Петре I входили в состав артиллерийских, а звания артиллерийских офицеров по Табели о рангах были на ступень выше, чем в других родах сухопутных войск, уступая только гвардии (например, полковник артиллерии приравнивался к бригадиру в пехоте или кавалерии)[435]. По существу, во главе армии оказался инженер-артиллерист (причем самоучка, приобретший свои специальные познания после собеседований с иностранными специалистами, самостоятельного изучения литературы, а также в результате военной практики), поэтому, естественно, что его излюбленной тактикой было проведение инженерно-фортификационных мероприятий. В связи с этим, за редкими исключениями, Петр постоянно стремился укрыть полевую армию внутри фортификационных сооружений, обеспечивавших, в первую очередь, боевую работу артиллерии.

Соответственно, описанная выше Нарвская битва в 1700 году отличается тем, что вся русская армия заперлась в укрепленном лагере, где пехотные дивизии были изолированы друг от друга и от кавалерии пространством и расположением фортификационных позиций. Разделив армию на части и закрыв ее основные силы в лагере, царь уехал, сдав войска под командование иностранного военачальника – фельдмаршала д’Кроа.

В сентябре 1705 года царь в качестве Главнокомандующего привел русский корпус, по преимуществу в пехотном составе (основная часть кавалерии входила в отдельные соединения генералов Ренне и Бауэра), вместе с кавалерией союзной Польши и Саксонии в укрепленный город Гродно, а в декабре уехал оттуда (чтобы контролировать проведение мероприятий по подавлению народного восстания в Астрахани, где были казнены 285 человек и 45 умерли от пыток, и еще долго продолжался «розыск» по «астраханскому делу» с целью установить связи астраханцев со шведами и подтвердить факт государственной измены[436]), передав командование саксонскому курфюрсту Августу II и фельдмаршалу Георгу Огильви (Georg Benedict Ogilvy, более 38 лет состоял на австрийской военной службе, в русской армии служил с 1704 по 1706 гг.). В январе 1706 года около 20 тыс. шведов под командованием Карла XII блокировали в Гродно 25–27 тыс. русских и около 10 тыс. союзных им саксонцев и поляков. После бегства из Гродно Августа II, который увел с собой четыре лучших русских драгунских полка (к февралю 1706 года из 5688 драгун в шести полках по разным причинам к службе были пригодны лишь 2618 человек, а 639 драгун не имели лошадей[437]), всю саксонскую кавалерию и польскую иррегулярную конницу, оставшиеся 45 батальонов русской пехоты и 2 драгунских полка стали испытывать серьезный недостаток провианта, поскольку без конницы не могли производить сбор продовольствия и фуражировки. Вместе с голодом в лагере развились болезни – тиф и цинга, от которых умерли около 8 тыс. солдат и офицеров[438]. Кроме того, при вынужденном отступлении русских из Гродно в марте 1706 года им пришлось утопить в реке Неман 15 полевых орудий[439]. В результате этого отступления, осуществленного по льду Немана благодаря военному искусству и решительности фельдмаршала Огильви (царь Петр и генерал Меншиков, который также бежал из Гродно в Минск, издалека руководили действиями Огильви, письменно требуя от него спасти войска и решительно забыв, что Огильви на военном совете в сентябре 1705 года выступал против занятия Гродно[440]), русская армия избежала повторения разгрома под Нарвой и в июне 1706 года сосредоточилась в районе Киева, хотя и в небоеготовом состоянии (по некоторым данным, до Киева удалось довести только 14 тыс. солдат и офицеров[441], на основе которых царь приказал Меншикову сформировать в районе Фастова отдельный кавалерийский корпус в составе 17 драгунских полков для поддержки саксонских войск в Польше). Таким образом, Карл фактически одержал крупную победу и надолго обезопасил себя от царских войск (только в августе 1706 года, после присоединения войск из Курляндии и нового набора рекрутов, общая численность русских войск, сосредоточенных в районе Киева, достигла 30 тыс. солдат и офицеров[442]). По уровню достигнутых в итоге небоевых безвозвратных потерь сил и средств противника, Гродненская операция шведского командования превосходила ту победу, которую царь Петр одержал в 1708 году под Лесной, причем Петр I по существу признал поражение под Гродно, назначив ответственным за неудачу фельдмаршала Огильви, которого в том же году уволили с русской службы. В совокупности с победой фельдмаршала Реншельда над саксонско-русскими войсками в феврале 1706 года под Фрауштадтом данный успех позволил Карлу XII в августе того же года беспрепятственно вторгнуться в Саксонию, войти в Дрезден и таким путем вывести из войны главного союзника царя Петра – курфюрста Августа II.

