§ 6.2. Отдаленные последствия Полтавской битвы

Таким образом, за четыре дня с 27 по 30 июня 1709 года Швеция потеряла тех людей, которые могли, двигаясь под градом ядер и пуль, опрокинуть превосходящие силы неприятеля в штыковой атаке, как это было в сражении под Головчином и Полтавской битве. По мнению А. Констама, нагрузка по боевой работе, возложенная королевским командованием на шведскую пехоту в Полтавской битве, была невозможной для пехоты любой другой западноевропейской армии, учитывая, что шведам невзирая на вражеский огонь и огромные потери удалось провести атаку на русскую пехоту и даже расстроить часть первой линии левого фланга и центра царской армии[806]. Как отмечает Даниел Крман[807], весь мир – свидетель того, что никто нигде на земле не мог бы увидеть солдат, легче переносящих жар и холод, напряжение и голод, которые с большим рвением выполняли бы приказы, с большим желанием шли бы по знаку в бой, были бы более готовыми к смерти, которые избегали бы дольше мятежа, спокойно жили в лагере, набожно вели себя, которые, меняя боевые позиции, более искусно умели строиться в клин, в круг, затем тут же – в треугольник, в четырехугольник или в ножницы и пилу.

Однако, как оказалось, число истинных наследников боевого духа и военного мастерства викингов среди шведов не так уж и значительно, поэтому гибель королевской полевой армии положила предел боеспособности шведских сухопутных вооруженных сил. В ходе последующих военных действий шведы постоянно терпели от русских поражение за поражением: под Фридрихштадтом и на реке Пялькане (P?lk?ne) в 1713 году, а затем на реке Сторкюру (Storkyro) под Наппо (Лаппола) в 1714 году.

Как отмечает А. Констам, не менее важным итогом Полтавской битвы, чем материальные и людские потери, стало морально-психологическое поражение королевских войск – шведы утратили сознание собственной непобедимости и чувство превосходства над русскими, что являлось важным элементом шведской военной машины, которая без этого утратила прежнюю эффективность и начала слабеть и разваливаться[808].

В связи с этим вся дальнейшая история шведской армии после Полтавы является бесславным примером вырождения и деградации. Швеция еще трижды воевала с Россией в 1741–1743, 1788–1790, 1808–1809 гг., и в каждой из этих войн ее армия отличалась феноменальными поражениями и неудачами, которые привели к потере всех шведских владений на территории Финляндии[809]. Причем в июле 1788 года под крепостью Фридрихсгам (Фредриксхамн, швед. Fredrikshamn) часть солдат шведской армии, приверженных принципам демократии (впервые показанной Левенгауптом), отказалась воевать, поскольку на ведение боевых действий шведский король Густав III не получил одобрения шведского парламента – Риксдага (швед. Riksdag). Как видно, если в России в ходе Северной войны происходило становление и укрепление имперской самодержавной власти абсолютистского характера, что способствовало милитаризации страны и ее военным успехам, то в Швеции в этот период даже военачальники оказались настроены демократически и стали толковать о вреде самодержавия, что привело не только к законодательному ограничению королевской власти, но еще и непрерывным неудачам и поражениям в войнах с русскими.

Следовательно, для Швеции Полтавская битва представляет в первую очередь не материальное, а моральное значение. Как заметил Г. Дельбрюк по поводу результатов сражения между римлянами и карфагенянами при Нараггаре (Заме), его значение заключалось не столько в положительной стороне – в самой победе, одержанной здесь Римом – оно было скорее отрицательного порядка; Карфаген был сломлен в своем последнем взлете, и граждане его утратили надежду на будущее[810]. Так же и шведы после Полтавы утратили надежду на возможность победить русских, что сделало бессмысленным продолжение борьбы со стороны короля и шведского правительства. Более того – видя, что из всей королевской армии практически ни один не вернулся на родину, шведы стали в массовом порядке бояться своего ближайшего соседа и противника, то есть психологически признали свое поражение, что и привело ко всем последующим военным неудачам в конфликтах с русскими.