В битве под Головчином (Holowczyno) 3 июля 1708 года русские пехотные дивизии вновь заняли изолированные, расположенные на удалении друг от друга укрепленные позиции, причем кавалерия опять дислоцировалась отдельно от своей пехоты. Так, правофланговая дивизия под командованием генерала Алларта, усиленная кавалерийской бригадой генерала Гебгарда Пфлюга, обороняла укрепленные позиции значительно севернее Головчина, на участке Климковичи – Староселье. Между дивизией Алларта и занимавшей центральное положение дивизией под непосредственным командованием фельдмаршала Шереметева, защищавшей городок Головчино (10 пехотных полков и 3 батальона – около 14 тысяч солдат и офицеров пехоты, усиленные кавалерийской группировкой генерала Меншикова в составе 11 драгунских полков общей численностью около 10 тыс. солдат и офицеров), находилась труднопроходимая лесисто-болотистая местность. В свою очередь, дивизия генерала Репнина, насчитывавшая около 7,5–8 тыс. солдат и офицеров пехоты (7 пехотных и 1 гренадерский полки), которая удерживала левый фланг позиции, также не имела практически никакой связи с войсками в центре, поскольку их разделяло еще одно болото шириной около двух километров. Далее в полукилометре к югу и юго-востоку располагалась сильная кавалерийская группировка фельдмаршала Генриха Гольца – три драгунские бригады (всего 11 драгунских полков) под командованием генералов Николая Инфланта (Ифлант, Nikolaus Juster Inflant), Иоганна Гейнске и Фридриха Гессен-Дармштадтского (Friedrich von Hessen-Darmstadt) общей численностью около 10 тыс. солдат и офицеров, дислоцированные на расстоянии одного-двух километров друг от друга и разделенные болотами и лесом, вокруг которого шла обходная дорога. Вместе с кавалерией Гольца находилась и приданная ей иррегулярная кавалерия численностью около 4 тыс. казаков и калмыков.

Учитывая такую диспозицию противника, шведское командование решило атаковать изолированную дивизию Репнина. Против дивизии, имевшей в своем составе восемь пехотных полков (17 батальонов) и располагавшей достаточно сильной артиллерией – 16 полковых трехфунтовых и 9 полевых шестифунтовых орудий и гаубиц, всего 25 стволов, – шведы также выдвинули 28–30 пушек, больше половины из которых полевой артиллерии крупных калибров, расположив пушки двумя большими батареями. Командир шведского армейского артиллерийского полка полковник Рудольф Бюнов (Бюнау, Rudolf Bunow, был тяжело ранен в ходе Полтавской битвы и умер 1 июля 1709 года) разместил шведскую полевую артиллерию на возвышенности на западном берегу Бабича (Бибич, Вабич), напротив полевых укреплений дивизии князя Репнина и к югу от места, выбранного для форсирования речки[443]. Для непосредственной атаки, сопряженной с форсированием реки Бабич и захватом мостов через нее, было сосредоточено пять пехотных полков (12 батальонов), за которыми должны были следовать пять кавалерийских полков. Поскольку понтонный мост навести не удалось, а за деревянный мост завязался длительный бой, шведская пехота во главе с королем вброд перешла реку и двинулась к русским позициям, обходя их через лес с севера, с правого фланга дивизии Репнина. По ходу завязавшегося боя, пока шведы форсировали речку Бабич и выбирались из болота, Репнин неоднократно обращался за помощью и к Шереметеву, и к Гольцу, но подкрепления подойти не успели. Хотя к месту боя все-таки подошли драгуны из бригады Инфланта, но взаимодействия между атакованной шведами дивизией генерала Репнина и кавалерией фельдмаршала Гольца, которому Репнин был подчинен, «… дабы един другого во время нужды могли секундировать», так и не было установлено[444]. В итоге, когда русские драгуны контратаковали шведов, русская пехота уже в беспорядке отступала к Головчину, так что шведы сумели сосредоточить силы против вражеской кавалерии и разгромили бригаду Инфланта (вначале в отражении контратаки трех русских драгунских полков принимали участие всего 400 шведских кавалеристов во главе с фельдмаршалом Реншельдом), а затем рассеяли бригаду из четырех драгунских полков под командованием генерала ландграфа Гессен-Дармштадтского (через два месяца ландграф был убит мушкетными выстрелами в битве под Лесной). При попытке Гольца оказать помощь Репнину с тремя полками бригады генерала Гейнске бригада встретила отступавшие части Инфланта и, хотя прикрыла их отход, при этом оказалась под ударом наступавшей шведской кавалерии и потеряла два орудия из трех имевшихся двухфунтовых пушек.

Под Полтавой в 1709 году большая часть пехоты и артиллерии опять оказалась заперта в укрепленном лагере, в то время как разделенная на две части кавалерия осталась в поле.

В Прутском походе в 1711 году по приказу царя почти вся кавалерия отделилась от основных сил и двинулась на Браилов, в то время как оставшаяся часть армии – на Яссы. В районе Станилешти (Новое Станелище, Стэнилешти, Стэнилешть, рум. St?nile?ti, около 75 км южнее Ясс) эти русские войска, по преимуществу пехота и артиллерия, укрылись в укрепленном лагере, примыкавшем к реке Прут, где были полностью окружены превосходящими по силам турецкими частями. Блокированную царскую армию ждала капитуляция, которой удалось избежать лишь благодаря дипломатическим усилиям.

Во время боевых действий в Гольштейне, при штурме 31 января 1713 года двух укрепленных артиллерией дамб, ведущих к крепости Фридрихштадт (нем. Friedrichstadt), и местечка Эйдерштедт (нем. Eiderstedt), куда отступили шведские части фельдмаршала Магнуса Стенбока, Петр опять разделил свои силы на колонну пехоты (в составе 4 пехотных батальонов Лейб-гвардии Семеновского и Преображенского полков и гренадерского батальона – около 2,5 тыс. солдат и офицеров вместе с 3 орудиями полковой артиллерии), атаковавшую шведские позиции по одной дамбе, и колонну кавалерии (в составе 29 эскадронов – около 6 тыс. солдат и офицеров), атаковавшую по другой[445]. Однако сражение не состоялось (общее количество убитых и раненых с обеих сторон составляло 20 человек[446]), поскольку шведы, морально сломленные численным превосходством противника, бежали без боя, бросив в воду орудия и потеряв 300 человек пленными (укрепленные позиции на проходах через плотины, ведущие к Фридрихштадту и Эйдерштедту, защищали всего около 6 тыс. шведских солдат и офицеров, тогда как их блокировала армия численностью около 46 тыс. союзных русско-датско-саксонских войск[447]). По утверждениям русских, противнику удалось отойти благодаря сильной распутице, замедлившей продвижение атакующих: «… неприятеля догнать было невозможно, понеже такая была вяская грязь, что не только со всех салдат обувь стащило, но у многих лошадей подковы выдирало»[448]. Однако в любом случае пехотная колонна без конницы не смогла бы организовать преследование. В результате армии Стенбока удалось укрыться в крепости Теннинген и продержаться там еще три месяца – до 4 мая 1713 года.

Исключение среди указанных примеров составляет лишь битва при деревне Лесная (село Лесное) в 1708 году, однако тогда, вследствие неточных разведывательных данных, царь был уверен в своем двукратном численном преимуществе над шведами[449]. Вместе с тем, когда русские войска двигались к полю боя под Лесной двумя колоннами, меньшая часть пехоты и большая часть кавалерии опять-таки оказалась сосредоточена в той колонне, которой командовал не царь, а Меншиков[450]. В результате атака шведского пехотного авангарда поставила эту колонну в тяжелое положение.