Учитывая изложенное, первым и самым значительным итогом Полтавской битвы для Швеции явилось то, что страна утратила свою армию, качественный уровень состава которой оказалось невозможным никогда более восстановить. В то же время периодическая активизация боевых действий на разных театрах войны и связанные с этим потери не позволяли восстановить и количественный состав армии – так, в 1717 году в шведских действующих войсках насчитывалось всего 10 тыс. солдат и офицеров кавалерии и немногим более 11 тыс. пехоты, хотя в 1718 году размер полевой армии удалось довести до 36 тыс. солдат и офицеров, а общую численность полевых формирований – до 60 тыс. человек за счет формирования корпусов ополчения численностью 14 тыс. человек из местного населения в Финляндии и около 10 тыс. человек в Швеции[811]. Соответственно в ближайший после Полтавской битвы период Северной войны отсутствие армейского объединения шведских войск в Польше вначале отсрочило объявление Турцией войны России, вследствие чего турки и крымские татары упустили выгодную возможность использовать сосредоточение русских сил в Прибалтике, а затем уже сами шведы не воспользовались в полной мере Прутским походом царя Петра (корпус генерала Стенбока так и ограничился операциями в Померании). Потом уже сам король Карл XII, трезво оценивавший возможности своей новой армии, отказался от настойчиво предлагавшихся ему планов вторгнуться в Прибалтику, чтобы начать там активную борьбу с русскими. Король предпочел воевать против датских и норвежских войск в Норвегии, хотя располагал возможностями атаковать русских с не меньшими силами, чем это было в начале войны под Нарвой. Как видно, морально-психологический надлом, заключавшийся в испуге перед русскими, коснулся всех в Швеции, начиная даже с «неустрашимого» короля Карла. По мнению В. Артамонова, два разгрома – при Лесной и под Полтавой – заставили шведские сухопутные силы уклоняться от генеральных битв и сражений с русской армией не только в послеполтавском периоде Северной войны, но и в трех следующих войнах с Россией: в 1741–1742, 1788–1790 и 1808–1809 гг.[812]

Схожая ситуация сложилась для Тевтонского ордена после поражения под Грюнвальдом – гибель большого количества профессионально подготовленных рыцарей и сержантов потребовала длительного времени и значительных финансов для восстановления военных сил ордена, но ограниченные людские и материальные ресурсы не позволили в сравнительно короткие сроки решить эту задачу, а при отсутствии армии никакие дипломатические мероприятия уже не могли защитить орденское государство от внешней угрозы. Причем к таким значительным историческим последствиям приводили относительно небольшие людские потери, по крайней мере, по меркам последующих военных конфликтов.

Изучение информации о количественных потерях шведов под Полтавой показывает следующее[813]. Всего до Полтавской битвы шведская армия насчитывала около 26 тысяч солдат и офицеров регулярных войск, в том числе около 2000 офицеров и унтер-офицеров, 9270 солдат пехоты, 11 894 солдата кавалерии, 2250 больных и раненых солдат и офицеров всех родов войск, примерно 500 артиллеристов, саперов и ездовых. Если считать, что раненые и больные поровну принадлежали пехоте и кавалерии, то общее число пехотинцев составит около 10 400 солдат, а кавалеристов – 13 000. Из числа пехоты на поле боя были выведены 8100 человек, кавалерии – 7800. После Полтавской битвы и под Переволочной в плен были взяты 4954 солдата и офицера пехоты, 9833 – кавалерии, а также около 200 военнослужащих-артиллеристов. Вместе с королем ушли в Турцию 1300 рядовых и унтер-офицеров, из которых 200 пехотинцев и 1100 кавалеристов, а также значительное количество офицеров (в сентябре 1711 года при короле в Турции оставалось 130 офицеров разных полков) и 2–2,5 тыс. запорожских и гетманских казаков. Следовательно, из числа рядового и офицерского состава в битве под Полтавой шведы потеряли убитыми и пленными до 10 тыс. человек, из которых 1 тыс. офицеров, 7 тыс. пехотинцев и 2 тыс. кавалеристов (по шведским данным, в целом 6,9 тыс. убитых и 2,8 тыс. пленных). Учитывая потери, из числа пехоты в бою уцелели немногим более тысячи человек. Поскольку 6 батальонов из сводного отряда генерала Рооса в начале боя насчитывали около 2,5 тыс. солдат, то, следовательно, в результате прохода через линии редутов, штурма укрепленного лагеря и полевого боя с русской армией из оставшихся 5,6 тыс. пехотинцев в 12 батальонах были убиты, ранены и попали в плен около 4,5 тыс. человек. Ряд авторов высказывает предположение, что значительная часть из этого количества погибла при отступлении шведов.