Интересно отметить, что Прутский поход царской армии в 1711 году является со стороны Петра I зеркальным повторением всех стратегических и оперативных ошибок Карла XII, к которым добавились указанные выше характерные для царя тактические промахи. Так и не усвоив ничего из предыдущего опыта войны, Петр вторгся в Бессарабию, не обеспечив тыл армии и подвоз предметов снабжения, поскольку надеялся на вступление в войну союзников – связанных турецким вассалитетом господарей Молдавии и Валахии Дмитрия Кантемира и Константина Брынковяну, которые обязались предоставить продовольствие и другие запасы, а также дополнительный воинский контингент. Вскоре коммуникации царской армии в Правобережной Украине были перерезаны конницей крымских татар (при помощи запорожских казаков, действовавших под руководством Филиппа (Пилипа) Степановича Орлика, бывшего генерального писаря гетмана Мазепы), в то время как русская иррегулярная кавалерия – большие отряды украинских казаков и калмыков – оказалась связана во вспомогательных корпусах. Так, один корпус, находившийся под командованием генерала и казанского губернатора Петра Апраксина, включавший три пехотных и три драгунских полка (около 6 тыс. солдат и офицеров), был усилен большим отрядом донских казаков и калмыков и двигался на Кубань. Другой корпус – генерала Ивана Бутурлина, состоявший из шести пехотных и одного драгунского полков (около 7 тыс. солдат и офицеров), усиленный украинским казачьим войском гетмана Ивана Скоропадского (до 20 тыс. конницы и пехоты), наступал на Крым. В итоге операции обоих корпусов практически никакого влияния на развитие обстановки на основном театре войны не оказали, как это было и в случае с действиями шведских корпусов генералов Крассау и Любекера (первый из которых также должен был взаимодействовать с польским войском короля Станислава I Лещинского).

В итоге, из-за малочисленности иррегулярной конницы при главной русской армии, вражеская конница – татары и запорожские казаки – беспрепятственно действовала в ее тылу и на коммуникациях. Поэтому в русской армии, как ранее и в шведской, по ходу кампании стал ощущаться все возрастающий недостаток всех видов предметов снабжения.

Надежды на союзников, как и надежды шведов на гетмана Мазепу, не оправдались: господарь Молдавии князь Кантемир, аналогично гетману Мазепе, привел только от 5–6 до 7 тыс. воинов[451] (как отмечает участник событий, иностранный офицер на русской службе Жан-Николя Моро-де-Бразе (Jean Nicola Moreau de Brasey, comte de Lion en Beauce), это была плохая молдавская конница, вооруженная полупиками[452]; союз с Петром окончился для князя Кантемира свержением с престола и изгнанием), а Валахия вообще осталась на стороне турок[453] (хотя господарь Валахии Константин Брынковяну (Бранкован, рум. Constantin Br?ncoveanu) еще в 1709 году направил своих представителей в Россию и обещал выделить для войны с Турцией 30-тысячный корпус, а также обеспечить русскую армию продовольствием, за что Валахия должна была получить статус независимого княжества под протекторатом России).

Так же, как и Карл, Петр отказался от выгодного мира, предложенного султаном Ахмедом III при посредничестве Молдавского господаря, по условиям которого Турция уступала России все земли вплоть до Дуная: Новороссию, Бессарабию, Молдавию, Валахию[454].

Как и шведский король, не организовав глубокой разведки и не имея достаточной информации о противнике, Петр принял ряд ошибочных оперативно-стратегических решений. В конце июня, после занятия Ясс, он направил кавалерийскую дивизию под командованием генерала Карла Ренне (8 драгунских полков и батальон Ингерманландского полка – всего около 6 тыс. солдат и офицеров и 5–6 тыс. молдавской конницы) через Фокшаны на Браилов, где находились турецкие магазины[455] (основной целью этой «зело отчаянной» операции было побудить валашского господаря все-таки выступить на стороне русских). Затем царь двинулся с главными силами (31 554 солдата и офицера пехоты и 6692 кавалерии, не считая малочисленные иррегулярные войска и вспомогательные отряды[456]) вниз по правому берегу реки Прут, направив вперед авангард – кавалерийскую дивизию под командованием генерала Януса Эберштедта (около 6 тыс. солдат и офицеров при 12 полковых орудиях). Согласно свидетельству Моро-де-Бразе, царь уже располагал сведениями о подходе главных сил противника, поэтому Эберштедт получил задачу захватить или уничтожить мосты через Прут, если они будут строиться турками для переправы своей армии на западный берег реки[457]. Однако, когда вечером 7 июля царь получил донесение авангарда о переправе превосходящих сил турецкой армии у Фальчи (около 135 тыс. человек[458]; по утверждению официальной царской истории – 220 тыс. турок, в том числе 120 тыс. конницы, а также 50 тыс. крымских татар[459]), то он приказал генералу Эберштедту возвращаться обратно для соединения с главными силами русской армии.

В этой ключевой ситуации, определившей дальнейшее развитие обстановки, царь Петр не решился атаковать всеми силами переправлявшегося противника, но отдал приказ отступать обратно на Яссы, позволив врагу совершенно беспрепятственно перейти на другой берег Прута (так же, как шведы два года назад позволили самому царю перейти Ворсклу). В итоге татарской коннице в ходе преследования удалось даже отбить часть русского обоза (Моро-де-Бразе указывает, что из-за ошибки, допущенной на марше генералом Аникитой Репниным, противник захватил около 2,5 тыс. повозок, оставшихся без войскового прикрытия, что потребовало остановить всю армию и позволило турецкой пехоте, которая вела параллельное преследование, догнать и окружить русских[460]). Впоследствии царь обвинил в произошедшем генерал-фельдмаршал-лейтенанта Януса Эберштедта, который якобы направил ложное донесение о переправе главных сил противника, хотя реку вплавь перешла только легкая конница татар, и уволил его из русской армии с вычетом части жалованья, считая, что он должен был помешать туркам: «И конечно б мог оной Янус их задержать, ежели б зделал так, как доброму человеку надлежит»[461] (Lebrecht Gottfried Janus von Eberstedt, ранее исполнял должность помощника при командующем Заднепровским корпусом генерал-фельдмаршал-лейтенанте Гольце, который осенью 1709 года по доносу князя Меншикова был обвинен в измене в связи с побегом из-под стражи доставленного к Гольцу секретаря шведского короля Отто Клинковстрема, предан военному суду, осужден, но помилован и в 1711 году выслан из России, также с вычетом невыплаченной части жалованья).

Однако, по другим оценкам, Эберштедт в действительности умело вывел из-под удара свою кавалерийскую дивизию, так и не получившую своевременно подкреплений пехотой и полевой артиллерией, и практически окруженную непрерывно переправлявшейся через Прут в разных местах вплавь и вброд татарской конницей[462]. Хотя, 7 июля турки еще не успели навести через Прут даже легкие наплавные мосты для своей конницы, которая перешла реку 8 июля, затем 9 июля по укрепленным мостам прошла пехота, а 10 июля – артиллерия и обозы. Тем не менее, Эберштедт, как и шведское командование под Полтавой, не решился атаковать предмостные укрепления противника ввиду его основных сил и начал отступать к своей армии.

Согласно воспоминаниям Жана-Николя Моро-де-Бразе, когда царь Петр направил кавалерийскую дивизию в авангарде армии, то генерал Эберштедт уже тогда посмеялся над полученным от царя приказом с помощью одних только драгун воспрепятствовать возможной переправе турецкой армии[463]. Поэтому, обнаружив предмостные укрепления, уже занятые турецкой пехотой, и большое количество вражеской конницы в этом же районе генерал Эберштедт даже не подумал их атаковать. Он не знал и не мог знать точной численности перешедшей реку вражеской конницы и вполне обоснованно опасался быть отрезанным от главных сил, к которым ему пришлось пробиваться днем, не прекращая движения ночью и построив спешенных драгун в каре, вследствие чего в частях дивизии были потеряны почти все кавалерийские лошади.

Тем не менее, по исконной российской традиции царь Петр должен был отыскать «козлов отпущения» за неудачу в Прутском походе, чтобы снять с себя ответственность, и решил обвинить в неуспехе не только Эберштедта, но и вообще иностранных офицеров (поэтому после окончания похода он уволил с русской службы 12 генералов, 14 полковников, 22 подполковника и 156 капитанов[464], сполна рассчитавшись таким образом за одержанную благодаря этим офицерам победу под Полтавой, а заодно сэкономив на жалованье военным, поскольку русским офицерам царь платил меньше, чем иностранцам[465], а уволенным иностранцам причитающиеся им деньги выплатили не полностью, то есть их попросту ограбили[466]).