Согласно русским источникам: «Обстоятельной реляции…» и «Гистории Свейской войны», на поле боя были обнаружены 8519 убитых из состава шведской армии, но совокупные потери неприятеля оцениваются в 9234–9334 убитыми и 2864–2977 пленными[814]. Поскольку при подсчете русские не делали разницы между шведами и немцами и их союзниками – поляками, волохами, украинцами, то эти цифры позволяют сделать вывод о потерях среди валашских гусаров, а также казаков гетмана Мазепы и запорожцев – около 2,5 тыс. человек.

По оценке В. Молтусова, который обобщил имеющиеся данные о потерях шведской армии, в ходе Полтавской битвы погибли немногим более 8,6 тыс. шведских солдат и офицеров, а еще примерно 2,8 тыс. были взяты в плен[815]. Тогда потери валахов и казаков составляют около тысячи человек.

Советские и российские авторы единодушно утверждают, что потерпевшая поражение под Полтавой шведская армия являлась в то время одной из сильнейших, если не самой сильной армией Европы, во главе которой стоял наиболее одаренный западноевропейский полководец. Однако Г. Дельбрюк совершенно справедливо замечает, что полевая армия Карла XII более напоминала войско времен Тридцатилетней войны, состоявшее из опытных профессионалов-ветеранов во главе с вождем-кондотьером, чем современные ей вооруженные силы наиболее могущественных Европейских держав – Франции, Англии, Австрии[816]. Сравнительно малая по численности (максимально не более 45 тыс. военнослужащих), шведская армия почти наполовину состояла из кавалерии (так, в 1707 году, в начале кампании против России, из 43 тыс. солдат и офицеров в кавалерийских частях служили около 19 тыс. человек; поскольку вербованные кавалерийские полки, укомплектованные по системе «varvarde», были больше по численности, чем другие кавалерийские части шведской армии, то доля кавалерии у шведов в среднем составляла до 50 % от общего количества солдат и офицеров, тогда как в других западноевропейских армиях – около 25 %[817]). Артиллерия шведской армии была представлена в основном трех– и шестифунтовыми орудиями, общее количество которых не превышало 40–45 стволов. Между тем, в сражении при Рамильи (Ramillies) 23 мая 1706 года со стороны англо-голландской армии участвовали 64 тыс. солдат и офицеров, а со стороны французской – 75 тысяч; в сражении при Мальплаке 11 сентября 1709 года со стороны англо-австрийской армии – 110 тыс. солдат и офицеров, а со стороны французской – 90 тысяч[818]. Кавалерия здесь составляла не более 30–35 % от общей численности, а огневая мощь каждой из сторон в этих битвах приближалась к сотне орудий, среди которых значительную долю составляли тяжелые крупнокалиберные пушки и гаубицы. Причем, если организация и тактика использования артиллерии в шведской полевой армии остались на уровне первой половины XVII века – все орудия группировались в одном смешанном армейском артиллерийском полку[819], то в других армиях уже учредили подразделения и части полковой и полевой артиллерии (только после возвращения из Турции, реформируя свою армию в 1716–1717 гг., король Карл XII решил частично перейти к новым формам организации артиллерии и стал придавать отдельные батареи пехотным и кавалерийским частям для их непосредственной огневой поддержки, хотя и не на постоянной основе; интересно, что в русской армии после смерти Петра I полковая артиллерия стала постепенно упраздняться и к 1731 году оставалась только в семи пехотных полках[820]).