В итоге, преследуя авангард генерала Эберштедта, турецкие и татарские войска не только в оперативном плане отрезали главные силы царской армии от двигавшейся на Браилов кавалерийской дивизии генерала Ренне, но и добились крупного тактического успеха, захватив часть обоза русской армии, и без того испытывавшей нехватку предметов снабжения.

В условиях начавшихся непрерывных арьергардных столкновений с неприятелем русские войска с обозом и артиллерией уже не могли выйти из соприкосновения с преследующей турецкой и татарской конницей, поэтому новым приказом царя было строить укрепленный лагерь, где вся армия и оказалась блокирована. Современная событиям схема показывает, что этот русский лагерь, подготовленный в районе местечка Станилешти, представлял нечто среднее между лагерями под Нарвой и Полтавой. Основная позиция, укрепленная окопами и рогатками, была сильно растянута, однако в глубине возведен небольшой ретраншемент с бруствером, валом и земляными бастионами.

Как видно, несмотря на пятнадцать лет, затраченных на создание современных вооруженных сил, царь Петр был по-прежнему далек от европейской школы военного искусства и руководствовался отечественной практикой столетней давности, следуя методам иррегулярного стрелецкого войска, защищавшегося от того же противника – татарской конницы – стенами передвижных гуляй-городов (впоследствии этот же принцип гуляй-города был реализован в ходе русско-турецких войн XVIII века, когда русские войска использовали тактику построения в дивизионные каре, имевшие возможность маневрировать на поле боя).

Избегая напрасных потерь, турки после неудачных атак на русские укрепления сами окопались и выставили для обстрела царского лагеря 300 пушек против 122 русских орудий[467] (по другим данным, 444 пушки и 25 мортир против 122 орудий, из которых 53 полевые орудия – пушки, гаубицы и мортиры, а 69 – полковые трехфунтовые пушки[468]). Русская армия стала нести потери от артиллерийского обстрела, зноя, голода и жажды – береговая полоса простреливалась перекрестным огнем, в том числе со специально устроенных артиллерийских батарей с противоположного (левого) берега реки Прут[469]. В окружении царя пытались разрабатывать план прорыва, однако, как и для шведов под Полтавой, возможные пути отступления русским в случае успешного выхода из окружения были перерезаны, поскольку турки и татары взяли под свой контроль с левого берега реки все близлежащие переправы через Прут.

В сложившейся ситуации царя спасла его гибкость. В отличие от шведского короля он предпочел не сопротивляться военным путем, а изъявить миролюбие и пойти на дипломатические уступки (тогда как Карл XII по соображениям престижа вовремя не явился к месту событий, где находились только генералы Аксель Спарре и Станислав Понятовский, и поэтому не смог повлиять на турецкое командование и крымского хана, чтобы продолжать блокаду русского лагеря и принудить царя Петра к безоговорочной капитуляции и сдаче в плен). Тем не менее, в Прутском походе русская армия потеряла 27 285 человек (из них около 4800 в боевых действиях, включая 2872 убитых, раненых и пропавших без вести в бою под Станилешти, тогда как остальные, по словам Моро-де-Бразе, были истреблены поносом и голодом)[470], что эквивалентно по численности всей шведской армии, разгромленной и капитулировавшей в результате Полтавской битвы (ранее, в мае-июле 1710 года от эпидемии при осаде Риги умерли более 9800 солдат и офицеров русской армии[471]).

Помимо указанных выше Морица Саксонского и Роканкура, другой французский полководец и военный теоретик, Наполеон Бонапарт, обладавший огромным боевым опытом, в своей работе, посвященной военному искусству Юлия Цезаря, Тюренна и Фридриха Великого, также затрагивает вопросы, прямо относящиеся к полководческой деятельности Петра I во время Северной войны и касающиеся использования военного лагеря и полевых укреплений (циркумвалационных и контрвалационных линий, подготавливаемых при осаде крепостей)[472]. Наполеон, как и Петр I, придавал огромное значение использованию артиллерии. Соответственно он указывает, что переход от ударного наступательного оружия к метательному потребовал эффективного применения этого оружия – организации развернутого по условиям местности строя войск, способных на максимально удаленной дистанции поражать противника продольным и фланговым огнем. Отсюда, любой армии при ведении боевых действий с помощью огнестрельного оружия следует избегать положения, при котором она окажется запертой на узком пространстве, ограничивающем ее боевой строй, или охваченной с флангов. Поэтому она должна занимать просторные позиции и лагерь с фронтом, равным по протяженности ее боевой линии. В противном случае армия оказывается в невыгодном положении даже перед слабейшим противником. Соответственно от военачальника требуется выбрать на местности позицию, которая по обстановке была бы лучше неприятельской и позволяла построить такую линию фронта, где с наибольшей выгодой используется все огнестрельное оружие.