Когда армии всех ведущих держав давно перешли на систему тылового обеспечения, требовавшую специальных организационных мероприятий и борьбы за коммуникации и магазины, армия Карла XII, по образному сравнению Г. Дельбрюка, двигалась по вражеской территории как корабль по морю, одинокая и самостоятельная, со всех сторон окруженная враждебными волнами. В этом были и свои преимущества, например, высокая маневренность армии – качество, которое верно оценил и умел хорошо использовать сам король. Вместе с тем пренебрежение Карла XII регулярным снабжением позволило русским с успехом проводить стратегию «выжженной земли». В то же время сами русские имели организованную систему снабжения с самого начала войны уже в 1700 году под Нарвой, где русская армия, в отличие от шведов, пользовалась подвозом предметов снабжения из Пскова по Чудскому озеру (озеро Пейпус, Peipus).

Соответственно, как уже неоднократно отмечалось, стратегия и оперативное искусство шведского командования были детерминированы требованиями снабжения войск за счет местных ресурсов, поэтому армейские операции определялись необходимостью установления контроля над территориями и объектами, позволяющими получать предметы снабжения. В то же время тактика и методы ведения боевых действий шведскими войсками оказались подчинены примитивной схеме навязывания ближнего боя, сложившейся в условиях вооруженной борьбы с неприятелями, слабейшими и с организационно-тактической, и с психологической стороны.

Противниками, над которыми одерживала верх шведская армия во главе с Карлом XII, были Дания, Саксония, Польша и Россия. Вооруженные силы этих стран в начале XVIII века никак нельзя отнести к числу первоклассных, особенно по уровню дисциплины и морально-психологической готовности солдат. Саксонский генерал Иоганн Шуленбург (Johann Matthias Schulenburg) доносил Августу II, что его воины совершенно теряют самообладание при одном виде шведов[821]; русская армия под Нарвой продемонстрировала острый антагонизм между не желавшей сражаться солдатской массой и наемным иностранным офицерством (вплоть до убийства офицеров-иностранцев, которые, чтобы спастись, сдавались в плен врагу); польская коронная армия представляла недисциплинированное средневековое ополчение, как и литовские отряды; датская регулярная армия обладала настолько низким боевым духом, что потерпела поражение под Гельсинборгом (Хельсингборг, Helsingborg) от шведских крестьян-ополченцев[822]. Этим и объясняется тот приоритет, который король Карл XII стал отдавать штыковой атаке после первых же сражений. Слабая дисциплина и отсутствие стойкости у вражеских солдат сделали сближение для атаки холодным оружием практически универсальным методом ведения боя у шведов. Однако при столкновении с новой большой русской армией, обладающей хорошо оснащенной и многочисленной артиллерией, где солдаты по своим индивидуальным боевым качествам превосходили прежних противников, немедленно сказались недостаточные по меркам первоклассных армий численность и огневая мощь королевских войск, а также их несбалансированный состав по родам войск с преувеличением доли кавалерии.

С другой стороны, хотя шведская армия в период правления Карла XII в целом отнюдь не являлась первоклассной армией по западноевропейским меркам, но качества шведского солдата, с точки зрения А. Констама, обязывают признать его самым лучшим и агрессивным солдатом в армиях Западной Европы того времени: шведские солдаты никогда не обращали внимания на превосходящую численность противника и не боялись этого, а лютеранская вера, стремившаяся примирить человека с неизбежностью смерти, делала их фаталистами, которые почти безразлично относились к возможной гибели в бою[823].

Соответственно в данных условиях от шведского командования требовалось объективно оценить качественную и количественную динамику соотношения сил в ходе войны, осознать слабые места собственной армии и компенсировать их за счет разработки соответствующей стратегии и применения нестандартных оперативных комбинаций и тактических приемов, осуществимых благодаря более высокому уровню индивидуальной боевой подготовленности солдат и офицеров. К сожалению для шведского великодержавия, ни сам король, ни избранные им военачальники оказались не способны преодолеть сформировавшиеся у них шаблоны оценки противника и ведения боевых действий.