По поводу полевых укреплений в виде контрвалационных и циркумвалационных линий Наполеон приводит следующее мнение: армия за линиями укреплений стеснена в своих движениях; она оказывается в невыгодном положении перед ночной атакой; она может быть атакована на любом участке периметра укреплений, причем противник свободно выбирает любой пункт позиции для своего главного удара; противник может безопасно оставлять большие промежутки между своими наступающими войсками; удачная атака противника разделяет войска внутри укреплений. Кроме того, по замечанию уже самого Наполеона, артиллерия на укрепленных позициях обычно более или менее равномерно рассредоточена по всему их периметру, в то время как артиллерия атакующих войск может быть сконцентрирована против одного избранного пункта, где обеспечит поражение противника и штурм укреплений. Карл XII в битве под Нарвой наглядно продемонстрировал верность всех этих утверждений. Вместе с тем, с точки зрения Наполеона, полевыми укреплениями никогда нельзя пренебрегать, поскольку они являются дополнительным средством силы и защиты, хотя полностью устранить указанные опасности, которые угрожают армии при подготовке лагеря и укреплений, уровень развития фортификации пока не позволяет.

В связи с изложенным, замысел Петра I усилить позицию русских войск под Полтавой полевыми укреплениями представляется вполне целесообразным. Особенно удачным является решение по поводу строительства двух линий редутов, прикрывающих наиболее доступные подходы к месту расположения основных сил. С другой стороны, протяженность укреплений основного русского лагеря по фронту оказалась в 4–5 раз меньше протяженности боевой линии пехоты царской армии, что в соответствующей мере сокращало силу огня даже при условии построения двумя равными эшелонами (фронт четырехшереножного построения одного батальона состоял из 150 солдат, развернутых по длине на пространстве около 120–130 метров, то есть для построения в две линии равного состава всех 64 батальонов русской армии, размещенных в лагере, требовалось свыше 4500 метров, учитывая примерно 10–20-метровые промежутки между батальонами, необходимые для орудий полковой артиллерии). Полевая артиллерия была распределена равномерно по всему периметру укреплений лагеря, следовательно, могла быть подавлена при сосредоточении вражеской полевой артиллерии против какого-то из участков позиции. Небольшая площадь лагеря приводила к скученности и невозможности маневрирования силами внутри лагерных укреплений.

По этому поводу следует заметить, что фельдмаршал Генрих Гольц, хорошо знавший о пристрастии царя Петра к строительству укрепленных лагерей, еще в феврале 1708 года на военном совете в Чашниках указывал на опасность для полевой армии быть запертой в таком лагере, приводя соответствующие примеры из военной истории, и советовал сражаться со шведскими войсками в поле, вне укреплений, поскольку ожидание неприятельской атаки в ретраншементе никогда к успеху не приводило[473].

Таким образом, непосредственная подготовка главной позиции русской армии в инженерном отношении, а также ее применение к местности объективно предоставили противнику ряд потенциальных оперативных возможностей, использование которых теперь зависело от субъективных оценок и выбора шведского командования.

Кроме того, шведы получили важнейшее преимущество в виде оперативной инициативы, которую Петр I добровольно уступил противнику, заперев основные силы своей армии в лагере и оставив в бездействии кавалерию, прикрывавшую этот же лагерь и редуты. Впоследствии сам Петр в Уставе Воинском, утвержденном 30 марта 1716 года, указывал: «А не стоит первого удара ждать, поелику он таковым оказаться может, что противиться весьма забудешь». Однако под Полтавой царь все еще действовал вопреки этому основополагающему принципу военного искусства.